ГЧ (Генератор чудес) - Юрий Долгушин

Время идет. Они молчат, тщетно стараясь найти хоть какой-нибудь ответ на вопрос: что делать?

— Странно, что нас до сих пор не трогают, — рассуждает Мюленберг. — Но так или иначе, из нас постараются выжать все, что можно. Я буду вести себя сообразно обстоятельствам, тут трудно что-нибудь наметить заранее. Очевидно, мне придется последовать примеру Гросса и «отказаться»… с теми же последствиями. Вас, конечно, привлекут к работе. Положение будет сложное, Ганс, но вы, вероятно, будете на свободе. Это выгодно. У вас, я ведь знаю, есть друзья. Соображайте сами. Они могут помочь, но имейте в виду, что и за предателями дело не станет. Во всяком случае, помните основное: наш долг сделать все возможное, чтобы вырвать обратно идею Гросса и… уничтожить ее. Иначе, Ганс, неисчислимые бедствия грозят миру.

Несколько секунд они понимающе смотрят друг на друга…

Вечером, как и предполагал Мюленберг, его вызвали в Управление.

Какой-то незнакомый человек встретил Мюленберга в коридоре третьего этажа.

— Господин Мюленберг? — спросил он.

— Да, — тяжело дыша, ответил инженер.

— Пожалуйте, я провожу вас.

Вейнтрауб был сух и холоден. Чувствовалось, что он считает «обработку» Мюленберга делом элементарно простым.

— Садитесь, господин Мюленберг, — пригласил он. — Вы, верно, догадываетесь о цели нашего свидания?

— Надо полагать, что вы считаете необходимым сообщить мне о судьбе моего друга, доктора Гросса, а также объяснить, что означает этот дикий налет на лабораторию.

Вейнтрауб снисходительно улыбнулся, опустив глаза. Он не ожидал наступления.

— Я сам хотел бы услышать от вас, чем объясняется поведение доктора Гросса. Он отказался подписать договор. Он показал себя упорным врагом нации…

— И?.. Я спрашиваю о его судьбе.

— Враги нации у нас не гуляют на свободе, господин Мюленберг, вы это должны знать.

— Так. А почему он отказался подписать договор?

— Вероятно потому же, почему вы решили изъять самую существенную часть ионизатора.

— Которую вы и думали найти в лаборатории, когда там не было хозяев? — подхватил Мюленберг, чтобы не терять позиции в разговоре.

Гримаса раздражения прошла по лицу Вейнтрауба.

— Давайте прекратим эту бессмысленную игру, господин Мюленберг. Будем говорить откровенно. Право, вы сейчас не в таком хорошем положении, чтобы стоило нападать на нас.

— Не сомневаюсь, — вставил Мюленберг.

— Ну вот. И положение это еще более ухудшится, если вы будете продолжать стоять на позиции Гросса. С другой стороны, ваше положение может резко измениться к лучшему…

Мюленберг молчал.

— Условия, которые мы предлагали Гроссу, остаются в силе. Нам нужно усовершенствовать машину, как предполагал Гросс. Вы могли бы руководить этой работой в наших электротехнических лабораториях…

— Военных?

— Конечно.

— Благодарю за откровенность! Отвечу тем же. Скажите, господин Вейнтрауб, вы имеете какое-нибудь представление о таких вещах, как честь, долг? Открытие Гросса принадлежит Гроссу. Я был его другом и помощником в течение десяти лет. Гросс доверял мне. Теперь он отказался передать вам свое открытие. Вы хотите заплатить мне, чтобы я выдал вам его тайну? На языке честных людей это называется предательством и подлостью!

— Все это так, господин Мюленберг. Но вы не можете не понимать, что в данном случае мы имеем дело с явлением большого политического значения. Владея открытием Гросса, Германия становится самым могущественным государством в мире. Впереди — Россия, вы не можете этого не понимать. Неужели вы не видите, что тут ваши аргументы о личной морали становятся объективно ничтожными и вредными для целой нации, к которой вы принадлежите?

Мюленберг возмущенно поднялся.

— Нет, эта софистика годна только для молодцов, которых вы обучаете в ваших штурмовых отрядах. Вы заботитесь о сомнительном благе нации, господин Вейнтрауб, а я исхожу из интересов человечества. Как видите, у нас разные масштабы. Могу представить, какой пожар зажгли бы вы в мире, если бы вам удалось действительно завладеть машиной Гросса!

— Это нам удастся, — прошипел Вейнтрауб. — Сомневаясь в этом, вы обманываете себя. Расчеты Гросса у нас. Восстановление ионизатора — вопрос времени. Мы приглашаем вас только для того, чтобы ускорить дело. А если понадобится, мы заставим вас помочь… Не забывайте этого!

— Та-ак… — неопределенно протянул Мюленберг. — Я полагаю, разговор окончен?

— Еще вопрос. Скажите правду: деталь ионизатора, которую вы тогда взяли с собой, у вас?

— Я всегда говорю только правду, господин Вейнтрауб! Она уничтожена.

— Я был уверен в этом. — Он позвонил. — Можете идти. Советую хорошенько подумать о моем предложении, у вас будет теперь достаточно досуга. На днях мы еще поговорим.

Мюленберг повернулся и вышел.

Тот же незнакомый человек следовал за ним по пустынным коридорам учреждения.

Прошло три недели мучительного одиночества.

Это не было обычное для подобных случаев заключение. Мюленберг видел, что условия, в которых его держат, совсем не походят на зверский режим, установленный для людей, показавших себя противниками фашизма. Его не морили голодом, не заставляли выполнять бессмысленную и непосильную работу, убирали комнату, меняли белье. Зато это была пытка одиночеством, молчанием и безделием. Вейнтрауб был прав: Мюленбергу оставалось только думать. Ни книг, ни бумаги ему не давали.

И вот он думал. Сначала это было нормально. Он обсуждал, главным образом, положение Гросса. Судя по разговору с Вейнтраубом, они не возлагали на него никаких надежд. Да, Гросс — героическая личность. Уж если он сказал «нет» — кончено. Никакие уговоры, угрозы и даже насилие не заставят его изменить своим принципам. Они, очевидно, сразу почувствовали его фанатическую непреклонность. Вероятно, его жизнь в опасности.

Пожалуй, можно было бы выкупить Гросса ценой предательства по отношению к нему же самому: выдать тайну и получить Гросса и… собственную свободу.

В воображении Мюленберга вставали картины истребительной «тотальной» войны. Целые армии людей падают замертво под взмахом невидимого луча. Пылают мирные города, взлетают на воздух склады снарядов и пороховые погреба. Отряды разнузданных солдат врываются в квартиры жителей, музеи…

Нет, нет… Гросс проклял бы его, получив свободу такой ценой.

Мюленберг сидел на койке, опершись спиной о стену, раскинув руки, и думал, думал… Воображение рисовало картины заточения Гросса, чудовищные пытки, которым он подвергался… Потом возникало его собственное будущее — предстоящий разговор с Вейнтраубом.