Фестиваль - Сергей Власов

Выходя из подъезда, он случайно задел плечом стоявшего в дверях великовозрастного бронеподростка.

– Извини, дорогой, я не специально.

Подросток, на голову выше писателя и в два раза шире его в плечах, молча вложил в свой белозубый рот два жилистых, видимо, напрямую связанных с тяжелым физическим трудом заскорузлых пальца и жутко засвистел.

– Ты прям как соловей-разбойник какой, – мирно заметил Сергей, невольно поежившись.

Интуиция его не обманула – через несколько секунд он уже стоял внутри круга, состоящего из таких же бравых молодцов, как и свистнувший юноша.

– Вы, дядя, судя по всему, представитель буржуазии?

– Да вы что, ребята? Я живу в этом подъезде. – В голове у сатирика появилось предчувствие чего-то нехорошего.

– Знаем мы таких.

Сергей попытался протиснуться между двумя мордоворотами:

– Ну, я, пожалуй, пойду… – Он еще раз внимательно осмотрел внешний вид собеседников. – А то мне на завод в вечернюю смену…

Публика недоверчиво перглянулась. Коренастый, коротко стриженный мальчуган за всех бросил:

– Это в костюме с галстуком-то – на завод?

Сергей уверенно отреагировал:

– Ну и что? Для меня работа – всегда как праздник.

Он еще и издевается, – сказал кто-то.

– Ладно, друзья, пошутили – и хватит. Должен признать, что ваша прозорливость на самом деле не имеет границ и достойна всяческого уважения. Иду я не на завод, а куда – не ваше дело. Могу лишь твердо пообещать, что если вы будете себя прилично вести, никто из вас сегодня вечером не окажется в местном отделе внутренних дел.

– Напугал.

– Напугал – не напугал, а отбитые почки тебе, юноша, пока совсем ни к чему.

В это время скрипнула дверь, и из нее вышел мужчина – несколько грузноватый, в легкой, песочного цвета куртке и мягкой матерчатой шляпе, видавшей виды. Он неторопливо продефилировал к низенькой металлической ограде, уселся на нее, достал из кармана платок и, проведя им по шее, уставился в одну точку.

Флюсов не сразу узнал в этом важном типе своего добродушнейшего соседа – Леонида Владимировича Третьякова.

– Ну что, Сергей Сергеевич. Как дела? – Третьяков рассмеялся. – Напугали тебя мои соколы?

– Тьфу ты, блин…Леня, ну и шутки у тебя. Ты что, создал террористическую организацию, народ пугаешь?

Сосед миролюбиво кивнул:

– Создал кое-чего. На устрашение врагам. Но тебя-то они по ошибке тормознули. А ну, брысь отсюда, маргиналы.

Писатель крайне удивился манере обращения соседа с подрастающим поколением – подростки тут же растворились, оставив приятелей побеседовать в приятном одиночестве.

– Леня, ты становишься опасен.

– Пора, дружище, пора.

– Что – пора? – не понял Сергей.

– Разбираться пора кое с кем.

– В рамках нашего района?

Третьяков важно, по-молодежному сплюнул:

– На самом верху будем разбираться…

Флюсов посмотрел на часы, но внезапная эволюция соседа его так заинтересовала, что он решил задать ему еще пару вопросов:

– С кем же ты собираешься воевать, Леонид Владимирович? С правительством, с президентом?

– С предателями.

– А кто у нас сейчас в предателях состоит?

– Все, кто не с народом.

Флюсов загрустил:

– У тебя и лозунги боевые заготовлены?

– А как же. Винтовка рождает власть. Мао Цзедун.

И тут Сергей понял все. Он вспомнил собрание сочинений, которое выставил на подоконник абсолютно без всякой задней мысли.

Ну да. А этот их подобрал и от нечего делать сам начитался и молодежь просветил. Ну, теперь держись, район…

По дороге в Центральный дом литераторов машина два раза останавливалась для приобретения ее пассажиром баночного пива – оно всегда положительно расслабляюще действовало на Сергея Сергеевича, и поэтому от момента посадки в таксомотор и до момента вылезания из него у дверей ресторана его состояние и внешний вид изменились в значительной мере; даже видавший виды таксист не выдержал и обронил короткое замечание на этот счет. Снисходительно посмотрев на таксиста и жестом показав тому, что «сдачи не надо», Флюсов выдал почти экспромтом, как ему показалось, ключевую фразу последних дней:

– Я стал изменчив, как погода…

Глава десятая

Воскресным днем, где-то в половине третьего, за одним из уютных столиков ресторана Центрального дома литераторов сидел матерый народный прозаик Егор Бесхребетный и, чавкая и отрыгиваясь, цинично жрал плохо прожаренную осетрину. Напротив него, услужливо внимая мэтру, на краешке стула примостился тщедушного вида человечек, скорее всего, кто-то из начинающих.

– Ну что, Колек, – мрачно вещал кондовый классик, изредка запивая любимую рыбу прохладной водкой, – диагноз твой мне ясен. Начну без этих всяких… как они, суки рваные, называются… ну не важно. Короче – не очень. Слог есть, сюжетец – туда-сюда, некоторые места – в особенности глава про помойку истории – мне понравились. Но нет в твоем романе, знаешь чего? Народности! Ты вот… кто по национальности? Не отвечай – сам вижу, что от сохи, тогда должен быть завсегда с народом. А ты что пишешь? Почему у тебя в романе национальные меньшинства имеют место быть? Причем самые вредные меньшинства – реакционной направленности? Нет, что значит – просто евреи? Да я вижу, ты, дружок, еще политически не созрел для написания значительных полотен, ситуацию не ощущаешь. – Егор Данилович, в приливе патриотических чувств занервничав, закурил длинную душистую американскую сигарету. – «Камель»… Будь она неладна! Америкашки хоть и тупые, а сигареты делают добрые – горло так и дерет. Ну, так вот. Есть у тебя там один эпизод про старый колхозный трактор. Написан без знания предмета! Ты вообще трактор-то по-настоящему, когда щупал? Пишешь о том, чего не знаешь. Я вот в свое время разной херни нащупался – и вот результат: правдиво и талантливо отображаю действительность.

– Нет, я в свое время тоже работал на молочной ферме…

– Это кем же?

– Ну, этим, как его… дояром.

– Дояром?! Позор! Все, не говори ничего. Сиди и молчи, молчи и слушай. И больше никогда никому в этом не признавайся. И не перебивай меня.

– Вы говорили, что всегда талантливо отображаете действительность…

– А-а, ну да. Правильно. Так вот. Народ читает, сочувствует главным, а иногда и воторостепенным героям, переживает со мной, как автором, за их судьбы, чувствует, что я читателю не вру, и потому с радостью покупает мои книги.

Колек судорожно сглотнул слюну и, быстро-быстро покивав кучерявой башкой с немытыми волосами в знак полного согласия, опять уставился преданными глазенками на Егора Даниловича. Бесхребетного подобное внимание распалило еще больше – он вдруг вскочил со стула во весь свой гигантский рост и, чуть не зацепив лысиной люстру из поддельного хантымансийского хрусталя, заорал на весь зал:

– Официант, халдейская твоя душа! Иди сюда! Водка у тебя – дерьмо! Неси французского коньяка… – он быстро опустился на стул и гораздо тише закончил мысль, – …исконному российскому писателю.

Махнув целый стакан, как всегда отдающего, по его мнению, клопами, «Мартеля», загундосил дальше:

– Короче, милый, работай. И не столько над романом, сколько над своим мировоззрением. Туман у тебя в башке. Каша. А как поумнеешь – приходи. И роман твой напечатаем, и в нашу патриотическую организацию запишем. – Егор Данилович весело подбросил блестящий брелок с голой негритянкой от новенького «Форда». – А сейчас иди – мне надо подумать.

По окончании бесхребетновского монолога начинающий Колек, быстро простившись, незаметно испарился, а к столику подошла официантка:

– Вам посчитать?

– Надо будет – позову! И не сметь больше без спросу прерывать… спокойное течение моих мыслей. Выпить хочешь?

– Нам с клиентами… того… запрещено.

– Какой я тебе клиент? Я – твой друг, товарищ и… брат. Или сват? Один хрен…

– Извините, я пойду. Мне работать надо.

– Я – твоя работа! Захочу – будешь стоять здесь до глубоких сумерек. А будешь вякать… – На слове «вякать» официантка обиделась и ушла.

Данилыч хотел было выругаться, но тут заметил аккуратно пробирающегося между столами в поисках свободного места поэта Евгения Файбышенко:

– Женя! Старый носатый кукабар! Плыви сюда!

Пока Файбышенко присаживался за стол, Егор Данилыч, чувствуя в груди щемящую тоску от выпитого, начал наступать:

– Женя, вот скажи… ты был более чем в ста странах мира. Почему? За чей счет ты ездил туда?

– За государственный.

– А почему? А потому, мил человек, что ты для советской власти всегда был своим парнем, хотя и часто любишь вспоминать свое полудиссидентское прошлое.

Файбышенко ухмыльнулся:

– Большинство так называемых диссидентов всю жизнь работали под контролем! А меня посылали в качестве поощрения и поддержки моего таланта. Ты же знаешь, настоящее творчество требует огромной концентрации. Чтобы получить признание, надо уметь соединять в себе талант и пробивную силу. Но это отнимает время и энергию для творчества, поэтому общество должно талантам периодически помогать.