Две твердыни - Джон Толкин

Такое поминанье сочинил давно забытый ристанийский песенник в честь Отрока Эорла, витязя из витязей: он примчался сюда с севера, и крылья росли возле копыт его скакуна Феларофа, прародителя нынешних лошадей Мустангрима. Вечерами, у костров, эту песню поют и поныне.

За безмолвными курганами дорога вкруговую устремилась вверх по зеленому склону и наконец привела их к прочным обветренным стенам и крепостным воротам Эдораса.

Возле них сидели стражи, числом более десятка; они тотчас повскакивали и преградили путь скрещенными копьями.

– Ни с места, неведомые чужестранцы! – крикнули они по-ристанийски и потребовали затем назвать себя и изъяснить свое дело. Изумленье было в их взорах и ни следа дружелюбия; на Гэндальфа они глядели враждебно.

– Добро вам, что я понимаю ваш язык, – отозвался тот на их наречии, – но странники знать его не обязаны. Почему вы не обращаетесь на всеобщем языке, как принято в западных землях?

– Конунг Теоден повелел пропускать лишь тех, кто знает по-нашему и с нами в дружбе, – отвечал самый видный из стражей. – В дни войны к нам нет входа никому, кроме мустангримцев и гондорцев, посланцев Мундбурга. Кто вы такие, что безмятежно едете в диковинном облаченье по нашей равнине верхом на конях, как две капли воды схожих с нашими? Мы стоим на часах всю ночь и заметили вас издалека. В жизни не видели мы народа чуднее вас и коня благородней того, на котором вы сидите вдвоем. Он из табуна Бэмаров, или же глаза наши обмануты колдовским обличьем. Ответствуй, не ведьмак ли ты, не лазутчик ли Сарумана, а может, ты чародейный призрак? Говори, ответствуй немедля!

– Мы не призраки, – отвечал за Гэндальфа Арагорн, – и глазам своим можете верить. Что кони это ваши – знаете сами, нечего и спрашивать зря. Однако же редкий конокрад пригоняет коня хозяевам. Это вот – Хазуфел и Арод: Эомер, Третий Сенешаль Мустангрима, одолжил их нам двое суток назад. Мы их доставили в срок. Разве Эомер не вернулся и вас не предупредил?

Страж, как видно, смутился.

– Об Эомере у нас речи не будет, – молвил он, отводя глаза. – Если вы говорите правду, то конунга, без сомнения, надо оповестить. Пожалуй, вас, и то сказать, поджидают. Как раз две ночи назад к нам спускался Гнилоуст: именем Теодена он не велел пропускать ни единого чужестранца.

– Гнилоуст? – сказал Гэндальф, смерив его строгим взглядом. – Тогда больше ни слова! До Гнилоуста мне дела нет, дела мои – с повелителем Мустангрима. И дела эти спешные. Пойдешь ты или пошлешь объявить о нашем прибытии?

Глаза его сверкнули из-под косматых бровей; он сурово нахмурился.

– Пойду, – угрюмо вымолвил страж. – Но о ком объявлять? И как доложить о тебе? С виду ты стар и немощен, а сила в тебе, по-моему, страшная.

– Верно ты углядел и правильно говоришь, – сказал маг. – Ибо я – Гэндальф. Я возвратился. И, как видишь, тоже привел коня, Светозара Серебряного, не подвластного ничьей руке. Рядом со мной Арагорн, сын Арахорна, наследник славы древних князей, в Мундбург лежит его дорога. А это – эльф Леголас и гном Гимли, испытанные наши друзья. Ступай же скажи своему подлинному господину, что мы стоим у ворот и хотим говорить с ним, если он допустит нас в свой чертог.

– Чудеса, да и только! – пожал плечами страж. – Ладно, будь по-твоему, я доложу о вас конунгу, а там воля его. Погодите немного, я скоро вернусь с ответом. Очень-то не надейтесь, время нынче недоброе.

И страж удалился быстрыми шагами, препоручив чужестранцев надзору своих сотоварищей. Вернулся он и взаправду скоро.

– Следуйте за мною! – сказал он. – Теоден допускает вас к трону; но всякое оружие, будь то даже посох, вам придется сложить у дверей. За ним приглядит охрана.

Негостеприимные ворота приоткрылись, и путники вошли по одному вслед за своим вожатым. В гору поднималась извилистая брусчатая улица: то плавные изгибы, то короткие лестницы, выложенные узорными плитами. Они шли мимо бревенчатых домов, глухих изгородей, запертых дверей, возле переливчатого полноводного ручья, весело журчавшего в просторном каменном желобе. Выйдя к вершине горы, они увидели, что над зеленой террасой возвышается каменный настил, из него торчала искусного ваяния лошадиная голова, извергавшая прозрачный водопад в огромную чашу; оттуда и струился ручей. Длинная и широкая мраморная лестница вела ко входу в золотой чертог; по обе стороны дверей были каменные скамьи для телохранителей конунга: они сидели с обнаженными мечами на коленях. Золотистые волосы, перехваченные тесьмой, ниспадали им на плечи; зеленые щиты украшал солнцевидный герб; их длинные панцири сверкали зеркальным блеском; они поднялись во весь рост и казались на голову выше простых смертных.

– Вам туда, – сказал вожатый. – А мне – обратно, к воротам. Прощайте! Да будет милостив к вам повелитель Мустангрима!

Он повернулся и, точно сбросив бремя, легко зашагал вниз. Путники взошли по длинной лестнице под взглядами молчаливых великанов-часовых и остановились у верхней площадки; Гэндальф первым ступил на мозаичный пол, и сразу же звонко прозвучало учтивое приветствие по-ристанийски.

– Мир вам, пришельцы издалека! – промолвили стражи и обратили мечи рукоятью вперед. Блеснули зеленые самоцветы. Потом один из часовых выступил вперед и заговорил на всеобщем языке:

– Я Гайма, главный телохранитель Теодена. Прошу вас сложить все оружие здесь у стены.

Леголас вручил ему свой кинжал с серебряным черенком, колчан и лук.

– Побереги мое снаряжение, – сказал он. – Оно из Золотого Леса, подарок Владычицы Кветлориэна.

Гайма изумленно вскинул глаза и поспешно, с видимой опаской сложил снаряжение возле стены.

– Можешь быть спокоен, никто его пальцем не коснется, – пообещал он.

Арагорн медлил и колебался.

– Нет на то моей воли, – сказал он, – чтобы расставаться с мечом и отдавать Андрил в чужие руки.

– На то есть воля Теодена, – сказал Гайма.

– Вряд ли воля Теодена, сына Тенгела, хоть он и повелитель Мустангрима, указ для Арагорна, сына Арахорна, потомка Элендила и законного государя Гондора.

– В этом дворце хозяин Теоден, а не Арагорн, даже если б он и сменил Денэтора на гондорском троне, – возразил Гайма, преградив путь к дверям. Меч в его руке был теперь обращен острием к чужеземцам.

– Пустые перекоры, – сказал Гэндальф. – Веленье Теодена неразумно, однако же спорить тут не о чем. Конунг у себя во дворце волен в своем неразумии.

– Поистине так, – согласился Арагорн. – И я покорился бы воле хозяина дома, будь то даже хижина дровосека, если бы меч мой был не Андрил.

– Как бы он ни именовался, – сказал Гайма, – но ты положишь его здесь или будешь сражаться один со всеми воинами Эдораса.

– Почему же один? – проговорил Гимли, поглаживая пальцем лезвие своей секиры и мрачно поглядывая на телохранителя конунга, точно примеряясь рубить молодое деревце. – Не один!

– Спокойствие! – повелительно молвил Гэндальф. – Мы – ваши друзья и соратники, и всякая распря между нами на руку только Мордору – он отзовется злорадным хохотом. Время дорого. Прими мой меч, доблестный Гайма. Его тоже побереги: имя ему Яррист, и откован он эльфами много тысяч лет назад. Меня теперь можешь пропустить. А ты, Арагорн, образумься!

Арагорн медленно отстегнул пояс и сам поставил меч стоймя у стены.

– Здесь я его оставлю, – сказал он, – и повелеваю тебе не прикасаться к нему, и да не коснется его никто другой. Эти эльфийские ножны хранят Сломанный Клинок, перекованный заново. Впервые выковал его Тельчар – во времена незапамятные. Смерть ждет всякого, кто обнажит меч Элендила, кроме его прямых потомков.

Страж попятился и с изумлением взглянул на Арагорна.

– Вы словно явились по зову песни из дней давно забытых, – проговорил он. – Будет исполнено, господин, как ты велишь.

– Ну, тогда ладно, – сказал Гимли. – Рядом с Андрилом и моей секире не зазорно полежать отдохнуть. – И он с лязгом положил ее на мозаичный пол. – Теперь все тебя послушались, давай веди нас к своему конунгу.

Но страж мешкал.

– Еще твой посох, – сказал он Гэндальфу. – Прости меня, но и его надлежит оставить у дверей.

– Вот уж нет! – сказал Гэндальф. – Одно дело – предосторожность, даже излишняя, другое – неучтивость. Я – старик. Если ты не пустишь меня с палкой, то я сяду здесь и буду сидеть, пока Теодену самому не заблагорассудится приковылять ко мне на крыльцо.

Арагорн рассмеялся.

– Кто о чем, а старик о своей палке, – сказал он. – Что ж ты, – укоризненно обратился он к Гайме, – неужели и вправду станешь отнимать палку у старика? А без этого не пропустишь?

– Посох в руке волшебника может оказаться не подпоркой, а жезлом, – сказал Гайма, пристально поглядев на ясеневую палку Гэндальфа. – Однако ж в сомнении мудрость велит слушаться внутреннего голоса. Я верю, что вы друзья и что такие, как вы, не могут умышлять лиходейства. Добро пожаловать!