Каракалпак - Намэ - Тулепберген Каипбергенов

И тогда поэт Бердах так ответил хивинскому хану: «Уж лучше кружить соколом по степи, чем оказаться курицей в твоем супе…»

— По велению того самого хана всех каракалпакских биев пригнали связанными в Хиву после того, как ханское войско подавило восстание нашего батыра Ерназара Алакоза. Привели пленников к хану, и он долго их разглядывал, все выискивал кого-то. Заметил это ханский воевода и говорит:

«О повелитель. Все предводители каракалпаков тут».

«А где Бердах?»- спросил хан.

«Но он ведь не бий, — оправдывается воевода, — и не вождь племени, и человек не знатный, не родовитый…»

«Кабы я был таким поэтом, то ни к чему бы мне и родовитость! — крикнул в гневе хан. Но тут же осекся и добавил повелительно:- До тех пор пока не приведен ко мне Бердах, не поверю, что усмирили черношапочников…»

— Мудрость гласит: «Истинный поэт — уста своего народа…»

— Если устами поэта говорит народ, значит, устами его молвит все человечество. Разве не так?

— В тот раз ханские нукеры все же схватили Бердаха и привели его в Хиву. Хан сказал ему: «А ну, сочини песню и восславь мои победоносные подвиги». Но Бердах отказался.

Тогда хан велел посадить поэта в зиндан… А стражники зиндана решили посмеяться над Бердахом и кричат ему:

«Эй, поэт! Каково тебе теперь? Место достойное тебя?»

А он им отвечает:

«Мне и теперь лучше, чем вам! Мое место достойней вашего».

«Это почему же?»- спрашивают стражники.

«А потому, что издревле известно: человек достойный лучше сам будет мучиться, чем мучить других…»

— Ц-ц-ц, — зацокал языком один из старцев. — Вот мудрость так мудрость, что значит — поэт!

— А ведомо ли вам, почтенные, как в тот раз поэт Бердах избежал казни? Коли неведомо, то слушайте.

Уразумел хан хивинский, что в сундуке знаний Бердаха всегда сыщутся такие слова, кои смогут разбередить сердца даже бесчувственных стражей зиндана. А посему не отважился хан долее томить поэта во глуби подземелья и повелел сызнова воротить его во дворец свой.

Порешил хан хивинский дух поэта сломить. И того ради заставил он поэта долго стоять в присутствии своем, покуда сам он поглощал в несметном количестве различные яства. Насытившись, молвил хан:

«Ведомо ли тебе, для чего приказал я вызволить тебя из темницы и призвать пред очи мои?»

«Тот, кто вознамерился отрубить голову, не станет отрезать язык, а потому скажу, — молвил поэт. — Ты призвал меня, дабы освободить меня».

От слов таких дерзостных злость ударила хану в лицо, но скрыл он это. Улыбкой смягчил суровость лица своего и молвил:

«Освобожу тебя, коли сможешь исполнить повеление мое. А нет — пеняй на себя. Быть тебе повешенным».

«Воля ваша, — ответствует Бердах, — но дабы не отреклись вы от слов своих, прошу произнести веление не с глазу на глаз, а прилюдно».

Засмеялся хан и повелел немедля всей свите и челяди ханской явиться пред ним. Явились они. И сызнова хан вопрошает:

«Теперь согласен выслушать повеление мое?»

«Согласен!»- молвит Бердах.

«А коли согласен, то внемли. Повелю я вынести мешок мелко толченного сахара. Повелю я взвесить сей мешок предварительно, А как только нагрянет шквал, так слуги мои развеют тот сахар по пескам моего Хорезма. Соберешь весь сахар за год — быть тебе свободным. Но помни: коли не достанет хоть одного мискала[26] — не сносить тебе головы».

«Сахар сей смогу собрать я не то что за год, а за неделю, ежели сможете дать мне помощников».

«Почему бы и не смочь, — горделиво ответствует хан хивинский. — Все в моей воле. Любая живая душа в Хорезме мне подвластна. На кого укажешь, тому и повелю идти к тебе в помощники. Проси!»

«Прикажите созвать всех муравьев, обитающих в ваших владениях. Повелите тем муравьям помочь мне, и воля ваша будет исполнена».

Померк взором хан хивинский, помрачнел, удрученно склонил голову свою и тихим голосом изрек:

«Иди. Ты свободен…»

— Ц-ц-д, — вновь зацокал тот же старец и с тем же нескрываемым восторгом повторил:- Вот поэт так поэт! Вот ведь какие слова нашел! А!..

— Да, какие только великие люди не являлись на этом свете. Помните, как сказал Машраб:[27] «В сердце своем уместил я мир безграничный, но самому мне места нет в мире бескрайнем».

«После смерти моей не подавайте нищим на помин моей, души, я при жизни отдал им все, что имелось в душе», — говорил Махтумкули.[28]

— «Если тяготы народа ты готов взвалить на плечи, если хочешь чаще плакать, хочешь радоваться реже, становись тогда поэтом», — говорил Бердах.

— А Жиен Жрау[29] говорил: «Моя судьба — судьба народа. Судьба народа — моя судьба…»

— Однажды правитель города Чимбая решил провести состязание молодых поэтов. Среди всех ему больше прочих приглянулся молодой Бердах. Он так понравился правителю Чимбая, что тот даже расщедрился и отсчитал Вердаху целых пять золотых монет. До того часа Бердах никогда не держал в руках столько денег. Он обрадовался, конечно, и совсем уж было собрался покинуть двор правителя, да в это время ввели стражники на двор бедного рыбака в изодранной одежде.

«Почтенный правитель славного нашего города Чимбая, — сказал один из стражников. — Этот рыбак привозит рыбу с Арала, сегодня он осмелился заломить цену выше той, которую вы назначили».

«Всыпать ему десять палок», — приказал правитель.

Тут вступился Бердах. -

«Почтенный правитель славного Чимбая, — сказал он. — Вы только что одарили меня пятью золотыми монетами за стихи, которые вам понравились. Но этот человек — мой отец Гаргабай. Когда бы он не ловил и не продавал рыбу и на вырученные деньги не обучал меня, тогда бы и я не смог достичь той степени совершенства, чтобы своими стихами порадовать вас. Не наказывайте Гаргабая, а велите найти и наказать его отца, который не смог обучить своего сына, и потому он вынужден оставаться всю жизнь простым рыбаком».

«Эх, Бердах! — воскликнул восхищенно правитель, — Ну и язык у тебя! Ну и ум у тебя! Хвала тому роду, хвала тем родителям, что наградили тебя таким даром! Эй, стражники! Живо отпустите отца поэта. И подарите ему от меня дорогой халат!»

— Да, слово, сказанное к месту, как райский бальзам. От любых хворей вылечит.

— Слово, сказанное не к месту и не ко времени, падает как камень на голову, может и покалечить, и прибить насмерть…

— Есть слова, что как воздух в кулаке. Пока держишь, вроде что-то есть. Как раскрыл — фьють! Ничегошеньки…

— А есть слова как крылья. Сами на воздух возносят, на небо поднимают…

— Пусть земля будет пухом поэту Бердаху. Он всегда умел найти нужные слова…

— Дай, бог, нашим внукам тот путь, по которому шел Бердах не спотыкаясь…

Я до того увлекся рассказами аксакалов, что даже боль в ноге перестал ощущать. Я ждал от старцев новых и новых сказаний, легенд и притч и помню, что впервые в жизни с завистью нескрываемой, но высокой подумал: «Эх, кабы и мне стать таким же поэтом!»

Наверное, все это было, как говорится, написано у меня на лице, потому что дедушка, лишь глянув на меня, без труда прочел мысли внука и, помолчав, вдруг обратился к гостям:

— Почтенные аксакалы, посмотрите на моего старшего внука Тулепбергена и скажите, разве не может так случиться, что станет он поэтом, когда подрастет?

Все старцы разом обернулись ко мне.

— В какой класс ты ходишь? — спросил один из них.

— В третий.

Старец, сидевший в углу и по большей части хранивший молчание, дольше других рассматривал меня. Его белая и пушистая, как хлопок, борода закрывала полгруди и начиналась почти от самых глаз. Его глаза были огромными, каждый почти в детскую ладошку. Он глядел прямо, не мигая, и под его взглядом я невольно потупился. А он повел речь тихо и неторопливо:

— Когда мне было столько же лет, сколько теперь этому мальчику, я сложил стихи. Первые стихи в своей жизни. Я прочитал их своему отцу, и отцу моему эти стихи очень понравились. Обрадовался мой отец и в тот же день повел меня к поэту Бердаху.

Мы пришли, и я увидел человека худощавого, узколицего. Борода его была редкой и начинала серебриться. Я прочитал ему мои стихи. Он их слушал внимательно. Выслушав, сказал: «Мальчик, сложить стих — это значит попять жизнь. А жизнь понять трудно. Слова в стихах надо связывать так же, как в жизни связаны огонь и вода, день и ночь, цветок и колючка, смех и слезы, ты и я. Всякий, кто живет на свете, по-своему понимает жизнь. Всякий зрячий может сказать: «Я смотрю на мир двумя глазами». Но если это скажет поэт, то любому должно быть ясно, что видит он жизнь очами любви и очами дружбы. Всякий, если он не колченогий, может сказать: «Я стою на земле двумя ногами». Но если это скажет поэт, то любому должно стать ясно, что поэту опорой на этой земле — любовь и дружба. Поэт говорит те же слова, какие говорят и другие люди. Но в каждом слове поэта должно быть больше смысла, чем в словах других людей. Иначе он не поэт».