Пламя над Англией - Альфред Мейсон

– Не пострадаю? – крикнул Робин, вскакивая: – В смысле денег? Но они значат для меня меньше всего! Вам известно о моих кораблях, сэр Френсис. А для чего они построены, вам тоже известно?

Сэр Френсис хорошо разбирался в тогдашних авантюрах. От больших компаний в лондонском Сити до сквайров Западной Англии – все были озабочены одним: напасть на какое-нибудь испанское поселение, ограбить в океане испанский флот и вернуться на корабле, набитом монастырскими сокровищами и золотыми слитками. Однако, в Уолсингеме было чересчур много от пуританина, чтобы высоко оценивать подобные предприятия с точки зрения морали. Конечно, он не возражал, чтобы Англия обогащалась за счет Филиппа Испанского, но бывали времена, когда королевству приходилось останавливать искателей приключений. И сейчас наступило одно из них.

– Я могу догадаться, – промолвил секретарь, откинувшись на стуле. Проникая в секреты других, он строго охранял свои собственные. – Но ты сам расскажешь мне, Робин.

Для великого министра последовали пять весьма унизительных минут, в течение которых он понял, как самый изощренный ум может заблуждаться в суждении всего лишь о подростке. В Итоне ему казалось, что Робин, преисполнившийся тщеславием из-за королевской милости, мечтает о победах в дамских гостиных.

Уолсингем считал, что Робин, словно купец, снарядил флот из пяти превосходных кораблей, чтобы другие рисковали жизнью, добывая для него сокровища, покуда он, разряженный в пух и прах, будет флиртовать при дворе. Сэра Френсиса бросало в холод и в жар, когда он вспоминал о своей несправедливости. Ибо теперь этот юноша, стоя перед ним с бледным и напряженным лицом, рассказывал ему о погребальном костре, который должен вспыхнуть в Атлантике в память о его отце, и чьи отблески заметит даже король Филипп, молящийся в галерее Эскуриала.[82]

– Я плохо думал о тебе, Робин, – виновато произнес он, когда юноша закончил рассказ. – Умоляю простить меня.

Робин привык к тому, что люди думают о нем плохо. Но он был молод и великодушен по натуре, а извинения великого человека, занятого великими делами, смутили его.

Улыбаясь, он покачал головой.

– Я хотел, чтобы вы думали обо мне плохо, сэр Френсис. Таким образом мне было бы легче ускользнуть от вас. Но, увы, этого не произошло.

В глазах Робина светилось такое восхищение, что тщеславие Уолсингема не могло не быть удовлетворено.

– Да, мой мальчик, этого не произошло, – подтвердил он, довольно поглаживая бороду. – Ведь я, словно хороший лекарь, держу пальцы на пульсе времени и при каждом нарушении ритма доискиваюсь до его причины. – Уолсингем рассмеялся, и Робин присоединился к нему.

– Мне не следовало надеяться обмануть вас! – воскликнул он.

– Да, Робин. Тут ты абсолютно прав.

– Тогда позвольте мне ехать! – взмолился Робин. – Вы наблюдали, как я строю свои корабли и закупаю порох в Голландии… – Завидев, что Уолсингем стал серьезным и поднялся со стула, юноша с надеждой протянул руки к министру. – Вы ведь не будете препятствовать мне?

– Погоди!

Сэр Френсис повернулся к шкафу у стены, отпер ящик и вынул из него пожелтевшее от времени письмо, написанное мелким почерком.

– Ты сам воспрепятствуешь себе, Робин.

С письмом в руке он вновь сел, взял графин и наполнил бокал юноши.

– Выпей!

Его торжественность обескуражила Робина. Он медленно опустился на стул, не сводя глаз с Уолсингема, взял бокал, не глядя на него, так что вино расплескалось, и выпил, не переставая наблюдать за секретарем над ободком бокала.

– У меня нет новостей из Испании, – повторил Уолсингем, – но я получаю письма от иностранных друзей, из которых извлекаю немало полезного. Вот одно из них. Оно пришло от генуэзского банкира, ездившего в Мадрид, чтобы обсудить заем с королем Филиппом. На этого человека можно положиться. – Повертев письмо в руках, словно не желая с ним расставаться, он внезапно протянул его собеседнику.

– Читай! И если ты поверишь написанному, то поймешь, что Ричард Браймер, капитан корабля «Кэтрин» из Лайма, который со слезами на глазах поведал греющемуся на берегу мальчику историю об аутодафе на площади Сан-Бернардо, в некотором отношении сгустил краски.

Дрожащими руками Робин взял письмо и начал читать. Генуэзский банкир наблюдал аутодафе с более удобного места, чем Ричард Браймер с «Кэтрин». Он давал такое жуткое описание криков агонии, корчившихся в пламени тел, запаха паленого мяса, что Робина едва не вырвало прямо во время чтения. Однако, его отец, хотя и изувеченный пытками и наряженный в желтый балахон, участвовал в процессии в качестве кающегося. После церемонии его отвели на паперть церкви Святой Девы Альмуденской просить милостыню.

– Почему же, – с трудом спросил Робин, – к нему проявили даже такое жалкое снисхождение?

– Ни мне, ни тебе не понять черных мыслей этих отродий дьявола, – ответил Уолсингем, в то время как Робин ухватился за другую подробность.

– Кающийся!

Образ Джорджа Обри, веселого и отважного, с открытыми, загорелыми на деревенском солнце чертами лица ясно предстал перед его глазами, делая такое предположение невероятным. Ведь оставалось потерпеть полчаса страшных мук – а быть может, еще меньше, так как он был изнурен пытками, – и его отец обрел бы вечный покой. Нет, Джордж Обри не мог проявить малодушие!

– Я не верю этому! – горячо воскликнул Робин, упрямо вскинув голову и словно призывая Уолсингема согласиться с ним.

Однако, секретарь не согласился. Он сел и задумчиво уставился в пол.

– Кто знает, до чего нестерпимая боль может довести человека. – заметил сэр Френсис, подняв взгляд на Робина. – Ты – молодой, здоровый, красивый парень – не в состоянии вообразить, как самый сильный превращается под пытками в младенца, молящего о пощаде, а мне это хорошо известно. Мы созданы по образу и подобию Божьему, но способны испытывать боль, превратившую Иисуса из Бога в человека! Читай дальше!

Робин снова склонился над письмом. Уолсингем знал Джорджа Обри лучше, чем его сын, – ведь он был его ближайшим другом. «Я с трудом заводил друзей… Какие-то барьеры мешали мне», – говорил Уолсингем Робину, но в случае с Джорджем Обри барьеры были сломаны. И тем не менее, он верил сказанному в письме.

Робин продолжал читать. Несколько дней спустя генуэзский банкир видел кающегося, облаченного в рубище и скорчившегося на ступенях церкви. Будучи робким человеком, тем более, что переговоры о займе не увенчались успехом, так как Филипп не мог предложить достаточных гарантий, он тайком подошел к нищему и бросил ему а ладонь несколько пенсов. В ответ нищий спросил его имя, чтобы поминать в своих молитвах. Но испуганный банкир отказался назваться и поскорее убежал от опасного соседства.