Линии разлома - Нэнси Хьюстон

Внезапно я почувствовал, что у меня за спиной кто-то есть. Рука коснулась моего плеча, и нежный голос спросил по-английски:

— Хотел полетать, Рэндл?

Обернувшись, я будто во сне увидел самую красивую девочку на свете: она опустилась на колени рядом со мной. Ей было лет девять, по спине змеилась длинная черная коса, громадные глаза полны ласки, кожа золотисто-смуглая. Школьная форма — голубая юбка и такая же блузка И выглядели на ней, как будто их только что купили у Сакса на 5-й авеню. Она была так хороша, что я напрочь забыл про боль в колене.

— Ты знаешь, как меня зовут? — пробормотал я.

— Кто же этого не знает? Ты ведь американский супергерой, явился к нам прямиком из Нью-Йорка, весь из себя такой нарядный.

Произнося эти слова, она вытащила из кармашка платок, намочила его из лейки, стоявшей у вазонов с цветами, и бережно обтерла мое колено, смыв кровь и мелкие камешки. Следя глазами за умелыми и нежными движениями ее рук, я влюбился в эту девочку без памяти, хотя она была старше меня.

Я спросил, как ее зовут.

— Нузха, — ответила она и взяла меня за руку, помогая встать.

— Мне повезло, что ты пришла в школу пораньше.

— Отец подвозит меня, когда едет на работу. Я почти всегда прихожу первой, но сегодня утром ты меня обошел.

— Почему ты так хорошо говоришь по-английски?

— Я жила в Бостоне, когда была маленькой. Мой отец учился там на доктора.

— Моя мать тоже будет доктором, — сказал я. Потому что сейчас мне хотелось одного: чтобы у нас с ней нашлось хоть что-то общее.

— Это хорошо. Тогда все в порядке. Она вылечит твое колено.

— Нет-нет, она доктор другого типа… Доктор Зла.

— Ты хочешь сказать, она умеет прогонять злых духов?

— Да, пожалуй… Что-то вроде этого.

— А, понятно.

И Нузха серьезно кивнула. Я бы хотел, чтобы наш разговор никогда не кончался, но двор стал заполняться народом. Зазвонил колокол, нам пришло время идти каждому в свой класс. Она была в четвертом.

В полдень я снова поглядел на нее. Издали, в кафетерии. Она мне улыбнулась. Я никогда не видел такой улыбки, у меня от нее все внутри растаяло. Что мне сделать, чтобы эта девочка мною заинтересовалась? Я на что угодно пойду, умру. Съем свои ботинки. Женюсь на ней.

Нузха. Нузха. Нузха. Какое необыкновенное имя.

После занятий я увидел ее у лестницы. Приятели, наверно, станут потешаться надо мной за то, что разговариваю с девочкой из старшего класса, ну и пусть, мне все равно. Я догнал ее и сказал первое, что пришло в голову:

— Ох… ты не могла бы дать мне руку? У меня, по правде сказать, все еще жутко болит колено.

Она любезно взяла меня под руку, и я принялся прыгать со ступеньки на ступеньку — так медленно и терпеливо, как только мог, опираясь на ее руку и посылая ей широкие благодарные улыбки.

— Приятно встретить человека, который так хорошо говорит по-английски, — сказал я ей. — Иврит, когда он не твой родной язык, все-таки очень трудный.

— Он и мне не родной.

— Да что ты?

— Ну да. Мой язык — арабский.

— Значит, мы оба здесь иностранцы! — сказал я, радуясь, что между нами наконец обнаружилось сходство.

— Вовсе нет. Спорим, ты даже не знаешь, в какой стране находишься. Настоящее название этой страны Палестина. Я — палестинская арабка, это моя страна. Иностранцы здесь — евреи.

— А я думал, что…

— Евреи захватили ее. Ты еврей и не знаешь истории своего народа?

— Вообще-то я не такой уж и еврей, — промямлил я, с беспокойством заметив, что мы вступили на последний пролет лестницы. Нузха хихикнула:

— Что значит — «не такой уж»?

— Ну, моя мать по рождению не еврейка, и в семье всерьез не соблюдают еврейских обычаев. По сути, я американец, и все тут.

— Так или иначе, Америка на стороне евреев.

— Ну, я-то ни на чьей стороне, только на твоей, и это здорово, ведь без тебя я бы эту лестницу не одолел.

Я весь взмок: скакать, изображая больного, было ой как нелегко. Нузха смотрела на меня и улыбалась. На самом деле она была не намного старше меня. Встав на цыпочки, я мог без проблем поцеловать ее.

— Если ты не против, я побуду здесь, пока не подъедет твой отец. Ведь ты — моя первая знакомая арабка, мне очень интересно с тобой разговаривать.

— Нельзя. Отец не хочет, чтобы я общалась с евреями вне школы.

— Да ты что? Ну, тогда… а зачем же он послал тебя учиться в Еврейскую реальную?

— Потому что это лучшая школа нашего квартала, только и всего. Он хочет, чтобы его дети получили диплом. И чтобы они боролись за освобождение нашей родины. Вы, американцы, ничего не знаете.

— Так объясни мне. Честное слово, Нузха, я правда хочу понять. Ты не могла бы давать мне уроки истории?

— Если хочешь, встретимся завтра на перемене… под гибискусом у подножия холма, хорошо? Но теперь иди — это машина отца, вон там, у светофора.

Нузха. Взгляд Нузхи. Улыбка Нузхи. Рука Нузхи на сгибе моего локтя. «Я влюблен», — сказал я Марвину.

Листва у гибискуса была пышная, кудрявая и такая тяжелая, что ветви, клонились к земле, образуя внизу подобие ниши, укромной душистой пещерки, где никто не мог нас увидеть. Мы сидели рядышком, подтянув колени к подбородку и смотрели вниз, в долину.

— Ладно, сейчас я расскажу тебе настоящую историю Хайфы, — начала Нузха, и я сразу понял, что она сейчас отбарабанит длинную лекцию, которую ее заставили выучить наизусть, но мне важен был только ее голос — нежный и золотистый, как кленовый сироп. — Давным-давно, в прошлом столетии, в этом городе вместе жили самые разные люди. Первыми пришли палестинцы, в том числе мои предки с обеих сторон, — они живут здесь испокон веков. Потом, привлеченные удобной глубоководной гаванью, сюда во множестве перебрались друзы из Ливана, за ними евреи из Турции и Северной Африки, какие-то чокнутые немцы основали здесь колонию тамплиеров, ставшую со временем немецким кварталом, а также бехаиты, эти построили свою крепость и разбили парк на холме, чтобы трудно было до них добраться. А потом возник сионизм. Евреи решили вернуться в Палестину, где их предки жили в давние времена, но не учли одну маленькую деталь: за последние два тысячелетия здесь пустили корни несколько миллионов палестинцев со своими обычаями и традициями. Им вздумалось захватить всю страну. Случалось, что они врывались в селение и убивали всех, как в Дер-Ясине. В апреле 1948-го моему отцу было восемь лет, он помнит, как по Хайфе взад-вперед носились еврейские машины под крики: «Дер-Ясин! Дер-Ясин!», а из их громкоговорителей слышались крики и стоны истребляемых жителей. Палестинцев Хайфы охватила паника, тысячи людей бежали из города, а евреи вселились в их дома. Семья моего отца разделилась, большинство его дядей и теток с детьми бежали в Ливан, а родители осели близ Наблуса, на западном берегу реки Иордан. Моя бабушка и теперь там живет.

— А моя бабушка — знаменитая певица, — вставил я в надежде, что Нузха тоже проявит интерес к моей истории. Но она смотрела на меня без всякого выражения, и я спросил: — Ее зовут Эрра. Хочешь, расскажу?

Она отрицательно покачала головой и призналась, что даже имени такого никогда не слышала! У меня аж дыхание перехватило: я был уверен, что у Эрры мировая слава. Как продолжать разговор после такого конфуза?

— Своим голосом она творит чудеса, — сказал я. — И она… гм… считает, что я тоже могу их творить.

— Как это?

— Это секрет, но тебе скажу, если я для тебя не слишком еврей и могу быть твоим другом.

Она задумалась, потом кивнула.

Тогда я отогнул воротник рубашки и показал ей безупречно круглое пятно у меня на плече.

Нузха внимательно разглядывала его, будто изучала. Потом спросила:

— Ты его используешь при ритуалах?

— М-м-м… нет, не совсем, — протянул я поглаживая свой «аталеф». — Но для меня оно почти живое. Как маленькая летучая мышка которая со мной говорит, советует, что я должен делать.

— Похоже на «мандал», — почти беззвучно шепнула она.

— Что-что? Извини, я…

— Круг, нарисованный на земле, в котором производят магические ритуалы. У меня тоже есть один знак, «захри», — она протянула мне свою правую руку ладонью вверх, и я увидел в середине, прямо над линией жизни, маленькое фиолетовое пятнышко. — В прошлом месяце, — сказала она, снова обхватив колени руками, — родители возили меня в селение возле Наблуса, повидаться с бабушкой. Это всего в нескольких часах пути от Хайфы, но там другой мир. Когда бабушка увидела, что моя рука отмечена захри, она закричала от радости. Я так люблю бабушку… Ты свою тоже любишь, да?

— Конечно.

— Она мне сказала, что я назир, это значит, мне дано видеть малак — ангела, который приказывает и задает вопросы. Считается, что только малые дети могут быть такими медиумами. Понимаешь, бабушка хочет узнать судьбу своего брата Селима. Много лет от него нет вестей, она не знает, прячется он где-то или евреи уже убили его. Тогда она повела меня к шейху. Он рассматривал мою руку и со строгим видом качал головой. И сказал, что, когда я приеду в следующий раз, нам не обойтись без мандала.