Пророки и поэты - И Гарин

молодого повесы желаний:

Итак, бери любую ты,

Как мы с ветвей берем плоды:

Съешь эту и возьмись за ту;

Ведь перемена блюд - не грех,

И все швырнут пустой орех,

Когда ядро уже во рту.

Но есть в "Песнях и сонетах" особый поворот овидианской темы,

весьма далекий от дерзкого озорства выше цитированного стихотворения.

Испытав разнообразные превратности любви, герой разочаровывается в

ней, ибо она не приносит облегчения его мятущейся душе. Герой "Алхимии

любви" сравнивает страсть с мыльными пузырями и не советует искать

разума в женщинах, ибо в лучшем случае они наделены лишь нежностью и

остроумием. В другом же еще более откровенном стихотворении "Прощание

с любовью" герой смеется над юношеской идеализацией любви, утверждая,

что в ней нет ничего, кроме похоти, насытив которую, человек впадает в

уныние:

Так жаждущий гостинца

Ребенок, видя пряничного принца,

Готов его украсть;

Но через день желание забыто

И не внушает больше аппетита

Обгрызенная эта сласть;

Влюбленный,

Еще вчера безумно исступленный,

Добившись цели, скучен и не рад,

Какой-то меланхолией объят.

Донн воспроизводит достаточно широкий спектр отношений любящих. В

некоторых стихах поэт утверждает, что любовь - непознаваемое чудо

("Ничто"). В других он изображает любовь возвышенную и идеальную, не

знающую телесных устремлений ("Подвиг", "Мощи"). Но это скорее

платоническая любовь в обыденном смысле слова, и возможна она лишь как

один из вариантов союза любящих.

Любовная лирика Донна, пропитанная ренессансным гедонизмом, но лишенная вычурности и утонченности, поражает эмоциональным накалом и мастерством самовыражения, смелой вольностью чувств и поэтической соразмерностью, жизненной стихийностью и ритмичностью.

Таим свою любовь, от всех скрываясь,

и вот вселенной стало ложе нам,

пусть моряки на картах новых стран

материки врезают в океан,

а нам с тобой один... Один лишь мир нам дан.

И два лица озарены глазами,

два сердца верных, словно друг в беде.

как бы две сферы глобуса пред нами:

но мглистый Запад, льдистый Север - где?

Все гибнет, все слилось в случайный миг,

но вечность наш союз в любви воздвиг,

и каждый из двоих бессмертия достиг.

Плотское и телесное в любви неотделимы:

Но плоть - ужели с ней разлад?

Откуда к плоти безразличье?

Тела - не мы, но наш наряд,

Мы - дух, они его обличья.

Нам должно их благодарить

Они движеньем, силой, страстью

Смогли друг дружке нас открыть

И сами стали нашей частью.

Как небо нам веленья шлет,

Сходя к воздушному пределу,

Так и душа к душе плывет,

Сначала приобщаясь к телу.

То, что Спенсер представил в аллегорико-символической форме, а Шекспир мыслил как несколько абстрактный идеал, Донн обнаружил в реальности, показал наглядно и убедительно. Ни один крупный поэт в Англии ни до, ни после Донна не оставил столь яркого изображения любви взаимной и всепоглощающей, дающей героям радость и счастье.

Но и на эту любовь "вывихнутое" время тоже наложило свой отпечаток. Сила чувств любящих столь велика, что они создают для себя собственную неподвластную общим законам вселенную, которая противостоит окружающему их миру. Само солнце, управляющее временем и пространством, находится у них в услужении, освещая стены их спальни. Мир любящих необъятен, но это потому, что он сжимается для них до размера маленькой комнатки:

Я ей - монарх, она мне - государство,

Нет ничего другого;

В сравненье с этим власть - пустое слово.

Богатство - прах, и почести - фиглярство,

Ты, Солнце, в долгих странствиях устало,

Так радуйся, что зришь на этом ложе

Весь мир: тебе заботы меньше стало,

Согреешь нас - и мир согреешь тоже;

Забудь иные сферы и пути:

Для нас одних вращайся и свети!

Пройдет время - и Донн будет говорить не о бессмертии, а о страхе смерти и гадать о грядущем пути души, но уже здесь, - как предчувствие, намечен грядущий - одинокий - Донн. В излюбленной им вариации на тему расставания с любимой сквозь целомудренную нежность или плотскую уже проглядывает страдание, вызванное далеко не любовью:

Так незаметно покидали

иные праведники свет,

что и друзья не различали,

ушло дыханье или нет.

И мы расстанемся бесшумно...

И т. д.

то страдание, которое затем уже в явном виде перерастет в трагический и безнадежный вопль о тщете и низменности человеческого существования:

А как печальны судьбы человека!

Он все ничтожней, мельче век от века,

и в прошлом веке был уже ничем,

ну а теперь сошел на нет совсем.

...ни чувств, ни сил, ни воли нет у нас,

порыв к свершеньям в нас давно угас.

...Счастье существует лишь в воспоминаниях. Смерть возлюбленной подобна вселенской катастрофе, лишившей его места в иерархии форм подлунного мира и превратившей его в "эликсир небытия", существо, состоящее из отрицательных величин - "отсутствия, тьмы и смерти":

Все вещи обретают столько благ

Дух, душу, форму, сущность - жизни хлеб...

Я ж превратился в мрачный склеп

Небытия... О вспомнить, как

Рыдали мы, - от слез

Бурлил потоп всемирный. И в хаос

Мы оба обращались, чуть вопрос

Нас трогал - внешний. И в разлуки час

Мы были трупы, душ своих лишаясь.

Она мертва (так слово лжет о ней),

Я ж ныне - эликсир небытия.

Будь человек я - суть моя

Была б ясна мне... Но вольней

Жить зверем. Я готов

Войти на равных в жизнь камней, стволов:

И гнева, и любви им внятен зов,

И тенью стал бы я, сомненья нет:

Раз тень - от тела, значит, рядом - свет.

Но я - ничто. Мне солнца не видать.

О вы, кто любит! Солнце лишь для вас

Стремится к Козерогу, мчась,

Чтоб вашей страсти место дать,

Желаю светлых дней!

А я уже готов ко встрече с ней,

Я праздную ее канун, верней

Ее ночного празднества приход:

И день склонился к полночи, и год...

Знаменательным образом не только земная, но и небесная любовь не дает герою Донна твердой точки опоры. "Вышедшее из пазов" время подчинило себе и большую часть религиозной лирики поэта. Особенно показательны в этом смысле его "Священные сонеты". Весь маленький цикл проникнут ощущением внутренней борьбы, страха, сомнения и боли. Бога и лирического героя первых 16 сонетов разделяет непроходимая пропасть. Отсюда тупая боль и опустошенность (3-й сонет), отсюда близкое к отчаянию чувство отверженности (2-й сонет) и отсюда и, казалось бы, столь неуместные, стоящие почти на грани с кощунством эротические мотивы (13-й и 14-й сонеты).

Душевный конфликт отразился и в трех поздних сонетах Донна, написанных, по всей вероятности, уже после 1617 г. За обманчивым спокойствием и глубокой внутренней сосредоточенностью сонета на смерть жены стоит не только щемящая горечь утраты, но и неудовлетворенная жажда любви. 18-й сонет обыгрывает болезненно ощущаемый поэтом контраст небесной церкви и ее столь далекого от идеала земного воплощения. Знаменитый же 19-й сонет, развивая общее для всего цикла настроение страха и трепета, раскрывает противоречивую природу характера поэта, где "непостоянство постоянным стало":

Я - весь боренье: на беду мою,

Непостоянство - постоянным стало.

Не раз душа от веры отступала,

И клятву дав, я часто предаю.

То изменяю тем, кого люблю,

То вновь грешу, хоть каялся сначала,

То молится душа, то замолчала,

То все, то - ничего, то жар терплю,

То хлад...

Даже в юношеских песнях и сонетах уже проступают контуры Донна-метафизика, противопоставляющего плоть и дух. Даже экстатическая земная любовь, достигшая апогея страсти, - только жалкая копия эйдоса любви.

Вот почему душе спуститься

Порой приходится к телам,

И пробует любовь пробиться

Из них на волю к небесам.

Донн - один из выдающихся интровертов, виртуозно перекладывающий собственную субъективность на общедоступный язык чувств и переживаний.

Ты сам - свой дом, живя в себе самом.

Не заживайся в городе одном.

Улитка, проползая над травою,

Повсюду тащит домик свой с собою.

Бери с нее пример судьбы благой:

Будь сам дворцом, иль станет мир тюрьмой!

Преднамеренной дисгармонией стиха, ломкой ритма, интеллектуальной усложненностью слога Донн решал сверхзадачу - адекватно передать человеческую многомерность. В своем восхождении от радостного гедонизма и эпикурейства к меланхолическому раздумью о бренности бытия он шаг за шагом исследует путь человеческой души от рождения и до смерти. В этом исследовании мы уже ощущаем мотивы, характерные для Джойса, Музиля, Кафки.

Казалось бы, ничто не угрожает юному дарованию. Прекрасное образование, связи, здоровье, участие в морских походах Эссекса в Кадис и на Азоры, наконец, высокая должность секретаря лорда-хранителя печати.