Княжна Джаваха - Лидия Чарская

Одна из них, самая шаловливая, прыгнула на скамейку и оттуда запищала пронзительным голоском:

– Новенькая, новенькая, новенькая!

Другой понравились мои косы, и она бесцеремонно потянула их к себе. Я невольно пошатнулась и села.

– Как тебя зовут? – подскочила ко мне бойкая девочка с шустрым личиком и во все стороны торчавшими вихрами.

– Нина, – отвечала я просто.

– Нина! Слышите ли вы? Вот так ответ! У тебя нет фамилии, что ли? Слышите, mesdam'oчки, ее зовут Нина, и учителя будут ее вызывать «г-жа Нина»… Ха, ха, ха!.. – расхохоталась девочка.

– Ха, ха, ха! – вторили ей остальные.

Я не понимала, что тут смешного в том, что мое имя Нина.

– Ну-с, г-жа Нина, – не унималась шалунья, – а отец твой кто?

– Мой отец, – не без гордости ответила я, – известный по всему Кавказу генерал. Его имя князь ага Джаваха-оглы-Джамата.

– Как-как? Повтори.

– Ага Джаваха-оглы-Джамата, – повторила я, не замечая насмешки, блеснувшей в бойких глазках девочки.

– Джамата-татата!.. Вот так фамилия! – отчаянно захохотала шалунья.

Ей вторили остальные.

Вся кровь бросилась мне в лицо… Как? Они смеют издеваться над именем, прогремевшим от Алазани до самого аула Гуниба! Над именем, покрытым боевой славой! Геройским именем, отличенным самим русским царем!.. О, это было слишком!.. Точно крылья выросли за моей спиною и придали мне силу. Я гордо выпрямилась.

– Слушайте вы, глупые девочки, – едва владея собою, произнесла я запальчиво, – не смейте смеяться над тем, чего вы не поймете никогда!.. А если еще раз кто-нибудь из вас осмелится переврать умышленно хоть одну букву в моей фамилии, я тотчас же отправлюсь к начальнице и пожалуюсь на шалунью.

– Ах ты!.. – взбеленилась на меня девочка с вихрами. – Фискалка!

– Что?… – злобно наступила я на нее, не поняв незнакомого слова, но смутно чувствуя в нем какое-то оскорбление.

– Фискалка! – пискнула за нею вторая, третья, четвертая, и вся ватага расходившихся девочек запрыгала и заскакала вокруг меня.

– Фискалка!.. Фискалка!.. Злючка!.. Злючка! Фискалка!

Я зажала уши, чтоб ничего не слышать… Мое сердце болезненно ныло.

«Что я им сделала? – мучительно сверлило мой мозг. – За что они мучают и терзают меня? Неужели не найдется ни одной доброй души среди них, которая бы заступилась за меня?…»

Увы! Ни одной… Вокруг меня были только недружелюбные лица, и сердитые возгласы и крики раздавались в группе.

Вдруг дверь отворилась, и вошла классная дама…

Пронзительный звонок возвестил час вечернего чая. Поднялся невообразимый шум, суматоха. Девочки торопливо становились в пары. Я же осталась, не двигаясь, на прежнем месте.

– Komm, mein Kind, her (Пойди сюда, дитя мое)! – услышала я оклик классной дамы и пошла на ее зов.

– Вот твоя пара, иди с нею.

И она подвела меня к высокой девочке, недружелюбно поглядывавшей на меня из-под белобрысых бровей.

Пары двинулись… Я заметила, что воспитанницы идут под руку, и, нерешительно подвинувшись к моей соседке, протянула ей руку. Но она отскочила от меня как ужаленная и резко произнесла:

– Пожалуйста, не лезь!.. Я ненавижу фискалок!

Я поняла, что класс объявил мне войну. И мне стало невыразимо грустно.

– Новенькая!.. Новенькая!.. – слышалось всюду между старшими и младшими классами, одинаково одетыми в зеленые камлотовые платья[62], белые передники и рукавчики наподобие трубочек, прикрепленные повыше локтя.

Столовая – большая, длинная комната, куда мы спустились по лестнице, – была уставлена двумя рядами столов, образующими широкий проход посредине.

Нам раздали кружки с коричневой жидкостью, очень мало похожей на чай, и порционные булки из невкусного пресного теста. Я не дотронулась ни до того, ни до другого.

– Ты татарка? – внезапно раздалось с дальнего конца стола, и та же бойкая девочка, изводившая меня в классе, не дождавшись моего ответа, насмешливо фыркнула в салфетку. – Mesdam'очки, – продолжала она сквозь смех, обращаясь к подругам, – она, наверное, татарка, а татарская религия запрещает есть свинину… Ты можешь радоваться, Иванова, – добавила она в сторону белокурой маленькой толстушки, – каждый раз, как будут подавать свиные котлеты, Джаваха отдаст тебе свою порцию.

Все девочки захихикали… Та, которую называли Ивановой, подняла голову и произнесла по адресу первой шалуньи:

– А ты будешь смотреть и облизываться.

– Больше тебе ничего не запрещено твоей религией? – вмешалась в разговор хорошенькая миниатюрная девочка, удивительно похожая на белокурых ангелов, изображаемых на картинках. – А то я очень люблю пирожные…

И опять смех, обидный, мучительный. Я решила молчать и завтра же упросить папу взять меня отсюда куда-нибудь в другое место, в другой институт.

После долгой вечерней молитвы мы поднялись в четвертый этаж и вошли в дортуар[63].

Длинная, как и столовая, комната с выстроенными рядами постелями, примыкающими изголовьями одна к другой, была освещена газовыми рожками. Между кроватями было небольшое пространство, где помещались ночные шкафики и табуреты.

Frӓulein Геринг, или Кис-Кис, как называли институтки классную даму, ласково указала мне мое место.

Судьба решительно восстала против меня: в головах моих помещалась постель злой девочки с ангельским личиком, а рядом со мною была постель шустрой Вельской – моего главного гонителя и врага.

Делать было нечего, и я твердо решила все стерпеть безропотно…

Между тем вокруг меня кишмя кишела жизнь. Сняв свои неуклюжие зеленые платья, воспитанницы очутились в коротеньких нижних юбочках и белых кофточках, а на головах их красовались смешные чепчики, похожие на колпачки гномов, странно старившие и безобразившие юные личики.

Я прошла вместе с другими в умывальную. Там было еще шумнее. Девочки, обнаженные до поясницы, мылись так усердно жесткими перчатками из люфы[64], что спины их напоминали цветом спелые помидоры.

– Душка, не брызгайся! – слышалось в одном конце умывальни.

– Кира Дергунова, одолжи твою губку! – неслось с другого конца.

Кира протягивала губку, выжимая ее по дороге как бы нечаянно на спину соседки… Крик… визг… беготня. В углу, около комода с выдвинутою из него постелью для прислуги, высокая, стройная, не по годам серьезная Варюша Чикунина, прозванная за свое пение Соловушкой, стоя расчесывала свои длинные шелковистые косы и пела вполголоса:

Ах ты, Русь моя,Русь привольная…

Девочка с таким нежным голоском и мечтательными глазами не могла быть злою, по моему мнению, и поэтому я смело подошла к ней и спросила:

– Не знаете ли, за что меня здесь возненавидели?

Она внезапно оборвала песню и вскинула на меня удивленные глаза.

Я повторила вопрос.

Но в ту же минуту к нам подскочила рыженькая воспитанница с удивительно белым личиком и дерзко крикнула мне в лицо:

– Потому, что ты хотела на нас жаловаться, а мы ненавидим фискалок!

– Но если вы оскорбляете меня!.. Княжна Джаваха не прощает оскорблений, – надменно ответила я.

– Ха-ха-ха! – рассмеялась Краснушка, как называли подруги рыженькую девочку. – Скажите, как важно!.. Княжна Джаваха! Да вы знаете ли, mesdam'oчки, что на Кавказе у них все князья. У кого есть два барана – тот и князь.

– Тише, Запольская. И не стыдно тебе обижать новенькую? – вмешалась незаметно подошедшая Frӓulein Геринг и тотчас же добавила, хлопнув в ладоши: – Schlafen, Kinder, schlafen! (Спать, дети, спать!)

Вся ватага девочек направилась в спальню. В умывальной остались я и певунья Чикунина.

Она робко оглянулась кругом и, увидя, что мы одни, быстро заговорила:

– Вы не обращайте внимания на них, у нас принято «травить новеньких»… Глупые девочки, потом они отстанут, когда вы привыкнете…

– Я никогда не привыкну здесь, – с трудом сдерживая слезы, ответила я, – завтра же я попрошу папу взять меня отсюда и поместить в другой институт…

– И напрасно! – прервала меня Чикунина, быстро доплетая тяжелую косу. – Напрасно!.. В другом институте повторится то же самое… нельзя же в третий поступать… да и там то же… Тут, по крайней мере, maman – дуся, а там, в остальных, бог весть какая. Вот сестра мне пишет из N-ского института, чем их там кормят… ужас!..

– Ваша светлость, – неожиданно произнесла точно из-под земли выползшая Вельская, – Frӓulein послала меня звать спать вашу светлость. Имею честь довести сие до сведения вашей светлости. – И она отвесила мне насмешливо-почтительный реверанс.

Я вспыхнула до корней волос.

– Это ничего, – успокаивала меня моя новая знакомая, – стерпите уж как-нибудь… а там они сами увидят свою глупость, сами придут к вам с повинной. И потом, видите ли, княжна, у вас… вы не рассердитесь на мою откровенность?

– Нет, нет, – поспешила я ответить.

– Видите ли, у вас такой вид, будто вы куда лучше и выше всех нас… Вы титулованная, богатая девочка, генеральская дочка… а мы все проще… Это и без того все видят и знают. Не надо подчеркивать, знаете… Ах, да я не умею говорить! Вы меня, пожалуй, не поймете, обидитесь… – неожиданно оборвала она и вздохнула.