Евгений, Джек, Женечка (СИ) - Горышина Ольга

Женечка, доченька, жуй уже быстрее — ты же обычно не просыпаешь столько каши! Да хоть руками собери! Хоть ртом! Только бы выйти скорее из-за стола. Полдня прошло, а в животе всего один глоток кофе и один кусочек сыра, но и этого, кажется, много — все просится наружу. Мне необходимо сбежать хотя бы наверх, чтобы меня отделяли от Сомова хотя бы потолочные балки. Возможно, услышав из комнаты сына голос его отца, я сумею поддержать шаткие основы моего старого мира… До той самой поры, покуда не встану крепко на ноги в моем новом, я заручусь поддержкой Влада — буду играть в примерную жену.

— Чем Ярослава кормить, если спустится? — услышала я уже будучи на лестнице.

— Сам себя покормит, не маленький! — ответила Сомову, не обернувшись.

Глаза б мои тебя, Евгений Владимирович, не видели! Но Женечка так не считала, она подтянулась на перилах и заявила взрослым голосочком:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ярик кашу не любит. И суп не ест.

— У меня все съест, — выдал в ответ Сомов.

И в этом я не сомневалась — как и в том, что мне необходимо поскорее сменить первый этаж на второй, чтобы не устроить при детях скандал, причины которого я не смогу им внятно объяснить. Доживем до вечера, и больше этот человек не переступит порог моего дома — моего, пойми ты это, Сомов, и прими.

Наверху тепло — даже слишком. Я открыла окно пошире и оставила дочку в одним трусиках. Присела на край кровати, поправляя тонкое одеяльце. На меня смотрели большие глаза, и я поняла, что несмотря на сходство со мной маленькой, глаза у Женечки все же папины. И взгляд — перед которым не солгать. Но я и не лгала никогда Владу, я просто не говорила о том, что продолжало меня мучить. Мне нужно было оставить все проблемы в Питере, но я зачем-то перетащила их в Москву. Этот город слезам не верит, и я не плакала все эти годы, ни разу. Почему же сейчас у меня дергается глаз?

— А он не уйдет? — не унималась вредная девочка, не желавшая спать.

— Не уйдет, спи!

Не уйдет, к сожалению… Потому что у него что-то на уме, как и у меня… Тянуть время, не спускаться. Пусть Ярослав принимает огонь на себя. Но огня не было — я услышала только громкий шепот Сомова, призывающий моего сына к тишине. Что они там делают пятнадцать, двадцать, тридцать минут? Если я просижу у детской кроватки вечность, то сама усну. Вот бы закрыть глаза и проснуться в реальность, в которой нет никаких призраков прошлого.

26. Призрак

Но призрак сидел за столом. Уже идеально чистым. И Ярослав сидел рядом. Между ними лежали два листка, взятых из Женькиного альбома для рисования, а в руках каждый держал по карандашу — цветному из дочкиного изо-набора.

— Твой сын обыгрывает меня в морской бой.

«Твой сын» — это звучит из твоих уст как плевок, но ты ведь сам сделал все для того, чтобы это не был твой сын.

Я тихо села на стул у дальнего угла стола, но сердце биться спокойнее не стало.

— Он первый раз играет в морской бой на бумаге, — отчеканила я зачем-то.

Чтобы не молчать. Чтобы якобы поддержать беседу.

— Значит, удача сегодня не на моей стороне, — усмехнулся Джек. — Отыграйся за меня в другой раз.

— Мама никогда со мной не играет. Она даже с Женькой не играет! — проговорил Ярослав зло.

Неужели это «спасибо» за суп с фрикадельками? Хватит унижать меня перед Сомовым — я сама довольно вчера унизилась. Настолько, что Сомов опустился до унизительного пари на соблазнение замужней дамы.

— Партию продул, что ли? — откинулась я на спинку стула.

Хотелось найти разумные объяснения неугомонной злобе Ярослава.

— Мы не доиграли. Ему позвонили. Я не хочу больше играть!

Это Ярослав швырнул на стол карандаш и вскочил со стула. Как же ему противно мое общество — почему? Джек тоже бросил свой и поднялся. И я почему-то испугалась за сына, но снова не успела среагировать.

— А нам играть больше и некогда. Пошли гамак вешать, пока хозяйка может нам сказать, куда.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

«Хозяйка» — новый плевок. Да что ж за верблюды вокруг меня собрались!

— Шуруповерт принести? — поднялась я со стула.

— Я руками вкручу, — заартачился Сомов непонятно зачем. — Наши деды без дрельки строили и ничего.

— Как знаешь…

— Сюда вешать?

Это уже Ярослав ткнул пальцем в потолок веранды.

— А что ты с матерью таким тоном разговариваешь? — повысил голос Сомов, крутя в руках купленный крюк.

— Нормально я с ней говорю, — буркнул Ярослав.

— Ненормально! Мне, постороннему человеку, со стороны лучше видно.

Постороннему… Человеку… Хорошо, что ты это понимаешь, милый. То, что ты посторонний.

— Ты, парень, кончай это дело! Думаешь, раз отец в Москве, так тебя и на место поставить некому?

— Джек, хватит! — подала я голос, жалея, что у меня нет в руках ничего тяжелого.

Да и вообще ничего нет — даже слов, способных поставить на место его самого.

— Я сейчас договорю и тогда будет «хватит», — Сомов снова смотрел Ярославу в лицо. — Я тоже по дури хамил матери. Она тоже не жаловалась отцу. Но когда он услышал это собственными ушами, тут же доходчиво объяснил мне ремнем раз и навсегда, как нужно говорить с женщиной, которая тебя родила.

— А я не просил ее меня рожать! — буркнул Ярослав зло.

— Наверное, твой папа попросил. И я не думаю, что он будет в восторге от твоего поведения. Или ты думаешь, что только ты можешь звонить отцу жаловаться?

Сомов, в тебе воспитатель проснулся?

— Женя, хватит! — во мне проснулось желание вытолкать его взашей. — Он все понял. Можете уже наконец этот чертов гамак повесить?!

— Да он тебе все равно не нужен! — не смог промолчать мой сыночек.

— А это тебя не касается, нужен он ей или нет! — не выдержал Сомов речь в назидательном тоне, повысил голос на чужого ребенка. — Твое дело — повесить гамак и точка! Или вали судака чистить, а здесь я все сам сделаю!

Вот что ты завелся? Если я по пьяни и спросила у тебя совета по воспитанию мальчиков, то это не было разрешением к действию. И точно про ремень добавила к красному словцу — и мало лично тебя дядя Володя лупил, нормальный мужик из тебя не вышел…

Я сделала шаг вперед — настрой во мне был воинственный.

— Ярослав, иди погуляй! — и заметив в глазах Сомова злость, добавила: — К Егору!

— Чего ты на меня орешь?!

В глазах сына стояли слезы: большие, крупные, настоящие…

— Чего ты на меня всегда орешь? Что я тебе плохого сделал? Что?

Я снова впала в ступор — или секунда пролетела слишком быстро. Сомов снова опередил меня:

— Давай! Еще разревись тут!

Нет, здесь Ярослав реветь не собирался — рванулся к двери: куда ему бежать? За воротами чужой мир, только внутри дома есть клетка восемь на восемь метров… И даже если он шарахнет дверью, я не могу его останавливать — я позволила постороннему мужику унизить его! И сейчас я его ударила — постороннего, по руке, пусть и не была уверена, что эта рука пыталась схватить за руку моего сына. Пошла секунда тишины — и закончилась хлопком двери.

— Кого ты растишь! — отдернул руку Сомов.

— А ты не растишь никого!

Он сжался у меня на глазах, но мне его не было жалко. Контрольный в голову прозвучал еще громче, я вложила в него всю накопившуюся за двадцать лет злость:

— Надеюсь, Марина лучше меня справляется с ролью матери…

Джек швырнул анкер на половицы. В доме он ничего не оставлял: документы и ключи лежат в кармане джинсов. Пусть шарахает калиткой — мне плевать! Я бы еще добавила, если бы Сомов не сбежал так быстро. Убирайся — из моего дома, с моего участка, из моей жизни! И не смей указывать ребенку, который не твой, что ему делать!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

А что теперь делать мне? После того, как закрою калитку… Как вернуться в дом, провонявший рыбой и посторонним мужиком?

Коленки дрожали, но я как-то поднялась на второй этаж и тихо позвала сына по имени.