Бестия. Том 2 - Джеки Коллинз

Марко смотрел сквозь нее. Лаки дотронулась до его руки и весело спросила:

— Узнаешь?

Он вздрогнул.

— Лаки?

— Она самая!

— Боже правый! — это вырвалось прежде, чем он успел сдержаться. Джино хватит удар при встрече с его маленькой лапочкой-дочкой. Куда девалось буйство курчавых волос — его заменила очень короткая стрижка, сидевшая на голове наподобие причудливой шляпки. Невообразимый макияж! Не лицо, а застывшая маска клоуна. Длиннущие искусственные ресницы — и сверху, и снизу. Пурпурные тени. И белая перламутровая помада. Одежда была под стать гриму. Черно-белое с геометрическим рисунком мини-платье едва прикрывало зад. И в довершение всего — белые лакированные сапожки.

— Ну? — Лаки подбоченилась и храбро заглянула ему в глаза. — Как я тебе нравлюсь?

— Э… ты очень изменилась.

— Да уж!

— О…

— Чистая правда! Меня теперь можно назвать искушенной женщиной, — она подмигнула. — Понимаешь, что я имею в виду?

Боже милосердный! Джино не переживет!

Он подозвал носильщика.

— Идем к машине.

Марко вот уже шесть с половиной лет состоял при Джино. Работа пришлась ему по душе. До этого кем только он не был: водителем такси, телохранителем, лесорубом в Канаде — называйте любую профессию. Шесть месяцев войны в Корее сделали из него психа. Если у тебя на глазах убивают двоих твоих товарищей, начинаешь смотреть на все другими глазами. «Поезжай к Джино, — посоветовала мама Би. — Он всегда питал к тебе слабость. Он подыщет для тебя подходящую работу».

Она оказалась права. Джино страшно обрадовался.

— Будешь при мне. Смотри и постигай науку. Мне нужны преданные друзья — такие, на кого я мог бы положиться на сто процентов.

И вот пролетело шесть с половиной лет. За это время он ни дня не скучал. И многому научился.

— Ну, ты прямо страшилище! — воскликнул Дарио.

— Спасибо, — Лаки убила его взглядом. — Замечательное приветствие!

Дарио громко рыгнул.

— Хочешь послушать новый альбом «Битлз»?

— Нет, — и она важно прошествовала в дом. За ней плелся Дарио. Она действительно ужасно выглядела. Он решил поскорее выложить ей свою великую новость — чтобы сгладить неприятное впечатление.

Они поднялись наверх.

— Ты не отвечала на мои письма, — обиженно сказал Дарио.

Лаки зевнула и села на кровать.

— Не было времени.

Он плотно притворил дверь.

— Я кое-что знаю… Ты не поверишь.

— Да? — равнодушно откликнулась она, думая: как случилось, что Марко немедленно не объяснился ей в любви?

— Это касается папы.

— Да? — на этот раз она была заинтригована. За три месяца она только и получила от Джино, что телефонный звонок в день рождения и дорогой стереомагнитофон, который был доставлен в пансион и тотчас конфискован.

— У него новая подруга.

— Кто?

— Кинозвезда.

— Кто, чертов крысенок?

— Не смей обзываться!

— КТО?

— Марабель Блю.

— Издеваешься?

— Истинная правда.

— Боже правый! — Лаки достала из сумочки сигарету и нервно сунула в рот.

Дарио был потрясен.

— Ты давно куришь?

Лаки затянулась и выпустила из ноздрей дым.

— Всю жизнь.

— Лгунья!

— Давай рассказывай про отца и его подругу. Откуда ты знаешь?

— Это все знают.

— А я вот — нет.

— Даже в газетах писали.

— Когда?

— Постоянно пишут.

— Это еще ни о чем не говорит.

— Он приводит ее сюда, — Дарио сделал паузу, предвкушая свой триумф. — Я видел, как они трахались.

Лаки соскочила с кровати: с нее мигом слетело напускное безразличие «роковой женщины».

— Не может быть!

— А вот и было!

Потом они битый час только об этом и говорили. Как Дарио ночью пошел на кухню выпить стакан воды и вдруг услышал в папиной спальне голоса. Как он подглядывал за ними в замочную скважину. Он все-все видел!

Лаки жаждала подробностей. Ему пришлось повторить всю историю во второй и в третий раз. Под конец он совсем охрип.

— О'кей, — сжалилась сестра. — Пойду приму душ. Потом увидимся.

Дарио неохотно вышел, напоследок успев сообщить, что сегодня вечером Джино ужинает с ними.

— Сейчас он в Лас-Вегасе, но обещал вернуться.

Лаки сбросила одежду и встала под холодный душ. Ее развившиеся груди моментально отреагировали: соски отвердели и встали торчком. Олимпия была права: небольшой массаж творит чудеса!

— Я не умею обращаться с детьми, — дрожа от волнения, пожаловалась Марабель.

Джино вытянул руки и потрещал суставами.

— Они уже не дети, а подростки.

— Это одно и то же.

— Вовсе нет.

Марабель посмотрела на себя в зеркало. Они сидели в ее гримуборной на студии. Джино приехал сразу из аэропорта.

— Что мне надеть? — дрожащим голосом спросила она.

— Ничего особенного. Говорю тебе: это всего лишь дети.

За столом царило молчание. Джино сидел в торце — невероятно угрюмый. Он отправил дочь в дорогой, привилегированный частный пансион, а она вернулась, похожая на циркового клоуна.

Слева от него дулась Лаки. Папа три месяца ее не видел — и вот, вместо того чтобы удивиться, как она выросла, брюзжит по поводу внешнего вида.

Сидя напротив, Дарио пялился на Марабель Блю — главным образом на ее пышные груди.

Сама Марабель пугливо поглядывала на Джино и не решалась открыть рот, чтобы заговорить. Она знала, заранее знала, что дети ее возненавидят!

После ужина все разбрелись в разные стороны. Дарио собирался последовать за сестрой, но она быстро поднялась к себе и, запершись на ключ, целый час проплакала. А когда выплакалась, заказала телефонный разговор с Грецией, где в это время находилась Олимпия.

— Выручай! — взмолилась Лаки. — Нельзя ли мне приехать к тебе на каникулы?

— Ясное дело, — откликнулась подруга. — Почему нет? Будем веселиться на всю катушку!

И они повеселились.

Отец Олимпии, Димитрий Станислопулос, наслаждался жизнью на чудесном, залитом солнцем греческом острове. В его резиденции всегда было полно гостей, деливших свой досуг между роскошной виллой и великолепной яхтой. Они с радостью приняли в свой круг очаровательную юную девушку, несмотря на то, что она была подругой Олимпии и таким образом недосягаемой для их алчных поползновений.

— Плохо только, что папашины друзья слишком старые, — хихикала Олимпия. — Зато денежные тузы. А какие друзья у твоего отца?

На какие-то несколько секунд Лаки овладело искушение сказать правду. Верхушка американской мафии — вертелось у нее на языке. Но она дала слово ни под каким видом не открывать свое настоящее имя и поэтому лишь пожала плечами.