Пленительное воспоминание - Одри Хэсли

— Я Дэн Зарьян, миссис Форстер. Я тот самый фотограф, с которым вчера работала Эмма. Дома ли она? Мне нужно поговорить с ней о продолжении съемок. Честно говоря, мне очень не хочется искать себе другую модель. Вы, должно быть, понимаете, что таких, как Эмма, не слишком-то много. У нее совершенно особенный стиль и профессионализм.

— Вы опоздали буквально на несколько минут. Но она скоро вернется. Она пошла в аптеку купить что-нибудь нашему Сирилу — у малыша режутся зубки и он все время хнычет. Эмма, наверное, говорила вам об этом?

— Сирил? А мне казалось, его зовут Реймонд.

— Да что вы только говорите? Не может быть! Вы, наверное, не так поняли. Реймондом звали его отца. Он-то хотел, чтобы ребенку дали его имя, но Эмма уперлась и ни в какую. Она заявила, что не желает и слышать о таком имени. Должна признаться, я была полностью с ней согласна. Мне тоже не хотелось называть моего Реймонда Реймондом, когда он родился, но мой муж настаивал на этом, а в те дни женщинам не полагалось спорить с мужчинами. Это сейчас времена изменились.

Она улыбнулась, вспоминая прошлое. На ее лице появилось выражение легкой грусти. Дэн не знал, как ему реагировать на намек миссис Форстер о своих далеко не радужных отношениях с покойным мужем — посочувствовать или же промолчать.

Ясно было одно: свекровь Эммы отличалась мягкостью и деликатностью, присущими женщинам былых времен, далеко не столь эмансипированным и раскованным, как нынешнее поколение.

— Видит бог, я тогда очень переживала, — мягко закончила она и спохватилась: — Да что же я держу вас в дверях? Мистер Зарьян, проходите, пожалуйста. Простите меня, входите, входите скорее!

— Зовите меня просто Дэн, — предложил он, шагая вслед за ней по уютному неширокому коридорчику в гостиную, аккуратную, но бедноватую, обставленную когда-то отличной, но теперь уже порядком потертой и обветшавшей мебелью. По всему было заметно, что этот дом знавал куда лучшие времена.

Селия остановилась и, приглашающим жестом обведя гостиную, сказала:

— Тогда тоже зовите меня просто Селией. Я, к сожалению, ненадолго вынуждена буду вас покинуть. Побудьте, пожалуйста, здесь, а я пойду на кухню, сварю кофе.

Оставшись в одиночестве, Дэн глубоко вздохнул и осмотрелся, пытаясь заглушить чувство легкого стыда, вызванное откровенностью и наивностью пожилой дамы. Вряд ли он имел право вот так втираться к ней в доверие.

Но ведь другого выхода в его ситуации не существовало. Отогнав от себя угрызения совести, Дэн заинтересовался несколькими свадебными фотографиями в красивых рамках, висевшими на стенах. Он тут же подошел к ним, желая рассмотреть поближе. По мере того как он разглядывал их, брови его хмурились все сильнее. Рядом с Эммой был запечатлен отнюдь не какой-нибудь старый плешивый ворчун. Ее муж был человеком в самом расцвете сил. Мистеру Форстеру вряд ли исполнилось тридцать пять лет. Да они с ним почти ровесники!

И снова Дэна обожгла мысль, так терзавшая его еще накануне, когда он впервые увидел ее дом. Все было совсем не так, как он думал. Она вышла замуж не за старика и не по расчету. Это был брак по любви, по самой настоящей любви. Теперь у Дэна не было в этом сомнений. Оторвавшись от фото, он принялся оглядываться, в надежде узнать еще что-нибудь.

Он знал, что именно нужно искать, и детскую фотографию пропустить не мог, тем более что заботливые руки поставили ее на верхнюю полку прекрасного книжного шкафа.

Протиснувшись между двумя громоздкими креслами, загораживающими проход, Дэн с жадностью принялся изучать эту карточку размером десять на восемь.

Голенькому младенцу со светлыми вьющимися волосиками можно было дать от силы месяцев шесть. Более очаровательного ребенка Дэну в жизни видеть еще не приходилось. Взгляд ярко-голубых глаз малыша был вполне осмысленным. Дэн невольно залюбовался.

И все же сердце его болезненно сжалось. У него самого-то глаза были почти совсем черные. Большие темно-карие с очень густыми ресницами, черными как уголь. У всех в его семье — и у отца, и у матери, и у обоих братьев — глаза тоже были такими. У всех его предков — Дэн видел их карточки — тоже. А чтобы у них с Эммой родился ребенок с такими вот голубыми глазами, нужно было, чтобы хоть у кого-то в его роду были светлые глаза.

Дэн вспомнил своих племянников. У Дэвида дети темноглазые — правда, и у его жены глаза темные. Но у Гарри жена блондинка с серыми глазами — а его дети все равно темноглазые…

Тут Дэна осенило еще раз посмотреть на свадебный портрет. Выругавшись про себя, он бросился к соседней стене, едва не повалив на пол тяжелое старомодное кресло. Едва взглянув на мистера Форстера, Дэн снова чертыхнулся. У мужа Эммы глаза были тоже карими. Правда, светло-карими, не такими черными, как у него, но тоже не голубыми!

И мысль, которую он раньше гнал прочь, крепко засела в его сознании. Да, этот малыш не был его сыном, но он не был и сыном мистера Форстера. Теперь он смог бы, пожалуй, объяснить, почему она так не хотела называть ребенка в честь мужа. Вполне понятно, что ей захотелось избавиться от постоянного напоминания о своей измене.

Узнав все, что хотел, и получив новую пищу для размышлений, Дэн решил больше не тратить время впустую. Снова протиснувшись к книжному шкафу, он достал фотографию малыша и с ней в руках поспешил на кухню. Найти кухню было нетрудно по громкому звяканью посуды.

Услышав шаги Дэна, Селия обернулась, заранее приветливо улыбаясь. Дэн вновь почувствовал укол совести за свое не слишком честное поведение. Но Селия уже заговорила о ребенке. Дэн совершенно правильно рассчитал, что фотография малыша будет самым естественным предлогом для беседы.

— О, я вижу, вы нашли портрет нашего Сирила. Согласитесь, он просто прелесть! Весь в маму!

Дэну в ее словах послышалась легкая ирония, смешанная с горечью. Наверное, ее печалило несходство ребенка с ее собственным сыном, которого она уже никогда не увидит живым. И, без сомнения, где-то в мире живет красивый синеглазый парень, который даже не знает о своем участии в продолжении рода Форстеров.

— Эмма говорила, что в следующем месяце ему исполнится годик, — сказал Дэн, не без страха ожидая ответа.

— Да, — ответила Селия, и Дэн поставил чашку на стол, боясь расплескать чай, — четырнадцатого октября.

Готовый услышать подобный ответ, Дэн все же почувствовал горькое разочарование. Неужели он мог еще на что-то надеяться, увидев у ребенка такие светлые глаза? Каким же дураком надо быть для этого? Наверное, таким, как он, пришел к заключению Дэн, когда обнаружил, что едва не забыл о времени, а ведь можно было попытаться увидеть малыша. Но это вряд ли бы ему удалось. Скорее всего, мальчик еще спал. Но едва только Дэн подумал о том, как ему осуществить свой план, тихий до этой поры дом наполнился громкими воплями. И как ни мало Дэн разбирался в детском поведении, он понял, что больной ребенок так кричать не может. Он метнул быстрый взгляд на Селию, которая даже не обратила на это внимания, занятая мыслями о внуке.