М. В. Ломоносов и основание Московского университета - Михаил Тимофеевич Белявский

7 студентов и сохранить вакансию по ботанике до возвращения из-за границы Ивана Лепехина, будущего крупного русского ученого и путешественника. В проекте устава Академии Наук, незадолго до своей смерти, он писал: «Честь российского народа требует чтоб показать способность и остроту его в науках и что наше отечество может пользоваться собственными своими сынами, не токмо в военной храбрости и в других важных делах, но и в рассуждении высоких знаний»[190].

Благодаря стараниям Ломоносова в составе академии появилось несколько русских академиков и адъюнктов. Но Ломоносов понимал, что все эти успехи крайне непрочны, что академические реакционеры воспользуются первым же удобным случаем для того, чтобы уничтожить все завоеванное в результате этой длительной борьбы. Поэтому, после того как университет и гимназия были переданы в управление Ломоносову, в центре всей его деятельности стало стремление добиться утверждения устава университета. В 1759 году Ломоносов закончил работу по составлению устава университета, его привилегий, штата и бюджета и подготовил план его торжественного открытия (инавгурации). В начале 1760 года он представил все это в академическую конференцию. Как и следовало ожидать, его проект был встречен в штыки. В «Краткой истории академической канцелярии» Ломоносов рассказал, что, когда он составил устав гимназии и университета и передал на просмотр Теплову и 4 профессорам, один из них, повторяя слова Тауберта, заявил: «куда-де, столько студентов и гимназистов? Куда их девать и употреблять будет?» Сии слова твердил часто Тауберт Ломоносову в канцелярии, и хотя ответствовано, что у нас нет природных Россиян ни докторов, ни аптекарей, да и лекарей мало, так же механиков, искусных горных людей, адвокатов, ученых и ниже своих профессоров в самой Академии и других местах, но, не внимая сего, всегда твердил и другим внушал Тауберт: «Куда со студентами?»[191]. В наброске речи на торжественной инавгурации университета Ломоносов посвятил особый раздел возражению на это утверждение. «Некоторые говорят: куда с учеными людьми?», — записал он и здесь же набросал пункты для ответа:«1. Сибирь пространна. 2. Горные дела. 3. Фабрики. 4. Ход севером. 5. Сохранение народа. 6. Архитектура. 7. Правосудие. 8. Исправление нравов. 9. Купечество и сообщение с ориентом. 10. Единство чистое (дружбы) веры. 11. Земледельство, предзнание погод. 12. Военное дело»[192].

Если для Ломоносова успешная деятельность созданного им Московского университета являлась ярким доказательством возможности иметь такой же университет в Петербурге, то для Шумахера и Тауберта создание Московского университета было аргументом, «что университет здесь не надобен и что все, до того подлежащее, уступить Московскому Университету»[193]. Как указывал Ломоносов, они успели даже отправить лучших гимназистов для работы в монетную канцелярию. Однако Ломоносову удалось добиться того, что проект был подписан Разумовским и представлен правительству. Ломоносов был уверен в близкой победе и готовил речь, которая должна была быть произнесена на торжественном открытии Петербургского университета. В ней он высказывал свои самые заветные желания и мечты и заканчивал ее разделом, называвшимся «Предсказание». «Подвигнется Европа…», — набрасывал он. «Будет время, когда Сибирь, наполненная разными народами, на разных языках будет приносить похвалы дому Петрову, и как из Греции, так из России…»[194]. Он не закончил свою мысль, но она совершенно ясна.

Вещая мечта Белинского о внуках и правнуках, которым суждено видеть Россию, «стоящею во главе образованного мира, дающею законы и науке и искусству и принимающею благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества[195]», прямо перекликается с «предсказанием» Ломоносова.

Но надежды Ломоносова были снова обмануты. Ни Воронцов, ни всесильный тогда Шувалов, старательно изображавшие себя «друзьями и покровителями» Ломоносова, палец о палец не ударили, чтобы осуществить утверждение его проекта Елизаветой. Трагическое впечатление производят письма Ломоносова к И. И. Шувалову и М. И. Воронцову. Он просит, уговаривает, умоляет о подписании проекта, представляет все благодатные последствия этого акта для работы академии, для распространения наук и просвещения в России, для успеха его собственной работы; но все оказывается напрасным. Не помогли ни официальные представления, ни частные письма, ни стихи. Ломоносов, прося об утверждении проектов, писал Шувалову: «Сие будет конец моего попечения о успехах в науках сынов Российских и начало особливого рачения к приведению в исполнение старания моего в словесных науках. Дело весьма Вам не трудное, и только стоит Вашего слова, которым многие наук рачители обрадованы будут и купно я с ними»[196]. Указывая, что он хлопочет не о себе лично, а об интересах всей страны, Ломоносов писал: «Ежели Вам любезно распространение наук в России… постарайтесь о скором исполнении моих справедливых для пользы отчества прошениях…». «Сие будет большее всех благодеяние, которое в. пр. мне в жизнь сделали»[197]. Не помогло и то, что, стараясь о скорейшем утверждении устава Петербургского университета, Ломоносов указывал Разумовскому, «что по сему можно и в Малороссии учредить университет», а Шувалову писал, что эта привилегия «может быть и для Московского Университета несколько послужит»[198]. Не помогли и неоднократные поездки в Петергоф, которые он предпринимал в надежде добиться приема у Елизаветы. В чем же причина того, что Разумовский подписал проект? Разумовский был человеком, который не испытывал какой-либо любви к наукам. Недаром издатель сатирического журнала «Адская почта» Ф. Эмин, издеваясь над жадным и невежественным Разумовским, писал, что он под словом «науки» понимает то город, то село, которые должны увеличить его владения[199]. Почему же этот человек поддержал проект Ломоносова? — Разумовский убедился, что Шувалов, разыгрывая роль покровителя наук, оказался несравненно дальновиднее его и укрепил свое положение. Отсюда желание противопоставить «шуваловскому» университету «свой», который бы находился на глазах двора. Отсюда и посещение Разумовским Московского университета и составление по его заказу Тепловым и Миллером проекта университета в Батурине. Что же касается Шувалова, ему ничего не стоило осуществить просьбу Ломоносова, но он думал лишь о своих узкокорыстных интересах. Для него роль «мецената Ломоносова», «покровителя наук и художеств» была средством для того, чтобы укрепить свое положение.

В плане же основания Петербургского университета он видел только хитрый ход Разумовского, стремившегося пошатнуть его положение. Поэтому он не только ничего не сделал для проведения ломоносовского проекта в жизнь, но, наоборот, помешал его осуществлению. Шувалову, Воронцову, Разумовскому, думавшим лишь о своекорыстных или узкоклассовых интересах, была чужда и непонятна борьба Ломоносова за развитие передовой национальной культуры. Как на результат излишней самоуверенности, они смотрели на полное чувства гордости за себя и свой народ заявление Ломоносова: «Сами свой разум употребляйте. Меня за Аристотеля, Картезия, Невтона не почитайте. Если же вы мне их имя