Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский

— Всё это зачитал возмущенным тоном, хихикнул и сказал: «Пусть стонет. А мы пока будем разнообразно утешаться».

И тут же стал демонстрировать мне кровать. Он была деревянной и таким образом устроенной, что ей можно было придать разные положения, разные углы наклона; ее можно было раздвинуть или сузить, удлинить или укоротить, превратить в длинное кресло, вздыбить или запрокинуть… ну, сам понимаешь… Подстилкой на ней служил тонкий мешок, набитый соломой, грубый солдатский плащ представлял собой одеяло, подушка была маленькой, круглой и жесткой.

На полу — словно в противовес этому солдатскому аскетизму — лежал пышный, ворсистый, широкий финикийский ковер.

Третьей и последней спальней была спальня Протея. Она располагалась справа в глубине колоннады, напротив «спальни Приапа».

От перистиля она отгораживалась подвижной перегородкой.

Окно в спальне было достаточно широким и выходило на северную сторону и на бассейн, так что в спальне никогда не бывало жарко, а солнечные лучи, отражаясь от водной глади, часто сверкали, рябили и будто плескались на потолке волнами и бликами. Когда солнце уходило, комната наполнялась зеленым полумраком — от развесистого платана, росшего чуть в стороне от окна.

Стены были расписаны в «театральном стиле». Полуоткрытая «царская дверь» на левой стене и за ней в просвете статуя греческой Афродиты. На правой стене — остров Фарос со стадом тюленей, и среди них — Протей, со змеиным хвостом, с туловищем льва, с копытами вепря, с головой юного царевича. Руки у него — словно пальмовые ветви. Изо рта хлещет вода. И в этом потоке расплываются в стороны по стене, вниз к полу и вверх к потолку театральные маски: комические, трагические; личины вакханок, сатиров, селенов.

Кровать тут стояла бронзовая, в форме лебедя, сложившего крылья и голову опустившего в воду. Простыни и одеяла — из тонких материй, но не такие дорогие и пышные, как в «спальне Фанета».

Ковер на полу, как ты, наверное, догадываешься… Правильно. Ковер был египетский, александрийский.

Вот, собственно, всё, что мне захотелось вспомнить о спальнях.

В этом перистиле было еще одно помещение — святилище Венеры и Амуров, напротив «спальни Фанета». Но я, с твоего позволения, не стану его сейчас описывать.

А равно опущу описание бани. Баня была обычной, четырехчастной: аподитерий, калдарий, фригидарий, тепидарий. В баню можно было попасть по узкому коридору в конце колоннады.

IV. Теперь о парке. Его разрезали три аллеи. Первая, въездная, широкая, с плотно утрамбованной почвой, чтобы по ней было удобно ехать в экипаже, шла с юга на север, от главных ворот к дому, так что дом, по мере движения, возникал слева… Представляешь себе?.. Сама же первая аллея, миновав дом, упиралась в начало второй аллеи.

Эту аллею обычно называют gestatio. Но Вардий именовал ее «аллеей гармонии». Ее образовывали темные пинии и серебристые тополя, смыкавшие в вышине свои ветви. И Гней Эдий мне однажды объяснил: «Пиния посвящена изнеженному любовнику Венеры Аттису. Тополь — любимое дерево мужественного Геркулеса. И если они соединили свои ветви, то это свидетельствует о дружеском союзе противоположностей, о гармонии мира»… Аллея эта шла с востока на запад.

А начало ее было фактически концом третьей аллеи — «аллеи Странствий Венеры», которую я тебе уже подробно описал (см. Приложение 1). Она, как ты помнишь, поднималась по склону, со стороны озера, от прудика к дому, и справа и слева от нее за плетеной оградой разместились виноградники Эдия Вардия.

Разумеется, в парке было множество мраморных скамей и лож, мраморных и деревянных беседок, увитых различными ползучими растениями. Как я заметил, ни одно из растений не повторялось, так что Вардий именовал свои беседки «виноградная», «вьюнковая», «хмельковая», «плющевая», «кирказоновая», «клематисовая», «фазеолусовая». «Плющевая пергола» находилась между триклиниарием и открытой галереей, соединявшей два перистиля, была самой просторной, и в ней иногда выставлялись ложа, накрывался стол и устраивались трапезы.

Конечно, тут и там располагались фонтаны, водометы, декоративные бассейны, дабы освежать растительность и услаждать слух всплесками и журчанием. Водопровод, который недавно начали строить и который еще не успел войти в город, к вилле Вардия подвели в первую очередь.

Возле «плющевой перголы» красовался колодец, обнесенный каменной оградой с рельефными изображениями. Его, кстати сказать, вырыли и оформили уже после того, как было обеспечено центральное водоснабжение.

Естественно, в парке и в доме неустанно трудился топиарий — выписанный из Рима садовник-художник, который не только насаждал, ухаживал и подстригал, но, по утверждению Вардия, обращал внимание на игру красок, присматривался к характеру освещения, колдовал с формами и прислушивался к гармонии звуков. «Ведь особым образом шумят пинии, по-своему шелестят тополя, шепчутся розовые кусты, шушукают тростники и шуршат травы. И всё это надо сочетать, мой юный друг», — объяснял Гней Эдий.

V. В довершение идиллической картины по парку разносились гулкие удары кузнечного молота, хотя ни кузницы, ни кузнецов в усадьбе не было, но по этим ударам, непонятно откуда раздававшимся, можно было точно определять время дня. Или: три раза на дню из кухни, словно лебеди, выплывали две молоденькие рабыни с кувшинами на плечах и устремлялись к колодцу, протяжно скрипели воротом, наполняли фигурные сосуды, распевая при этом древние, якобы марсийские песни, а потом плыли обратно; воду эту, как я однажды увидел, они тут же за ненадобностью выливали. Или: напротив кухни на куче навоза — как мне показалось, специально высушенного, фигурно скрепленного зеленой травой и чуть ли не ароматизированного — в окружении множества мелких аквитанских куриц царственно восседал великолепный паризийский петух. Время от времени он нехотя снисходил с кучи, избирал одну из своих подопечных, кружил около нее с призывным квохтанием, накрывал ее своим мощным телом, так что курица исчезала из виду, а после, придирчиво отряхнув перья, победоносно взлетал на свой капитолий и оглашал окрестности триумфальным любовным криком.

Он только что совершил этот обряд, когда мы с Эдием Вардием, миновав «плющевую беседку», подошли к триклиниарию.

VI. Это было отдельное помещение с просторной прихожей и тремя триклиниями-столовыми.

В прихожей нас встретили две пестро одетые, черноволосые, носатые и смуглолицые девушки-эфиопки, почти не отличимые друг от друга (позже я узнал, что они были близнецами и стоили в два раза дороже, чем две обычные эфиопские рабыни). В руках они держали серебряные кувшины. Тонкие и стройные в нижней части, кверху кувшины расширялись, образуя выпуклые гладкие бока. Изящные края кувшинов были окружены чеканными гирляндами из виноградных листьев, а изогнутые ручки украшены масками, фигурками и пальмовыми листьями.

Из этих кувшинов нам дали умыть руки. Вода, которую нам лили, пахла полевыми цветами, нагретыми на солнцепеке.

Затем нас переодели в легкие трапезные туники. А после надушили и увенчали. По распоряжению Вардия, мне на голову надели венок из бледных лилий, переплетенных плющом, а Эдию, на его лысину, — розы с сельдереем. Вардию волосы помазали ореховым маслом, а мне — аравийским мирром, так что голова моя заблестела.

— Тебе можно и нужно блистать. А мне уже поздно, пожалуй, — пошутил Вардий.

Из прихожей мы вошли в малый триклиний. Это было сравнительно небольшое помещение с нарочито простыми стенами и полом. Стены были выбелены известью и раскрашены незатейливыми узорами. Пол был сделан из толстого слоя светлой глины, в которую замешали маленькие кусочки кирпича, черепицы, камушки и раковины, и всё это тщательно утрамбовали и разгладили. Белые розы, рассыпанные по полу, источали нежный аромат.

С беленого потолка свисали три лампады: медная лукния (с одним фитилем), бронзовая билукния (с двумя) и серебряная трилукния.

Горящие лампады освещали стол и окружавшую его сигму, устланную тирским ковром с золотыми узорами. Надеюсь, тебе, Луций, не надо объяснять, что такое сигма. Но Эдий мне объяснил, что единую полукруглую сигму он предпочитает раздельным ложам, ибо, во-первых, на сигме можно разместить число гостей, не обязательно делящееся натрое, а во-вторых, сигма не знает иерархии мест, и никто из гостей не будет обижен своим положением.

Стол был овальным. Он был накрыт мантилией пурпурного цвета с золотой бахромой, а поверх скатерти лежала прозрачная льняная ткань тончайшей работы… Хочешь, верь, хочешь, нет, но я впервые в жизни увидел стол, покрытый скатертью, и не одной, а сразу двумя!