Легенда о малом гарнизоне - Игорь Акимов

Нет в мире справедливости! – думал Ромка. Даже на войне подлизам предпочтение. А теперь этому жмурику, этой сопле слова поперек не скажи. Закаешься. Десять раз потом пожалеешь… Еще он думал о том, что Тимофей выбрал Залогина назло ему, Ромке. Иначе разве объяснишь? – ведь как ни сравнивай – Залогин ему во всем проигрывает… Ну и жизнь!

Обед закончился в тишине.

Выпив чаю, Тимофей обследовал дот. Верхний этаж казался мрачным, поскольку броня купола и пол не были покрашены, а обнаженный цемент стен только усугублял впечатление. Но эта мрачность была мнимой; уже на другой день от нее осталась лишь одна производная; ощущение надежности, прямо скажем, на войне весьма приятная штука.

В стенах, кроме входного люка (вместо ручки ему служило большое никелированное колесо; им же люк задраивали), были еще три люка поменьше – в разных концах дота. Они вели к пулеметным гнездам. Тимофей заглянул в один, увидел собранную из железобетонных колец трубу; длина – на глаз не меньше десяти метров; передвигаться на четвереньках свободно.

– Пулеметы турельные, ШКАСы, – сказал Залогин.

– Это телефон? – Тимофей потрогал закрепленный на своде почти неприметный темно-серый провод.

– Да. Связь тут у них потрясная. Даже между этажами. Даже у запасного выхода есть телефон!

Аппарат был утоплен в стене позади орудия и закрывался стальной заслонкой. Еще пара наушников полагалась наводчику и крепилась на спинке его креслица.

Наконец, за одной из заслонок оказалось отверстие для принудительной вентиляции…

В нижний этаж вела стальная вертикальная лестница. Часовые сюда не спускались, понял Тимофей, едва взявшись за ржавые поперечины. И сразу решил: Ромка приведет ее в божеский вид. И засмеялся. Боком выйдут парню эти наряды!

Нижний этаж имел прямоугольную форму и площадь поменьше – каждая сторона по четыре метра. Вдоль стен в три яруса – откидные койки с матрацами. Всего на двенадцать человек. Маленький столик с телефоном. Печка-чугунка с коленчатой трубой. Стены, пожалуй, железобетонные – насколько они угадываются за слоем светло-зеленой масляной краски. Наконец, нижняя часть подъемника для снарядов и дверь (железная, во все-таки дверь, а не люк) в следующее помещение. Тимофей открыл дверь, поискал слева выключатель и, когда вспыхнула под потолком лампочка (как и остальные, она была заключена в густую металлическую сетку), замер на пороге, восхищенный зрелищем, которое ему открылось.

– Это было подсобное помещение. Кладовая, склад, арсенал – как ни назови, все правильно. Собственно говоря, рассчитывая на эту подсобку, они и захватили дот. Хороши б они были, если б нашли здесь пустые полки. А ведь такое могло случиться, если бы демонтаж дота начали с эвакуации имущества. Для пограничников это означало бы одно: переспали спокойно ночь, а затем опять в путь-дорогу. Но теперь!..

– Подсобка была узкой: в проходе можно разойтись только боком. Но полки – с обеих сторон. Пять метров полок справа – боеприпасы. Вначале шли ящики со снарядами, узкие дощатые обоймы, выступающие торцами, поблескивающие изнутри металлом. Тимофей заглянул наугад. Вот с черной каемкой – бронебойные, с красной – фугасы; а вот и шрапнель и осколочные. Были здесь и гранаты, два ящика: в одном – противотанковые, в другом – «лимонки»; Тимофей это понял, даже не заглядывая внутрь, узнал по заводской упаковке – на заставе получали гранаты точно в такой же таре.

В последней секции стояли патронные цинки.

Слева были такие же полки, только занятые съестными припасами: мешками с мукой, крупой и сухарями; ящики с консервами. Но до самой двери полки не доходили; здесь был просвет, в котором умещались движок (он еле слышно гудел, рядом стояло маленькое ведро с соляркой) и ручной насос. Тимофей качнул лишь дважды и услышал, как внутри, еще где-то далеко, забурлила, загудела вода, поднимаясь вверх по трубам. Ладно! Тут же на особо прочной полке стояла металлическая бочка с горючим, рядом возвышались аккуратно уложенные полдюжины мешков с цементом, да не просто, а с портландским, в этом Тимофей еще с «гражданки» разбирался; и пучки стальных прутьев. Тимофей не без труда (прут цеплялся за соседние) выдернул один, и по загнутым крючками концам понял, что это арматура. На случай, значит, если где повреждение, так чтобы сразу и залатать на совесть. «Ай да мужики! – похвалил Тимофей неведомых старателей этой фортификации. – Вот уж действительно все на свете предусмотрели!»

Тут его разобрал интерес: а чем они предполагали топить чугунку? Заинтересовался этим он не по делу вовсе, а только из любопытства; ведь понятно, до холодов им здесь не сидеть, выходит, и печку топить не придется. Но Тимофей не отмахнулся от вопроса и опять пошел вдоль полок, становился на цыпочки, приседал, заглядывал за ящики и мешки – высматривал топливо, хоть небольшой запас, что называется, – на самый первый случай. И быстро нашел его. Это были торфяные брикеты. Их было немного, всего два мешка; топливо, честно говоря, не высший сорт; что уж там, конечно, можно было подобрать что и получше. Но оно было. Оно было и ждало своего часа. О нем не забыли, его учли. Здесь все было учтено – вот самое главное, в чем Тимофей хотел еще раз убедиться и убедился вполне. Все, что зависело от инженеров и интендантов, они сделали. Они создали маленький, но законченный мирок; вселенную, в которой все было готово к приему жизни, которая сама была готова с появлением этой жизни ожить и стать силой, волей и энергией. Но мирок этот не мог существовать сам по себе. Чтобы он ожил, в него оставалось вложить последнюю и важнейшую деталь – гарнизон. И дать ему команду. Тогда лишь этот сплав холодного металла и камня стал бы живым. Только тогда…

Подсобка заканчивалась не глухой стеной, как можно было ожидать по планировке дота; прямо напротив двери был большой люк, сейчас закрытый. Люк был вправлен в мощное броневое кольцо, и сам из толстой стали, с надежным запором, смотровым глазком и отверстием для стрельбы.

– Запасной выход? – спросил Тимофей у Залогина.

– Да. Я в нем еще не был, не успел просто. Но Ромка уже смотался туда и назад. Говорит, ход метров на сто тянется. К подножию холма.

– Ладно. Смотри, чтоб солярку не жгли по-дурному. А то ведь может и не хватить.

Они вышли из подсобки. Тимофей отстегнул и опустил одну из коек, привычно пощупал матрац, удовлетворенно отметил про себя: морская трава, – лег на спину и несколько минут не говорил ни слова. Залогин сидел напротив и тоже молчал. Пытались ли они думать, осмыслить ситуацию? Или старались разобраться в себе, своих мыслях и чувствах, почему-то вдруг замутившихся, потерявших ясные очертания; почему-то вдруг заметавшихся из стороны в сторону, как стрелка компаса, внезапно попавшая в поле аномалии?..

Первая радость обладания окружающим их богатством; счастливое, впервые за последние несколько суток испытанное чувство безопасности отпечатались в их душах – и схлынули. Дот не только вселял уверенность и располагал к спокойствию, не только давал понять, что на него можно положиться вполне и быть самими собой. Своей силой, уверенностью он пробуждал активное начало – чувство ответственности. Он как бы подталкивал: не только быть, но и выразить себя.

13

Тимофей отдыхал недолго. В нем пробудилось стремление двигаться, делать что-то, предпринимать, весьма неожиданное при его физическом состоянии; тем не менее он даже перевязку отложил, хотя держал ее в уме все время, пока знакомился с дотом; даже в аптечку не заглянул: отметил для памяти, где ее вперед искать, и как она расчетливо расположена (сразу за лесенкой, соединяющей этажи, так что отовсюду к ней недолго добираться; место укромное; здесь же лавка откидная – не всегда же у раненого есть силы, чтобы на ногах держаться; места не много, но довольно, чтобы спокойно заниматься собой, не мешая другим бегать с этажа на этаж да в подсобку), и полез наверх.

В доте электричество не горело, но золотистый дымный свет, неожиданно яркий после сорокасвечовых, завуалированных сетками лампочек нижних помещений, рассекал его, как луч прожектора. Только этот свет был живой. Это было солнце. Оно врывалось в развернутую во всю ширь амбразуру, вдавливалось внутрь дота материальными медовыми кусками света, невесомыми и ощутимо плотными. Солнце било в упор, почти горизонтально; уже не палящее – мягкое, какое-то домашнее, уютное.

Страшных даже не обернулся, когда они появились, хотя и услышал их; Тимофей уловил первое, самопроизвольное движение его тела, сразу пресеченное если не Ромкиной волей, то, во всяком случае, характером.

Страшных стоял возле амбразуры, облокотившись на нее, как на подоконник. Тимофей пристроился рядом. Солнце уже перестало быть комком огня, обрело форму. Оно еще не падало, но уже и не парило; оно висело над горами, задержавшееся на миг каким-то судорожным усилием, а может быть, неуверенностью, в какое из ущелий рухнуть со своей уже неопасной высоты. Долина пока что была залита золотистым светом вся; впрочем, отдельные большие камни и кусты испятнали ее как бы рябью, четкими, по-дневному черными мазками; наверное – уследить за этим было трудно – с каждой минутой мазки вытягивались и расплывались, теряли очертания и интенсивность, чтобы к сумеркам выцвесть совсем. Очень скоро они станут такими, как нависшая над рекой, сжавшая долину излучина гор: дымчато-голубыми, вроде бы призрачными, вроде бы подернутыми туманом, хотя это только казалось так, а на самом деле никакого тумана и быть не могло – воздух все еще был по-дневному сух и тонок.