Дэволюция - Денис Бушлатов

Павлов узрел свой приз…

Белявая курносая девчонка с выпирающим из-под грязного пальто животом стояла под фонарем, и за что-то картаво ругала уродливую куклу с опаленными волосами. Завязанный грубым узлом пионерский галстук походил на обрывок удавки.

«Она ждет меня», — заторопился Павлов.

Куриными шажками, профессор семенил к Пионерке. Вблизи, она оказалась еще более сумрачной, нездешней. На секунду, Павлову почудилось будто вся она соткана из прозрачной мольей паутинки, присыпана гнилостной пыльцой и увита червем. Червление это, столь отталкивающее и в то же время притягательное проистекало из вздутого живота Пионерки. Именно там сходились линии вероятности жизни и смерти, там, в центре мироздания находилось искомое.

Приблизившись к девочке на расстояние полувздоха, профессор почувствовал смрад зарождающейся смерти. Он знал, что пионерка обречена, осознавал ее смерть и конечность, бренность ее существования, но в то же время, вожделение охватившее его, не имело ничего общего с примитивным возбуждением зверя, напротив, в сердце своем он ощущал блаженное тепло, подобное тому, что чувствовал он, вкусив запретного глаза, но неизмеримо более сладостное…

«Как же мне представиться, как преподать себя?..»

— Здравствуй, девочка, я… твой новый учитель… по квантовой физике, — неопытно соврал профессор, загребая руками туман вокруг Пионерки.

— И придет день последний твой и велик будет плач твой и преумножится горе твое, — не обращая внимания на мужчину, говорила пионерка кукле, выламывая ей руки.

— Заниматься я с тобой должен… директор будет недоволен… идем… на чердак, — чревовещал окрыленный Силой Павлов.

Девочка зябко подернула плечами, скрипнула зубами и пошла в мрачную муть парадной.

Тотчас же повернулась к профессору и развязно брякнула:

— Здеся меня насильничать будешь, хрыщь?

Профессор смутился и даже подался на секунду назад, ощущая как предчувствие благодати отступает, под натиском животной тьмы, что сочилась из глаз Пионерки.

— Не спи, деда! — хихикнула девчонка, — снимай пинжак-щекотаться будим!

Тут она залаяла. Самое страшное заключалось в том, что лаяла на самом деле не она, а убогая кукла на руках ее.

Профессор решил идти до конца.

— Ути-ути-ути! — пискнул он приветливо. Девочка как зачарованная следила за его руками, складывающимися в замысловатый знак егозы. Воспользовавшись секундным замешательством Пионерки, Павлов с силой схватил ее за голову и швырнул о батарею. Затылком девочка стукнулась о прелый металл, чудом устояв на ногах, покачнулась, будто намереваясь идти и неловко осела на бок.

— Мама… — невесть кому шепнула она. Профессор вздрогнул и, подхватив Пионерку как старый тюфяк, потащил ее на чердак.

— Я те покажу… — неопределенно пообещал он, нарочно раскачивая ее тело, чтобы девочка ударялась о стену головой. Какое-то новое чувство овладело им, доселе незнакомое — удовольствие, явное, физического свойства, от причинения боли любой жизни.

На последнем этаже профессора ждало горькое разочарование. Люк, что вел на чердак оказался заперт на замок. На стене желтым мелом кто-то нацарапал: «Лева».

— Отчего же- Лева, отчего? — истерически взвизгнул профессор, стараясь взглядом развеять тьму, плотным кольцом окружившую голову Пионерки. Девочка не отвечала. Она закатила глаза, беззастенчиво вывесила язык и притворилась мертвой.

Аккуратно уложив девочку на пол, он, не торопясь принялся снимать брюки.

— Маленькая… красивая, — сипло шептал он, теряя остатки самообладания. По щекам его катились слезы.

Уже спуская трусы, профессор осознал, насколько сильными чарами обладало нелепое существо, лежащее у его ног. Сила колдуньи заставила его пойти на ужасающее преступление-еще немного и он совершил бы насилие над невинным дитем.

— П-паскуда, — выругался профессор, рывком натягивая трусы. Брезгливо, он подцепил куклу ногой и откинул ее в сторону, от греха подальше. Чародейская сила, заключенная в пластмассе, таила в себе опасность.

Ему показалось, или по телу Пионерки прошла зыбкая дрожь, как круги по воде?..

Потянув носом воздух, профессор ощутил присутствие скрытого доселе аромата-запаха благодати, что скрывалась в чреве Пионерки.

Более не таясь, он упал перед девочкой на колени и потянулся руками к холмообразному животу…

Кожа, что должна была быть рыхлой — профессор был уверен в этом — оказалась эластичной и неподатливой, никак не хотела открываться под его сильными пальцами. Тогда он пошарил рукой по пыльному полу и нащупал кусок битого стекла треугольной формы.

— Маленькая моя, козочка, — жарко шептал он, елозя стеклом по животу. Внезапно, тело под ним ожило, забилось. В недоумении, профессор поднял голову и встретился глазами с полным ужаса взглядом маленького ребенка.

— М-мама, мамочка! — хрипела Пионерка, — дяденька, пусти, не надо…. БОЛЬНО! — Последнее слово она выкрикнула истошно, исторгла с комком черной тьмы из зева своего.

— Ну-ну, — залопотал профессор успокаивающе, — Ну-ну…. Больно не будет. Больше не будет больно…

Он заторопился, заспешил и стараясь, чтобы не было больно, полоснул стеклом раз и еще раз. Черною рекой понеслась кровь, плоть разошлась подобно створкам гротескной вагины, исторгая из себя клубящиеся паром кишки. В катастрофическом переплетении бугристых труб и трубочек, припорошенных алым, профессор на секунду потерялся, растворился всецело, потрясенный той мощью необыкновенного добра, что скрывалось внутри.

— И-и-и! — писк отразился от стен. Это визжала девочка, верещала кукла, вопил профессор. Тройной эмоциональный оргазм потряс стены старого дома-оргазм отобранной жизни, приобретенной смерти, украденной боли. В не себя от возбуждения, профессор склонился над распотрошенной утробой. Он неистово орудовал импровизированным скальпелем — пилил, терзал, рвал на куски жирное парное мясо.

— Так близко…сокровище….

Не в силах более сдерживаться, Павлов откинул стекло в сторону, и по локоть погрузил руки в багровое месиво. Благодать несомненно скрывалась за синюшным желудком, немного ниже, в паховой области. Нетерпеливо, словно школьник, профессор принялся разбрасывать кишки по полу.

— Экий ты братец, гнусный тип! — пропитой голос раздался над самым ухом Павлова.

Профессор поднял голову и обомлел. Над ним стояла старуха, что недавно призывала его петь. Несмотря на то, что она сохранила человеческую оболочку, и даже зачем — то напялила на голову непомерную соломенную шляпу, профессор безошибочно узнал в ней существо из внешних сфер.

— Уйди, бога ради! — дрожащим голосом пискнул он, — Я…милицию вызову!

— А вот этого не надо, — задумчиво пробасила карга. — Не будь балдой, Павлов, девчонка то небось, ни жива ни мертва от страха! Совсем замучил ты ее!

— Это моя жена! — взвизгнул профессор осатанело прижимаясь к бесформенной уже туше Пионерки, — Мы с нею сожительствуем с 89-го года! И детеныш имеется, вот! — совершив обманный маневр, он левой рукой, будто за пазуху, залез в Пионерку, и не таясь боле, со скрежетом зубовным, вырвал из тела мягкий предмет, за которым паутиной потянулись ниточки из слизи..

Белым пламенем полыхнуло, накалились и лопнули единовременно все лампочки в подъезде и дом погрузился во тьму. В наступившем мраке, Павлов, неистово прижимающий к груди благодатного зародыша, услышал затихающий старушечий шепот:

— За грехи отцов… Ах ты, старый дурак…

И стала тишина.

В одну секунду, что растянулась на вечность, Павлов осознал истину. Ребенок на его руках, младенец, олицетворяющий чистоту, был порочен, не родившись, являл собою скопище грехов родителей его, и родителей его родителей, и так ad infinitum. Ребенок был злом, мертвым невыносимо смрадным злом, и сиянье его было флуоресцентным свечением трупного яда, тепло-жаром разложения, лучистая улыбка в застывших глазах-оскалом черепа.

— Ах ты мерзкая тварь! — храбро, но безрассудно, профессор сжал в слабеющих руках сморщенное тельце, что тотчас же принялось извиваться, гнуться, брызгать во все стороны густым жиром.

— Нет, нет, нет, нет, нет! — хрипел профессор и давил, давил изо всех сил.

Когда ему показалось, что еще чуть, и сердце остановится от напряжения, ребенок лопнул. Струя гноя ударила в лицо профессору. Подобно огню, гной слизывал кожу в тех местах, к которым прикасался, оставляя черные язвы. В миг, тело Павлова осело, запузырилось жаркими буграми, глаза вытекли, нос провалился, опал, зубы крошились, черными пеньками выпадали из десен, язык взбух и треснул, истекая черной кровью.

Лежа на грязном полу, ощущая быстрое разложение своего, уже не нужного тела, полыхая нездешним огнем, старик улыбался. Концентрированное зло, что убило его, найдет в нем и свой конец. Мертвый младенец навеки упокоится в Павлове, Павлов же — растворится в младенце и, оба они станут частью грязного пола, щербатых стен, заплеванного подъезда и слова «Лева», что существовало в мире задолго до появления благодати.