Далекие Королевства - Кристофер Банч

Он положил хорька мне на грудь и поместил мою ладонь сверху, на холодное тельце.

– Подуй на него, Амальрик, – сказал он так ласково, что этот голос я слышу и сейчас. Я подул. И ощутил, как холод сменяется теплом. Затем тельце шевельнулось. Пискнуло. И носик зверька стал тыкаться в мои пальцы. Увидев, как засверкали ожившие глазки-бусинки и ко мне приблизилась его усатая мордочка, я заорал от радости. Через час от моей хвори и следа не осталось. А через неделю я скакал так же весело, как и раньше, и в кармане сидел мой хорек.

И сейчас, когда я вспоминаю те дни, я и радуюсь и горюю одновременно. Мы все любили моего брата и с благоговением относились к его дару. Теперь я понимаю, что для отца этот его дар был источником тревоги. Мой брат собирался стать воскресителем. Халаб всей душой стремился к тем знаниям, которые могли дать ему они. Но его желание овладеть их могуществом шло вразрез с политическим положением того времени. Мой брат, будучи идеалистом и романтиком, полагал, что его дар принесет пользу жителям Ориссы. Он мечтал об исцелении больных и об облегчении участи обездоленных и порабощенных.

Совет же воскресителей был озабочен лишь усилением собственного влияния в Ориссе. Ни магистрат, ни одно семейство, независимо от его положения и древности рода, не должны были ничего предпринимать без благословения Совета. Ни один купец, ремесленник или владелец лавки, ни одна проститутка не могли заниматься своей деятельностью, не выплатив положенную десятину. Мой брат в своих стремлениях был честен и открыт. С великой неохотой воскресители принимали его в свое сообщество. И испытывали его, как рассказывала сестра, с большей тщательностью, чем любого другого. Они вели себя с ним так, словно он был сомнительного происхождения или вообще незаконнорожденный.

И воскресители отвергли его, заявив, что он не выдержал экзамена. Но Халаба это не обескуражило. Он потребовал проведения дополнительного испытания: судом божьим. Мне рассказывали, как гудел весь город, когда настал день испытания. Мой брат отверг приговор Совета и обратился за суждением напрямую к богам. Подробности испытания были неизвестны, но все знали, что в случае провала испытуемого ждала смерть. В тот день он вошел в храм – и не вернулся. Воскресители распустили слух, что он умер. Но не выдали тела, чтобы оно было захоронено по религиозному обряду. Не свершалось никаких служб, дабы облегчить ему переход в мир иной. Поэтому призрак Халаба был обречен на вечное скитание между жизнью и тем, что следует за нею.

Такой высокой ценой мы заплатили за мечты Халаба. Братья мои частенько сожалели об этом в семейном кругу. Но, будучи людьми кроткими, они старались на людях не портить отношений с воскресителями. Да и отец никогда ни с кем не обсуждал эту тему. Не из-за себя, а из-за чести семьи и будущих поколений. Но я наверняка знал, что он ненавидит воскресителей. И эту ненависть вместе с ним разделяли моя сестра и я.

Рали заерзала на кушетке. Она улыбнулась мне, но я понимал, что ее мысли сейчас бродят теми же мрачными лесами, что и мои.

– Дай мне неделю срока, – сказала она. – Ты знаешь, как отец любит меня. Но даже мне необходимо подготовить отца, чтобы он отнесся с вниманием к просьбе дочери.

– И не забудь захватить с собой Отару, когда отправишься к нему разговаривать, – посоветовал я. – Он всегда рад ее компании.

– Обязательно захвачу. Но ты, дорогой братец, должен мне обещать одну вещь, – сказала она.

– Все, что хочешь. Назови гору, и я вскарабкаюсь на нее. Или пустыню, которую я бы пересек. Сокровище, которое я украду.

– Пообещай, что не будешь вмешиваться.

– Вот это уже труднее, – сказал я. – Но я постараюсь… Обещаю.

– Я не склонен одобрить подобную экспедицию, – сказал отец.

Его слова застали меня врасплох. Рали проделала надлежащую подготовительную работу, и я был уверен в его одобрении.

– Но прошу тебя, отец, – взмолился я. – Наверняка уже в моей жизни мне никогда не представится такая возможность. Прошу тебя, благослови меня. Ты должен.

– Нет ничего такого, что я должен был бы делать, – ответил отец. – Разве что выплачивать десятину Совету воскресителей, налог магистрату и милостыню нуждающемуся, чтобы мой переход в мир иной оказался легким и безболезненным. Только это я должен. Благословлять же дурацкое путешествие сумасбродного юноши, к счастью, совершенно не входит в мои обязанности.

– Прости меня за такие слова, отец, – сказал я, потупившись. – Но прошу тебя, ради всех богов, скажи, как мне убедить тебя? Или ты считаешь саму цель путешествия ничтожной? Или сомневаешься в существовании Далеких Королевств?

Отец лишь посмотрел на меня. Не сердито, не строго, а всего лишь устало. Да и ни к чему ему были слова. Я понимал, что в то время отец был уже стар, хотя сейчас я уже намного старше, чем был он в тот день. Волосы его уже поседели, и они были прилизаны на голове, подражая форме шлема, как было модно во времена его молодости. Небольшая бородка тоже поседела. Лицо покрылось морщинами. Все многочисленные путешествия, бури и лишения наложили на него свой отпечаток. Его крупные руки покрыли старческие пятна. Теперь-то я понимаю, что только с точки зрения моего собственного юного возраста он мне казался таким старым, легендарный Пафос Карима Антеро – патриарх нашей семьи. И потому отец казался мне таким же мудрым. Наверное, я взирал на него немного как на бога. Когда он так молча посмотрел на меня, сердце мое упало вниз, и я ощутил себя маленьким и жалким. Потому что я понял, что не внушаю ему доверия. И что я сам – причина неодобрения путешествия к Далеким Королевствам.

В комнате наступила тишина, прерываемая лишь треском горящих поленьев в камине позади письменного стола отца, не по погоде мерзнувшего, как все старики. И тут я понял, что мне надо сказать.

– Я понимаю, что мое поведение вызывало твое сильное неодобрение, отец, – сказал я наконец. – Мое поведение было непростительным. И если я скажу, что глубоко и искренне раскаиваюсь, это будет слабым искуплением за мои грехи. Нет прощения, как бы унизительно я ни выпрашивал его, чтобы перевесить чашу в мою пользу.

Отец продолжал смотреть неотрывно и испытующе.

– Разумеется, нынешняя моя просьба похожа на внезапный юношеский порыв. И с точки зрения совершенных проступков я бы и сам воспротивился моему плану, если был бы отцом такого сына. Но я прошу тебя, мой господин, заглянуть в мое сердце и увидеть лежащую там правду. У меня нет иных желаний, кроме желания доставить тебе радость. И отбросить в сторону все сомнения по поводу моего будущего. И быть достойным имени Антеро, чтобы отец мог с гордостью говорить обо мне.