Ну и дела! - Марина Серова

Коготь был еще свободен, но окружен. Он понял, что единственная возможность вырваться — заложники.

И тут Киреев обыграл его чисто, по-гроссмейстерски. Он истошно, как-то даже по-бабьи закричал поднявшейся уже метра на четыре парочке: «Прыгайте, идиоты!»

У Когтя был один путь за заложниками — вверх.

Если бы он кинулся назад, к опускающейся стороне колеса, ему удалось бы захватить пожилую дамочку, оплывшую на сиденье, бледную, прижавшую руки к груди и дышащую широко раскрытым ртом. Я метров с пятидесяти поставила диагноз — сердечный приступ.

Но Коготь купился на сыгранную Киреевым истерику и ринулся на поднимающуюся сторону, к молодой парочке, оцепеневшей на своей платформе.

Перепугавшийся насмерть парень все же сообразил, чем это грозит ему и его девушке, оторвал ее руки от поручня и столкнул ее вниз. А следом прыгнул и сам. Пролетев метров пять, они шлепнулись на заросший травой дерн. Их тут же утащили куда-то под посадочную площадку.

Остальное было делом техники. Аттракционной.

На две-три секунды, пока Коготь карабкался с одной платформы на другую, колесо слегка увеличило вращение, и, когда он поднялся на только что опустевшую платформу, высота была уже метров восемь-девять. Причем внизу, под ним, был уже не дерн, а прутья ограды парка.

Прыгать было явным самоубийством.

Колесо опять замедлило ход и остановилось, когда с опускавшейся платформы спрыгнула и спряталась еще одна парочка, а те, кто был выше Когтя, находились для него в мертвой зоне, защищенные металлическими полами платформ. Пожилую сердечницу давно уже сняли.

Я только сейчас обратила внимание, что городок аттракционов полностью опустел. Кроме меня, не осталось ни одного пассивного участника этой финальной сцены.

Сопротивляться тоже было самоубийством.

Коготь понял, что проиграл.

Киреев тоже это понял.

Он вышел на посадочную площадку и, задрав голову, спокойно, по-деловому, просто констатируя факт, сказал в наступившей неожиданно тишине:

— Все, Когтев. Проиграл. Бросай пистолеты.

Никогда до этого и никогда позже я не слышала таких воплей.

Коготь завыл, как смертельно раненный зверь, которому более сильный и удачливый соперник только что разодрал брюхо, и кишки его волочатся по земле.

Рукоятками обоих пистолетов он с размаху ударил по металлической стойке платформы с такой силой, что она закачалась, как утлая лодчонка на штормовом ветру.

Слышать это было просто невыносимо. Не человек, нет, но что-то изначально, первично свободное почувствовало свою смерть, ограниченность и подчиненность своего существования. Казалось, когтевские желания и страсти, которые у него больше не будет возможности удовлетворять, раскачивали платформу.

Не знаю, что за надежда мелькнула у него в мозгу, но он решился на последний шанс. Очень призрачный.

С раскачивающейся платформы он прыгнул, рассчитывая перелететь за ограду парка, туда, где не было никого из оперативников, где была свобода, где, наконец, стоял его дом. Построенный им на месте того старого деревянного домишки, в котором он родился и вырос.

Если бы ему удалось прыгнуть достаточно далеко, чтобы не задеть за острые штыри ограды… Если бы ему удалось удачно приземлиться и не сломать себе не только шею, но и ноги… Если бы ему удалось пробежать под перекрестным огнем десяти стволов метров пятьдесят до ближайшего забора через пустырь, окружавший с той стороны ограду…

Он был бы спасен.

Слишком много всяких «если бы»… Слишком призрачный шанс.

У него не было даже этого шанса.

Едва он отделился от платформы, затрещали выстрелы оперативников. Восемь пистолетов и два автомата вели по нему перекрестный огонь с разных точек площадки.

Мне кажется, я даже видела, как пули попадают в его тело. Хотя разве можно увидеть это с такого расстояния?

Может быть, тому виною пули, которые его изрешетили, но он всего чуть-чуть не дотянул, чтобы упасть на ту сторону, на которой были жизнь и свобода.

За те шесть-семь метров полета — от платформы до штырей забора — он успел сделать восемь выстрелов. Два оперативника были ранены, причем один — в живот. Кирееву задело плечо.

Я отвернулась прежде, чем все это кончилось. Зрелище было ужасное.

Киреев рассказал мне потом, что в Когте обнаружили двадцать четыре пули. Эксперты идентифицировали пули с оружием оперативников, расспросили, кто, когда и куда именно стрелял, и дали заключение: Коготь умер после второго попадания, когда три пули из автоматной очереди разнесли ему голову. Он падал на штыри уже мертвым и последние свои выстрелы делал уже мертвым.

…Я прекрасно понимаю, кем был Коготь. Я знаю, что он ни на миг не остановился бы, если бы понадобилось прикрыться ребенком. Или перестрелять всех детей в парке. Я все это знаю… Но когда я вспоминаю этот последний полет мертвого Когтя, все еще стремящегося к свободе, и Сапера, трусливо озирающегося в воротах гаража на звук выстрела, я не могу не испытывать невольное уважение к первому и презрение ко второму.

Глава 12

…Через месяц я вернулась в Тарасов из Европы. Помнится, я долго думала: кого из своих мужиков попросить отвезти меня в Ганновер, очень уж не хочется тащиться одной в Германию и заниматься там скучными финансовыми проблемами. Получить по чеку сто тысяч долларов в одном банке и положить их в другой, на свое имя, — не Бог весть какое событие для европейской жизни. А вот скучать в Европе одной, без спутника, — это неприлично…

Но ни один из возможных кандидатов не проходил по одному и тому же параметру — я просто не хотела с ними никуда ехать.

Нет, в принципе я не имела ничего против ни одного из них. Но представить, что я буду делать с ними в постели, я совершенно не могла.

Вернее, я как раз все это хорошо представляла, но мне это было абсолютно неинтересно. И я даже не хотела думать — почему.

Я даже пыталась советоваться со своими магическими костями. Но то ли вопрос сформулировала неправильно, то ли высшие силы тоже не могли разобраться с моей проблемой, но получилось что-то невразумительное.

Как сейчас помню, выпала комбинация 30+8+16.

«Будьте осмотрительнее. Можете потерять любовника».

В этом предсказании не было бы ничего странного, если бы не одно обстоятельство. Ни одного конкретного любовника у меня сейчас не было, и потерять я его в связи с этим никак не могла.

Я уже отчаялась решить проблему выбора мужчины, который должен был бы меня сопровождать, как зазвонил телефон и в моей жизни появился новый клиент, заниматься делом которого я не отказалась, несмотря на все клятвы и обещания, данные самой себе накануне.

Потому что более удачного для себя звонка я просто не могла придумать.

Он попросил меня разобраться со странными привидениями, которые, по словам охранников, каждой ночью появляются в подземном деньгохранилище. Он бы не придал этому никакого значения, если бы не появившиеся в газетах сообщения об ограблении банка в Кельне, совершенном якобы какой-то мистической сектой.

На мой вопрос, с кем я, собственно, разговариваю, он сообщил, что служит управляющим банка. В Бонне. Сам он из Тарасова, работает в Германии уже пять лет, но хорошо помнит одну запутанную историю, в которой я помогла разобраться его хорошему тарасовскому знакомому.

Какую историю? Что-то там с полтергейстом в ювелирном магазине…

Как же, как же, я тоже хорошо помню, хоть это и случилось лет шесть назад. Я тогда сама чуть не попалась на уловки доморощенного тарасовского экстрасенса — любителя бриллиантов.

Постойте-ка, от Бонна до Ганновера час езды на хорошей машине по хорошей дороге.

Дороги в Германии, как известно, отличные.

И машины — тоже.

Может быть, об этом меня только что предупредила комбинация, выпавшая на костях?

Нужно ли говорить, что я согласилась…

Но это уже другая история.

А та, о Когте и Сапере, имела лишь одно-единственное продолжение.

Когда я вернулась из поездки, в Тарасове уже утих шум, поднявшийся в газетах в связи со смертью Когтя. Читателям уже надоели красочные фотографии его тела, наколотого на штыри парковой ограды, утомили бесчисленные подробности его жизни и криминальных похождений, которые теперь каждая газетенка вываливала на свои страницы целыми кучами и в которых не было ни слова правды.

Все это постепенно сошло на нет. И теперь новая сенсация, заботливо подсунутая пронырливыми газетчиками, занимала внимание тарасовских обывателей — роман главного режиссера наиболее популярного тарасовского театра с главным художником того же театра. Опять в ход пошли фотографии, подробности, выдумки…

Парковой зоной и завокзальной частью Тарасова завладели «заводские», группировка из соседнего, промышленного района города. Что ж, свято место пусто не бывает… Кое-кто из остатков когтевской группы попытался было взять район в свои руки, но в сравнении с самим Когтем оказался его слабым подобием и отправился следом за своим бывшим лидером.