Ослиная Шура - Александр Холин

– Это ещё кто? – прищурился лысый.

– Костаки. Он же шлемазл[18] Гербер, немец Банер, одесский Рэбе Бланк, московский Роберт. Хотя это имя – ещё одно доказательство отнюдь не греческого происхождения.

– Да наплевать мне на его национальность! – пробурчал лысый. – Что там случилось, какой криминал у этого Роберта?

– А никакого, – пожал плечами прилизанный. – Следаки никак не могли доказать причастность Костаки к краже да и украденного не смогли обнаружить, как ни искали. Что же Роберт? Он вдруг делает ход конём: предлагает Российскому правительству помочь в поисках! Более того, предложил несколько уникальных шедевров Фаберже в подарок Гохрану. Эти вещицы до сих пор считались безвозвратно утерянными.

– И?

– И всё это в обмен на разрешение вывоза заграницу своей коллекции, – хохотнул прилизанный. – Министерство культуры в трансе. Фэ-эС-Гэбэшники с ног сбились, а толку никакого. Кое-кого он опять же купил с потрохами и выбил-таки визу вместе с легальным вывозом непроверяемых контейнеров.

– Да, я помню, шуму было много о вновь обретённых шедеврах, – задумчиво произнёс лысый. – Но шум всегда или почти всегда поднимается из ничего. Вернее, его поднимают, когда надо.

– Говорили также, что такая услуга российской культуре просто неоценима, – добавил прилизанный. – Что именно на таких как Роберт Костаки, Российская Империя держалась во все века. Представьте, в какую цену вылилась эта неоценимая услуга! Ведь никто толком не знает, что позволили Костаки вывезти из России.

– М-да, и что же с ним теперь? – поднял бровь лысый. – Надеюсь, искать этого деятеля долго не придётся?

– Снова ошивается в Москве, отрапортовал прилизанный. – Ну, или около. Во всяком случае, господин Пушкоедов, интересы его почти не изменились, а, значит, сможем его взять на крючок, если понадобится.

– Что значит: почти не изменились? – прищурился Пушкоедов, ибо это был он.

– А то, что кроме антика, старинных картин и икон Роберт Костаки целенаправленно знакомится с современными иконописцами. Говорят, игумен Псково-Печерского монастыря продал ему даже ещё не написанные иконы тамошнего богомаза Зенона на несколько лет вперёд. Вот и верь после этого в неподкупность батюшек и в непродажность христиан.

– Да бросьте вы так за поповство переживать, – Пушкоедов презрительно скривил губы. – Всё в этом мире имеет цену – вопрос только в количестве денег. Вспомните, даже Бога за тридцать шекелей продали, так что смотрите на вещи реально. Может, этот игумен хотел обеспечить процветание монастыря, так надо только радоваться, что он избрал именно такой способ. Если батюшка полон забот о хлебе насущном – он наш с потрохами.

– Вы считаете, все священники продажны? – прищурился прилизанный. – А как же монашество?

– К сожалению, не все почитают Мамону, – сокрушённо согласился Пушкоедов. – Это обидно. Вот в семнадцатом веке здесь патриархом был наш человек. Так тот Россию в крови потопил.

– Никон?

– Он, он, поганец, – кивнул Пушкоедов. – Мы посмертно его в тридцать третий градус возвели, гроссмейстером сделали, – мистерия Свыше! И Ульянов-Бланк тоже на наши деньги революцию делал. Меньше народу – больше кислороду. Вот только нынешний патриарх чего-то артачится. Хотя благословил постройку нашего храма, где даже в полу мозаикой выложены могендовиды,[19] и вокруг креста на куполе шестиконечных звёзд – целых двенадцать штук, как апостолов у Христа.

– Но это опять же только символика, – поморщился прилизанный. – Что толку, если могендовиды окружают крест православного храма? Кому от этого холодно или жарко?

– Вы рассуждаете, как истинный дилетант, любезный, – оборвал собеседника Пушкоедов. – Любой символ – это отражение Зазеркального мира: ангельского, инфернального и простого потустороннего. С каким символом вы вступите в сражение, от той силы и поддержку получите. На своё имя и фамилию вы разве никогда не обращали внимания?

– Нет, а что?

– А то! – снисходительно улыбнулся Пушкоедов. – Вас, насколько я помню, зовут Володя, то есть, Владимир – владеющий миром. А вы переиначили себя в Вольдемары! Это одно их домашних имён Сатаны. А свою фамилию Висмут, вы переделали в Васмут, к тому же присвоили титул немецкого барона!

– Всё дело в том, – принялся оправдываться барон Васмут. – Всё дело в том, что мой кузен, то есть, двоюродный брат, отыскал где-то в московских архивах нашу родословную. А зовут его так же, как и меня, Владимиром. Поэтому я намеренно изменил своё имя.

– Мне-то без разницы, – усмехнулся Пушкоедов. – Только Висмут вы, Васмут, или же Ватман, а барон из вас, как из меня китайский император. Кстати, знаком я и с вашим кузеном. Он на барона смахивает больше, чем вы и даже отметина на носу в виде родинки. К тому же поэтикой отменно владеет, а такое даётся далеко не каждому. Утверждаю это вполне ответственно, потому как сам грешу стихоплётством.

– Чем же вас поразил мой кузен?

– О, милейший! Вы в родственниках с высоким поэтом, а печётесь о каком-то земном баронстве?! Ваш кузен как-то произнёс:

Оторопь снега над городом тёмным,оторопь снега – подарок влюблённым.Женское снова мелькнуло запястье,оторопь снега, как прежнее счастье.Прежнее счастье, о чём же мечталось?Оторопь снега опять показалась…Светлый привет от февральского неба —оторопь снега, оторопь снега.[20]

Чувствуете? Он ясно владеет связью с инфернальным миром и с Зазеркальем!

– Уяснить бы только, чем они друг от друга отличаются? – ядовито хмыкнул барон Васмут. – Для меня любое иное измерение – вещь довольно эфемерная, призрачная, несуществующая.

– Вот поэтому вы никогда не станете настоящим бароном! – воскликнул Пушкоедов. – Поэты, художники и музыканты как никто воспринимают Зазеркалье! Чем больше таких личностей сманим мы на свою сторону, тем реальнее наша жизнь! Неужели не ясно? Более того, пока патриарх Алексий служит литургии в нашем храме, русичи будут послушны и безропотно смирятся с жизнью в своём свинарнике.

– Да я как-то не задумывался над этим вопросом, – сконфузился прилизанный барон.

– Ну, ничего, ещё не вечер, – успокоительно произнёс Пушкоедов. – Вернёмся к нашим баранам, то есть к вашему Костаки. Любопытный он человек, хотя во все россказни про его охоту за богомазами плохо верится – большинство из них всё-таки монахи-фанатики, а таких не особо купишь. Тем не менее, мне хотелось бы познакомиться с Костаки. Как бы нам такое устроить? – Пушкоедов выжидательно смотрел на барона Васмута.

Собеседник Пушкоедова на секунду задумался, потом на лице его проскочила мимолётная усмешка:

– Видите ли, просто так он вряд ли согласится. Вот если заинтересовать чем-то, предложить какую-нибудь редкостную безделушку или икону.

– Нет ничего проще, – уверенно начал Пушкоедов. – Скажете ему, что дело касается одного современного иконописца. Любопытнейшая особь, хотя, как и все талантливые люди, последний кусок хлеба без соли доедает. Думаю, для Костаки во всех отношениях будет интересно заняться иконописцем даже потому, что за работу он получит практически бесценные антикварные безделушки.

– А что за работа?

– Надо уничтожить икону, написанную этим, ещё мало известным богомазом, – Пушкоедов внимательно посмотрел собеседнику в глаза. – На этот раз не прибрать икону к рукам, а уничтожить! Он может даже самого художника не трогать, но икона должна быть уничтожена!

– ??

– Не удивляйтесь так, – снизил тон Пушкоедов. – Икона скоро будет в одном из монастырей. Поскольку этой доски ещё нет, и слухи о ней не расползлись по России, надо уничтожить её до того, как художник закончит свою работу.

– Но зачем? – удивился барон. – Это ведь всего лишь рисунок, пусть даже на стене храма! Или на доске! Икона – вещь нереальная! И откуда вы знаете о ещё не созданном, неизвестно каком рисунке, от неизвестно какого автора?

– Рисунок? – Пушкоедов посмотрел на собеседника, словно на недоумка. – А что вы скажете, дорогой мой, про рисунок, который писал евангелист Лука и который спас Москву от танков Гудериана?

– Я ничего не слыхал, – недоумевал Васмут.

– Нет ничего удивительного, – отрезал Пушкоедов. – В этом государстве история всегда была под строгим оком цензуры. А случилось вот что: в сорок первом, когда немцы рвались к Москве, когда победа Третьего Рейха была неизбежной, Сталин лично отправился к блаженной Матронушке в Донской монастырь. Утопающий хватается за соломинку – тот самый случай. Поклонился ей Великий инквизитор, совета просил. На что блаженная ответила: не бойся, мол, не возьмёт немец Москву, только сделай, как я велю. Открой не разрушенные ещё храмы – пусть священники денно и нощно молятся, неусыпную Псалтирь читают. А икону Владимирской, написанную когда-то евангелистом Лукой с натуры, трижды обнесут вокруг города. Икону «обнесли» на самолёте и неусыпная Псалтырь читалась до конца войны. Результат вы уже знаете. Двадцать восемь фактически безоружных Панфиловцев остановили танковую дивизию. Остановили! Без оружия – танковую армаду!