"В борьбе неравной двух сердец" - Станислав Куняев

Для статистики и для суда потомков будет полезно знать, что из 42-х подписантов "известинского письма" две трети — это классические "шестидесятники", "дети XX съезда партии". Это Алесь Адамович, Белла Ахмадулина, Григорий Бакланов, Зорий Балаян, Татьяна Кузовлева, Александр Борщаговский, Александр Гельман, Андрей Дементьев, Александр Иванов, Римма Казакова, Юрий Карякин, Яков Костюковский, Александр Кушнер, Татьяна Бек, Юрий Левитанский, Андрей Нуйкин, Булат Окуджава, Владимир Савельев, Юрий Черниченко, Андрей Чернов, Мариэтта Чудакова и др.

Я перечисляю эти имена, потому что страна не должна забывать "героев" Великой Криминальной Революции. Видимо, по нелепой случайности почти половина подписантов оказались потомками сефардов и ашкенази. И, конечно же, все они были единомышленниками и всё, что у "шестидесятницы" и существа неизвестной национальности Валерии Новодворской "было на языке", у них "было на уме". Недаром такими же, как у Новодворской, чувствами была переполнена душа её кумира Булата Окуджавы:

"Мы ловили каждый звук с наслаждением" (Новодворская о взрывах танковых комулятивных снарядов в Белом Доме); "Для меня это было финал детектива. Я наслаждался этим <...> никакой жалости у меня к ним не было" (слова Окуджавы из интервью газете "Подмосковные известия", 11.12.1993 г.).

Вскоре после октябрьской бойни Окуджава приехал на гастроли в Минск, где перед кинотеатром, в котором он должен был выступать, часть его бывших поклонников вывесила плакат со словами:

В Москве палач царил кроваво И наслаждался Окуджава.

А известный киноактёр Владимир Гостюхин прилюдно на сцене раздавил каблуком пластинку с записью песен барда-шестидесятника.

"Я желала тем, кто собрался в "Белом Доме" одного — смерти", — пишет Новодворская. Но история умеет зловеще шутить: из 42-х жаждущих крови "гуманистов" через 20 лет после их торжества на сегодня осталось в живых лишь шестеро: Даниил Гранин, Андрей Дементьев, Татьяна Кузовлева, Александр Кушнер, Андрей Нуйкин и Мариэтта Чудакова. Я рекомендую им перечитать откровения госпожи Новодворской и ещё раз насладиться воспоминаниями о своей позорной победе. "Панк-молебен" нынешней группы Pussy Riot — это всего лишь детский лепет по сравнению с фундаментальным кощунством Новодворской:

"Я не питаю ни малейшего уважения или приязни к русской православной церкви", "Такие, как я, вынудили Президента на это (на расстрел Парламента. — Ст. К.) решиться и сказали, как народ иудейский Пилату: Кровь Его на нас и на детях наших", "Один парламент под названием Синедрион уже когда-то вынес вердикт, что лучше одному человеку погибнуть, чем погибнет весь народ"... В ненависти к христианству и его создателю Новодворская выступает как достойная ученица Емельяна Ярославского и Демьяна Бедного. А теперь некоторые соображения об ответственности за смерть нескольких сотен защитников российского парламента.

"Они, — пишет Новодворская в "Огоньке", — погибли от нашей руки, от руки интеллигентов <...> не следует винить в том, что произошло, мальчишек-танкистов и наших коммандос-омоновцев. Они исполнили приказ, но этот приказ был сформулирован не Грачёвым, а нами", "Мы предпочли убить и даже нашли в этом моральное удовлетворение". Вы согласны с этим, Мариэтта Чудакова? Если — "да", то не забывайте, что у всех убитых в ночь на 4 октября 1993 г. есть отцы, матери, братья, сёстры, возмужавшие дети, что они в любое время могут встретиться с Новодворской или с вами на московских улицах и узнать вас в лицо. И что им останется делать? — Самое гуманное — это плюнуть в вашу Pussy^ морду... За что? За ненависть к советскому простонародью и за то, что вы все в те чёрные дни подготовили для власти "идеологию расстрела". В этом Новодворская права. Скажите ей спасибо за честность и вспомните, как вы кричали на судьбоносной встрече "интеллигенции" с Ельциным: "Борис Николаевич! Действуйте!"...

Прадедом Новодворской, как свидетельствует Википедия, был профессиональный революционер из белорусского местечка Барановичи, организовавший первую социал-демократическую типографию в Смоленске. Видимо, был сослан в Сибирь, где в казённом остроге родился её дед, воевавший в Первой Конной армии Будённого.

Отец, по её собственному признанию, уехал в Америку, изменив свою настоящую фамилию. Так что у нашей революционной фурии тяжёлая наследственность — комплекс комиссарши, осложнённый неизлечимым приступом ренегатства.

Тот же самый диагноз, что у Гайдара, у Окуджавы, у Василия Аксёнова — столкновение двух несовместимых, взаимоисключающих заболеваний, ведущее к шизофрении, то есть к раздвоению личности.

Единственный, кто из 42-х подписантов сатанинского письма прилюдно ужаснулся октябрьской бойне, был писатель Юрий Давыдов. Остальные, промолчав, согласились с Новодворской, что они "убийцы", члены фарисейского "Синедриона", и такие же местечковые демоны "той единственной гражданской", какими были Розалия Землячка-Залкинд, Лариса Рейснер, Софья Гертнер из питерского ЧК, Евгения Бош, Ревекка Мойзель и прочие "комиссарши", хорошо изображённые в стихотворенье Ярослава Смелякова "Жидовка". Но наши нынешние по сравнению с ведьмами той эпохи куда более прагматичны. Как пишет Новодворская, они "выскочили на Красную площадь", чтобы защищать не только "свободу" и "Президента", но и "нашу будущую собственность, и нашу будущую же законность".

И ещё два слова о том, "отстирывается" ли "свежая кровь". Через какое- то время после 4 октября российское телевидение показало словесную схватку между подписантом "письма 42-х" Андреем Нуйкиным и Вадимом Кожиновым. Секундантом дуэли был, кажется, тележурналист из "Взгляда" Александр Любимов. Когда схватка, которую Нуйкин проиграл вчистую, закончилась, Любимов предложил противникам пожать друг другу руки. Нуйкин протянул руку Кожинову, но тот отказался от рукопожатья со словами: "Ваша рука в крови"...

Новодворская, Окуджава, Чудакова, Карякин и прочие отвязанные демократы забыли пророческие стихи своей любимицы Анны Андреевны Ахматовой:

Привольем пахнет дикий мёд,Пыль — солнечным лучом,Фиалкою — девичий рот,А золото — ничем.Водою пахнет резеда,И яблоком — любовь.Но мы узнали навсегда,Что кровью пахнет только кровь.И напрасно наместник РимаМыл руки пред всем народом,Под зловещие крики черни;И шотландская королеваНапрасно с узких ладонейСтирала красные брызгиВ душном мраке царского дома...

Всё-таки, несмотря на то, что она любила балансировать на грани добра и зла, и на все свои сомнительные связи с потусторонним миром, Анна Андреевна была много умнее экзальтированных ведьм Великой Криминальной революции — Валерии Новодворской и Мариэтты Чудаковой. Как писал Михаил Булгаков, "рукописи не горят". Но, оказывается, письма не горят тоже.

Истерика Хрущёва, которую он устроил Вознесенскому во время встречи руководителей партии с интеллигенцией (после которого бедного Андрюшу "мучили страшные рвоты", "я перестал есть", "нашли даже какое-то утоньшение стенки пищевода"), была полным недоразумением. Они вполне могли понять друг друга, поскольку оба ратовали за "ленинские нормы жизни", одновременно издеваясь над православием: Хрущёв обещал обществу через 20 лет показать последнего попа, а Вознесенский припечатывал людей, избравших монашескую судьбу, — "Крест на решётке — на жизни крест"...

И Хрущёв, и Вознесенский ненавидели Сталина как термидорианца и диктатора, как "убийцу революции" не меньшей ненавистью, нежели та, которая клокотала в жилах Льва Троцкого. Впрочем, все известные либеральные "шестидесятники" — от Войновича до Аксёнова, от Окуджавы до Гладилина были за продолжение революции, все были авторами книг серии "Пламенные революционеры", все они в эпоху оттепели устроили "заговор против Сталина", который не сумели реализовать их отцы при жизни "тирана". И Михаил Шатров свою пьесу "Дальше... дальше... дальше!" не зря же написал в хрущёвское время как бы от имени "пламенных революционеров" то ли ленинского, то ли троцкистского "разлива", как вызов ненавистному сталинизму.

У каждого из "маяковской троицы" "шестидесятников", кроме обязательной поэмы о Ленине, был ещё свой личный любимец из революционной эпохи.

У Вознесенского — это Тухачевский, который "играл на скрипке" и "ставил на талант". Поэт, видимо, не знал, что его кумир травил газами восставших тамбовских крестьян, то есть "ставил на террор".

У Роберта Рождественского любимцем был Роберт Эйхе (в честь которого дали имя будущему поэту), партийный руководитель Западно-Сибирского громадного края. В стихотворении "О моём имени" стихотворец рыдал над судьбой этого латышского революционера, погибшего в год "Большого террора", потому что, как и Вознесенский, плохо изучал историю родного отечества и не знал, что летом 1936 г., когда Сталин с небольшой группой своих единомышленников попытался сделать выборы в Верховный Совет СССР более демократическими, с включением в избирательный бюллетень кандидатов от общественных организаций, то против этого проекта выступила целая когорта "пламенных революционеров", руководителей республиканских и областных парторганизаций. Возглавлял эту когорту Р. Эйхе. Эти партийные бароны, испугавшиеся, что после кровавой коллективизации население не выберет их в Верховный Совет, решили "зачистить" электорат и потребовали от Сталина, чтобы он дал им право на "лимиты", по которым они отправили бы на расстрел и в ссылку всех выявленных в своих регионах контрреволюционеров. "Самыми кровожадными, — пишет в своей книге "Иной Сталин" историк Ю. Жуков, — оказались двое: Р. И. Эйхе, заявивший о желании только расстрелять 10 800 жителей Западно-Сибирского края, не говоря о ещё не определённом числе тех, кого он намеревался отправить в ссылку; и Н. С. Хрущёв, который сумел подозрительно быстро разыскать и "учесть" в Московской области, а затем и настаивать на приговоре к расстрелу либо высылке 41 305 "бывших кулаков и уголовников". Вот таков был вдохновитель и организатор XX съезда КПСС.