Невидимое видим, неслышимое слышим - Сергей Зверев

Шадрин продолжал бороться с собой, со своими инстинктами. Он почему-то думал, что показывать свои эмоции сидящему рядом человеку нельзя – это опасно. Чувство угрозы, исходящей от сидевшего рядом человека помогло Шадрину собраться и овладеть собой. Он смотрел вперед по ходу машины, и его начали одолевать воспоминания: сначала слабенькие обрывки, а потом все четче и четче стали вспоминаться картины вот таких же поездок по такой же местности. Эти поездки были связаны с яркими эмоциональными всплесками.

Неожиданная мысль поразила Шадрина настолько, что он схватился рукой за металл дверки автомобиля. Машину ужасно трясло на неровностях дороги, поэтому движение руки Шадрина не привлекло ничьего внимания. Мысль эта была облечена в одно слово – «побег». Почему побег, не совсем понял Шадрин. От чего побег?

Через час машина въехала в глубокое ущелье и остановилась.

– Выходи, – приказал человек.

Шадрин послушно вышел из машины и остановился в ожидании дальнейших распоряжений. Тут до него дошло, что все это время за ними ехала еще одна машина. Теперь она тоже остановилась, и из нее вышли вооруженные автоматами люди. Шадрин тут же распознал в них врагов. Он не знал почему, но по их внешнему виду определил сразу. Что-то было в них знакомое и опасное.

– Смотри, – сказал человек и показал на своих помощников, которые расставляли по ущелью фанерные ростовые мишени. Шадрин тут же вспомнил слово «тир». – Сейчас ты возьмешь пистолет, подойдешь к каждой мишени на десять метров и выстрелишь в нее. Потом вернешься ко мне. Ты понял приказ? Повтори.

– Я должен взять пистолет, – повторил Шадрин послушно, – подойти к каждой мишени на десять метров и выстрелить. Потом я должен вернуться.

Человек кивнул и приказал своему помощнику принести пистолет. Шадрин смотрел на мишени, готовясь выполнить данное ему задание. Оно показалось привычным. Ему сунули в руку пистолет. Шадрин посмотрел на оружие, оно было ему знакомо, и тут же всплыло из памяти новое слово «Макаров». Так он привык называть этот пистолет раньше.

Человек велел приступать к выполнению задания, и Шадрин быстрым шагом двинулся к мишеням. На них не было изображения людей, только контур тела с концентрическими кругами в области груди и на лице. Шадрин не получил указаний, в какое место мишени стрелять – в голову или в грудь. Этот факт должен был что-то означать, и это настораживало. С одной стороны, Шадрин понимал, что должен выполнить задание, он не мог его не выполнить. Но, с другой стороны, какой-то внутренний протест, который нарастал в нем за последние сутки, заставлял делать попытки осмысления своих действий. Но только осмысления, без всяких внешних проявлений. «Это какая-то проверка, – понял Шадрин, – таких заданий мне не давали. Значит, это простое задание, и я его должен выполнить просто. Просто выстрелить в каждую мишень, не важно, в какую его часть».

Подходя к первой мишени, Шадрин привычным движением снял пистолет с предохранителя, передернул затвор. Подняв ствол на уровне лица и почти не целясь, он нажал на курок. Выстрела не последовало. Пистолет издал сухой щелчок. В недоумении Шадрин посмотрел на оружие. Отсоединив магазин, он увидел, что там нет патронов. «Я должен вести себя так, как мне велят, – вспомнил Шадрин свою установку об осторожности. – Мне велели выстрелить в каждую мишень, но выстрела не последовало. Я должен идти дальше и щелкать курком или вернуться к этому человеку? Выстрелов не было, а мне приказали выстрелить. Значит, я не могу выполнить задания, значит, я должен вернуться и доложить об этом. Так будет правильно», – решил Шадрин и пошел назад.

Человек одобрил поступок Шадрина, внимательно вглядываясь в его лицо. Удовлетворенный он приказал зарядить пистолет. Шадрин снова направился к мишеням. Стрелял он в этот день много из пистолета и из автомата. Потом поступил приказ взять небольшой пакет, отнести его за камни и поджечь торчащий из пакета шнур. Все задания Шадрин выполнил так, как ему было велено. Он не задумывался над тем, зачем выполняет эти задания. Он даже не сопротивлялся внутренне этим заданиям. Чувство дискомфорта доставляло что-то другое, чего Шадрин пока не понимал.

Неожиданно занятия были прерваны. Все снова уселись в машины и двинулись назад в «больницу». Человек снова сидел рядом с Шадриным и изредка внимательно наблюдал за ним. Опять машина прыгала на кочках, и приходилось держаться за борт, чтобы не слететь с сиденья. Когда мучения закончились и машина въехала во двор, Шадрину приказали выйти и следовать в свою палату. Его никто не повел, не велел идти за ним, а просто приказали идти к себе. «Значит, я должен помнить дорогу», – догадался Шадрин. Он шел тем же путем, каким его и выводили наружу. Возвращаться пограничнику не хотелось, но он решил, что это нужно скрывать.

Опять последовал тщательный медосмотр. Во время этой процедуры в комнату вошел еще один человек, которого Шадрин раньше здесь не видел. Этот человек не был европейцем. Когда осмотр закончился и Шадрин оделся, незнакомец подсел к нему.

– Ты помнишь, как тебя зовут? – спросил он на русском языке, но с сильным акцентом.

– Нет, – односложно ответил Шадрин так же по-русски, не успев понять, должен он отвечать по-русски или по-английски.

– Кто ты по национальности?

– Не знаю, – ответил Шадрин и поправился, стараясь отвечать как можно правильнее, как и все, что от него здесь требовали, – не помню. Я знаю русский язык, думаю, что он мой родной. Наверное, я русский.

– Ты знаешь, где ты находишься?

– В больнице.

– А в какой стране?

– Не знаю.

– Вспомни и расскажи, как ты попал сюда? – продолжал требовать незнакомец.

– Не помню, – после небольшой паузы от ветил Шадрин, – помню, что было холодно.

– Что-нибудь ты помнишь из своей прошлой жизни? Расскажи, что помнишь.

– Спортивную секцию, школу, помню море.

– Еще!

– Друга помню, Николая Крыгу. Помню бой, и как я его спасал.

– Где был этот бой? – нахмурившись, спросил незнакомец.

– Не помню, – отрицательно покачал головой Шадрин, – мы называли это «афган», но что это такое, я не помню.

От этих расспросов у Шадрина разболелась голова. Он стал чувствовать себя слабым и беспомощным. Ему хотелось вскочить и убежать. Шадрин ерзал на стуле, хмурился и морщился.

– Достаточно, – прозвучал сзади голос высокого мужчины-врача, который возил Шадрина и который был здесь, как он понял, главным. – Реакция проявилась. Две взаимоисключающие команды. Запрет вспоминать и требование вспоминать. Надо еще поработать над этим. Если его задержат, то первый же допрос закончится эпилептическим припадком. Он должен просто не отвечать на вопросы и не вспоминать.

– Это невозможно, – послышался хорошо знакомый голос женщины, – по крайней мере, я не представляю, как этого можно добиться. Это работа психиатра, либо надо как-то изменить кодировки.

– А я вижу, вам стало интересно заниматься этим, – с насмешкой сказал мужчина. – Ничего, преодолеем и это.

– Слишком большая нагрузка, доктор Хальмейер, – сказала женщина, – он еще слишком слаб для этого.

– Вот и займитесь его восстановлением. Отправьте его в палату.

Женщина подошла к Шадрину, посмотрела ему в глаза и велела идти за ней. Шадрин послушно двинулся к выходу. Он ничего не понял из сказанного в этой комнате, но чувство опасности все нарастало и нарастало. Более того, в Шадрине появилась какая-то раздвоенность. Он ощущал себя как бы двумя разными людьми в одном теле, хуже того – в одном сознании. Причем большей частью он ощущал себя не человеком, в котором говорит внутренний голос, а как бы самим внутренним голосом, который наблюдает за человеком, может нашептывать ему что-то, но руководить им не может.

В палате женщина велела Шадрину сесть на кровать. Сама она вошла следом и некоторое время не закрывала плотно дверь, как будто прислушиваясь к чему-то в коридоре. Закрыв дверь, она пододвинула стул и села напротив Шадрина.

– Что же мне с тобой делать, приятель, – задумчиво проговорила она, вглядываясь Шадрину в лицо, – стоит мне на тебя рассчитывать или не стоит?

Шадрин молча смотрел на врача. Он испытывал к ней доверие, помня сегодняшний сон. Она не казалась ему опасной, не казалась врагом.

– Слушай меня, – медленным и твердым голосом сказала женщина, глядя Шадрину в глаза, – ты веришь мне, веришь больше, чем другим людям. Со мной ты можешь говорить откровенно, ничего не опасаясь. Я твой единственный друг. Никто не должен знать о том, о чем мы с тобой разговариваем. Ты никому не расскажешь об этом?

– Нет, не расскажу, – ответил Шадрин, чувствуя опять неприятное ощущение какой-то зависимости, несвободы.

– Когда я попрошу тебя вспоминать, ты будешь вспоминать. Запрет на воспоминания – только для других людей. Со мной этот запрет снимается, запомни это.

Шадрин поморщился, какая-то внутренняя борьба снова начала подниматься в нем неудержимой волной. Он попытался побороть это мучительное чувство. Сжав кулаки, Шадрин стал глубоко дышать. Напряжение тела стало постепенно снимать внутреннее эмоциональное напряжение. Стало немного легче.