Греческий огонь - Никос Зервас

Сверху, с печи, донеслось, многократно усиленное:

- Не могу. Нет силушки. Голос какой-то чудной.

Совсем даже не баритон хоккеиста Солнцева. Ваня снова запаниковал.

- А вот святая водица. Глотни маленько, – сказал Серый Волк.

"Ну, хоть что-то осталось от прежнего сценария", – с облегчением подумал Иван. Впрочем, он рано радовался. Вместо обычного былинного ведра с ключевой водой Серый Волк держал... огромную бутыль с чем-то мутным.

С печи мигом протянулась жилистая ручища – и цапнула бутылку.

-  Ух! – послышался довольный, захмелевший голос исцелившегося богатыря. – Чувствую, силушка по жилушкам расходится! Эх! Раззудись, нога, развернись, плечо! Ну, теперь я готов на подвиги.

И человек, прятавшийся на печи, спрыгнул вниз, в круг жёлтого света. Иван невольно присел: это был никакой не хоккеист Солнцев, а... горбатый, страшный актёр по фамилии Горловских. Тот самый, что должен был играть Пса-рыцаря! Он был в тельняшке и тренировочных штанах с оттянутыми коленками. Улыбка - собачий оскал.

- Где моя силушка богатырская? Вот она, – хрюкнул страшный богатырь, поглаживая бутыль с самогоном. – Святой источник. Как глотну – мигом растекается силушка по жилушкам. Пора корить земельки заморские. Я в седьмом поколении чёрным рабом родился, теперь хочу, чтобы мне весь мир поклонился. Веди меня, Иван Царевич, в бой на злобных ворогов.

"Взвейтесь, соколы, орлами! - затрещал, подсказывая, ханукаинский голосок в левом ухе. – Умрём все до единого! Как наши братья умирали!" Моргая от ужаса, собственных слов не слыша, Иван повторил покорно – только громко и пафосно – от первого слова до последнего. И снова зашёлся оркестр, грянули электронные литавры – на сцену посыпался кордебалет с танцевальным номером "Дорожка прямоезжая". Чумазые девицы в обкромсанных мини-юбках изображали соловьиц-разбойниц. Царицын побитым щенком отполз за кулисы.

- Ну, видишь, а ты боялся, – шуршал в ухе голос режиссёра. – Твоя роль осталась без изменений. Шик-карно всё идёт, дивно!

Царицын, как зомбированный, отыграл ещё пару мизансцен. Настал черёд его любимой сцены – сражение с Псом-рыцарем на льду. Ваня обрадовался, что ему выдали двуручный меч. Хорошо, что хоть здесь обошлось без переделки сценария. Сжимая холодную рукоять, он замер в темноте, у края сцены, ожидая выхода. Чинно, медно звучали нерусские колокольцы. Нарастал барабанный скрежет: оркестр играл тему вражьего нашествия "Натиск на восток". Ванька бешено припоминал:

сейчас эта глыба металла вывалит на гребень холма и закричит: "Подчиняйся, русски швайн! Мы вас всех поголовно в рапство закабаляйт!" Мягкий мерцающий свет озарил гребень холма. И выступил из лучей заката прекрасный белокурый рыцарь, высокий и статный, с открытым лицом. В левой руке он держал алую розу. На правом плече его чистил перышки жемчужный соловей.

- Мир вам, братья во Христе! – возгласил благородный рыцарь, и Ваня Царицын узнал добродушный, простой голос хоккеиста Солнцева. Теперь он узнал его в лицо: макияж был удачен, он скрашивал некоторую грубость черт, превращая мужественную физиономию Солнцева в подобие ангельских ликов, изображаемых мастерами раннего Возрождения.

- Я принёс вам эту розу от Римского папы, – продолжал златовласый рыцарь. – Это знак любви. Западное рыцарство протягивает Святой Руси руку помощи. Мы предлагаем вам военный союз против диких монголов. Мы поможем вам сохранить вашу вечевую демократию в Новгороде...

Западный витязь обернулся и принял из рук подскочившего оруженосца великолепный, окованный золотом ковчег продолговатой формы.

- В этом футляре хранится меч Эскалибур. Мы передаём его вам, чтобы вы могли обратить его против варваров, наступающих из бесконечных глубин Азии.

Рыцарь с лёгким поклоном протянул Ване меч.

- Ни шагу назад, – послышалось из радиосуфлёра. Царицын вздрогнул.

Да, это была его реплика из старого сценария, давно и тщательно заученная наизусть. Но сейчас, здесь, она звучала, прямо скажем, совсем не к месту.

-  Иван, не молчать! – взвизгнул радиосуфлёр. – Повторяй за мной: ни шагу назад!

- Ни шагу назад! - крикнул Иван, оглядываясь на Илью Муромца и Серого Волка. Те почему-то оскалились и обнажили клинки.

"Пощады никто не желает, – шёпот Ханукаина настойчиво щекотал барабанную перепонку. – Не потерпит наш народ..."

-  Не потерпит наш народ, – выкрикивал Ваня, судорожно озираясь на Муромца и Волка, которые напирали на безоружного рыцаря, рыча от возбуждения, – чтобы русский хлеб душистый назывался словом "брод"!

- На тебе! Получай, фриц! - вдруг хрюкнул Муромец и с размаху двинул белокурого паладина дубиной по лицу.

- Умри, немецкая гадина! - скрипнул зубами Волк, всаживая кинжал в арийское сердце прекрасного Пса-рыцаря. Западный воитель побледнел, возвёл глаза к небу и, медленно сложив на груди могучие руки, повалился навзничь.

"Кто с мечом к нам придёт..." – зазвучало в левом ухе.

Царицын ошарашено мотнул головой. Он не мог избавиться от этого звона в голове, от назойливого суфлёра. Покраснев от собственного бессилия, он покорно повторил вслед за режиссёром:

- От меча и погибнет!

Как в лихорадке, как заведённый, он отыграл ещё сцену, потом ещё... Вот пришли на Русь коты-баюны в пышных одеждах польских шляхтичей. Опять всё пошло как-то криво, не по сценарию: вместо того чтобы хамить и пьянствовать, шляхтичи церемонно кланялись и предлагали помощь в прекращении внутренней русской смуты. И опять этих милых людей, пытавшихся приобщить Русь к ценностям западной цивилизации, страшно избили, связали верёвками... Иван кричал, как подсказывал Ханукаин в левое ухо:

-   Великая, могучая, никем непобедимая! За Веру, Царя и Отечество!

А когда победили шляхтичей, на сцену вывалило добрых полсотни танцоров, это начался грандиозный, очень длинный и сложный с точки зрения хореографии номер. Назывался он "Русская смута" – вот на сцене извивались и грызли друг друга танцоры бродвейского мюзикла "Кошки".

В динамиках рокотал качественный русский хард-рок:

Барыня, рабыня!

Сударыня-дурыня!

А я по миру пошла!

Да клиента не нашла!

Непонятно откуда взялась огромная голая баба из папье-маше. В красном кокошнике, в сапогах выше колен – спускается откуда-то с неба, раскорячена в поганой позе с растопыренными розовыми ногами. Кокошник сплошь в золотых крестах, в пёстрых башенках, как на Василии Блаженном. И тут Иван Царицын заплакал. Отвернулся, чтобы не видеть ничего, что творилось на сцене. Он плакал сегодня уже второй раз. Первый – на исповеди – легко и спасительно. Второй –  сейчас – безысходно и жалко. Он понял, конечно же, как зло его обманули, как обвели вокруг пальца, использовали и надсмеялись. Да разве только над ним? А над Петей Тихогромовым, Лобановым Пашей, Надинькой Еропкиной, Асей –  разве нет? Над всеми, кто любит Россию, болеет за неё – разве нет?

Подбежала Василиса. Да и встала как вкопанная.

- Ты что, Ваня? – распахнула вопросительно глаза.

- За что они нас не любят? – спросил он горько у девочки.

- Кто, Ванечка, кто? Тебя все любят, ты талантливый, ты умный, я тебя ... люблю.

- Не надо! – почти прикрикнул он на Василису, но устыдился и добавил горько: – Тебе только так кажется.

Девочка смотрела на него с недоумением. Она капризно выдвинула нижнюю губу. Красавица Снегурочка в хрустально розовом кокошнике, в белоснежной шубке, будто изморозью, покрытой серебряными блёстками. Она ждала от Вани объяснений.

-  Василиса, – Ваня решительно посмотрел девочке в глаза, – тогда тот звонок, помнишь? Я сказал тебе, что мы слишком разные. Это правда, Василиса. Тогда я сказал правду. А потом – врал. Прости меня.

- Дурак, – зло сощурившись, бросила Снегурочка Ивану Царевичу.

* * *

Мосты через реку перекрыты, но на другом берегу, на старой Софийской набережной никаких кордонов. В половине десятого блестящая инкассаторская машина подъехала к полуразваленному зданию с заколоченными окнами первого этажа. С Красной площади доносилась ритмичная музыка. Двигаясь как бы под музыку, три ловких человека, одетые в дешёвые китайские пуховики, прошли по первому этажу и подвалу бомжатника. Бездомный мужчина лет сорока, дремавший в подвале на трубах с горячей водой, был застрелен двумя выстрелами в упор из пистолета с глушителем. Пьяная старуха в картонном закутке под лестницей успела проснуться и промычать несколько слов. Их труппы аккуратно завернули в кусок рубероида, забросили в инкассаторский броневик. Броневик уехал, а люди с пистолетами, спрятанными под пуховиками, остались в здании.