На волоске (СИ) - Марьяна Брай

и с личным домом терпимости. Ну, и развитие здесь как наше средневековье, одно, что тряпки хорошие и сапоги кожаные, а на деле – самое настоящее средневековье. Ди-ка-ри, хоть и целуются под кустами, и боятся показываться без волос мужику. Коли любит, любую примет, а коли не понравится, значит мужик не годный!

Когда я говорила вслух мне становилось легче. Так делали и бабушка, и Нина Филипповна. Когда я спросила у бабули отчего она болтает сама с собой, она рассказала мне о тяжелых годах блокады, о том, что люди озвучивали свои действия чтобы не сойти с ума. Тогда я ее не поняла, и перестала обращать внимание на утреннее: «Сейчас мы пирожков напечем, чаю свежего заварим и будем Леночку кормить, а то мать-то не шибко разбежится с пирогами, а пироги они и в Африке пироги».

Сейчас я понимала ее как никто другой. Когда думаешь молча, мысли перебивают совсем не нужные, полные отчаяния рассуждения и сбивают с правильного настроя. Мне нельзя было отчаиваться, тем более диабета у меня больше нет, давления тоже нет. Да и шустрая вон какая!

Я не поняла, как заснула, а проснулась от того, что открыли дверь в моей темнице. Хотя темницей это место не назовешь: сухо, чисто, да и свет из открывшейся двери льется.

– Еды и воды принесла. Да туда сводить пора. Ни с кем не говори, а то придется это, - передо мной стояла служанка. Та, что знакома с Критой. В руке у нее была палка, и она указывала ею куда-то в сторону.

– Да, «туда» мне очень уже надо, - соврала я и встала. Отряхнула с подола соломинки и вышла. – Скажи Крите, что все хорошо, скажи, что я скоро вернусь, а она пусть не особо кочевряжится, - шептала я, не оборачиваясь к женщине.

В этой части двора я не была никогда. Загоны с баранами, несколько коров, лошади, куры. Самообеспечение значит, - хмыкнула я про себя. Ну, хорошо еще, хоть пахать не заставляют, а могли бы. День убирай за скотом, а ночью… другой скот.

Земли за хозяйственными постройками были видны до горизонта. Трое мужчин на лошадях выгоняли овец, двое носили воду в деревянных ведрах и сливали в огромную поилку, выдолбленную из цельного ствола дерева. Так вот, где у них работают мужчины.

Фалея решила «не хранить яйца в одной корзине». Многосторонняя бизнес–вумен, значит. Правильно, вдруг с нами дело не пойдет, так здесь, пожалуйте, овец можно продать. Ни черта не понятно.

Потом мы вошли в ворота и оказались на заднем дворе, который я знала: кухня, столы, где все обедали, а дальше знакомые мне кабинки, девушек еще не было. служанки готовили еду, но одно изменение я заметила сразу!

В открытые ворота, что делили двор у дома с задним двором, где находилась я сейчас, я заметила мужчин. Хорошо одеты, у многих на поясе сабля как на Форусе и его дружке, ну, том, который на медведя похож. Как же его звали? Они бродили по двору, где был спрятан мой нож. Их было очень много!

– Поговори с Критой, прошу тебя, а то она наделает глупостей, - бормотала я из туалета, прижавшись щекой к щели в притворе. Я видела, что служанка стоит, прижавшись спиной к туалету. Она должна была слышать. – Что говорят обо мне?

Когда я вышла, женщина делала вид, что не слышит и не видит меня. Я успела глянуть во двор еще раз, и после того, как меня подтолкнули обратно в сторону коровников, послушно побрела к своей тюрьме.

– Я скажу Крите. Про тебя сказали, что поедешь в пустыню. Через рундину, как только караван будет проходить, Фалея отдаст тебя погонщикам, - шепнула быстро служанка, когда пропускала меня внутрь моей тюрьмы и пока закрывала дверь.

– Принеси мне иголку. С большим ушком. Прошу тебя, принеси, мне очень надо! – шептала я в щель, пока она громыхала замком.

Я чуть не встала ногой на деревянный поднос, оставленный на полу и выругалась.

– Значит, у тебя одна дорога для всех – в пустыню. Явно ты плохая бизнесменша, Фалея, не только дура, но еще и обидчивая дура. Ишь, расстроилась. Королева, мать твою, - я бухтела вполголоса и, не чувствуя вкуса, ела эти дурацкие шарики из каши, запивая водой. – Ну, ничего, не мытьем, так катаньем, но я выберусь из этого места, я тебе еще покажу, как над людьми измываться! В пусты-ыню. Да ты не знаешь, какие я годы пережила, их можно за три пустыни считать.

– Если ты не прекратишь говорить, я позову мужчин, и они побьют тебя, - голос за дверью был таким неожиданным, что я чуть не подавилось водой – как раз сделала большой глоток. Это была моя товарка, та самая дрянь, что морила меня голодом в дороге, и потом своровала мои сапоги.

– А ты чего раскудахталась? Сегодня курам дали голос? Шла бы ты к черту, воровка безмозглая. Попадись мне еще, тушканчик песчаный, я тебе твои косички к ногам привяжу и танцевать заставлю, - я отложила еду. Она пришла совершенно не вовремя, и смолчать я точно не могла.

– Хозяйка отдаст тебя погонщикам, грязная девка, - шипела она в щель, понимая, что сделать ей я ничего не смогу.

– Закрой рот и иди отсюда ко всем чертям, имей в виду, если меня отправят куда-то, ты пойдешь за мной, потому что ты воровка и тварь, которая хотела заморить меня голодом, - теперь я уже орала не стесняясь.

– Так вот как развлекаются слуги? – мужской голос прозвучал неожиданно. Я отошла от двери и присела на пол. Этого еще не хватало. Сейчас она и правда отдаст меня этим мужикам, и в самом лучшем случае меня побьют.

– Ридган, простите, простите, прошу вас, только не говорите ридганде Фалее, - в голосе служанки моментально появился ужас, и он переходил в слезы.

– Скажите, скажите ридганде Фалее, что вместо того, чтобы заняться делом, украшать это прекрасное место, эта курица стоит под моей дверью и квохчет. Может, тогда она поймет разницу между работой