Черный призрак - Владимир Лосев

Я лежал, закрыв голову руками, и молился несуществующему богу. Меня это не спасло. Птеродактили или птицы — так и не решил, как их называть, — налетали на меня, били крыльями и снова поднимались вверх, за исключением двух или трех, которые стояли рядом и молотили меня клювами по ногам.

Я отбивался руками и ногами как мог, причем не поднимая голову, уткнувшись в землю. Понимал: если открою глаза, то их сразу выклюют.

Мне было страшно и больно. Меня кололи костяными кинжалами в спину, в бок, в руки, голову и ноги.

И каждый раз клюв погружался в мое тело не меньше, чем на пару сантиметров. Почему-то некстати, а может, как раз своевременно, вспомнил о всеобщем запрете после Первой мировой войны шестигранных штыков по той причине, что они оставляли в теле такую дыру, которая не заживает обычным путем. Раны, оставленные таким оружием, гноились и убивали, потому что зашить их очень трудно.

У этих птичек клювы походили на такие же штыки, от которых раны не закрываются.

Как же это больно!!!

У птеродактилей имелись еще и когти, которыми они впивались в меня так же глубоко, как клювами. А еще тела — мелкие, худосочные, горячие, пахнущие чем-то неприятным, омерзительным, касаться которых было невероятно противно.

Кровь из меня лилась, как из пробитого бурдюка, а вместе с нею вытекала жизнь. Перед глазами все кружилось, сердце суматошно билось о ребра, в голове роилась искрами боли пустота как преддверие смерти…

С момента нападения прошло, наверно, секунд тридцать, когда я понял, что меня заклюют до смерти, и заверещал. Тонко, пронзительно, отчаянно — примерно так, как кричал недавно, когда на меня напали насекомые. Какие это, оказывается, были милые пчелки!

После крика белую сверкающую пустоту в голове сменил пылающим алым цветом ужас.

В это время и прозвучал странный вибрирующий звук. Я сразу узнал его: у чукчей есть такой музыкальный инструмент, который вставляется в зубы, и металлическая пластина колеблется, резонируя с черепом. Так вот звучал он. Не помню, как называется…

Птицы еще кричали и кружили, иногда били крыльями и вцеплялись в тело когтями, но уже не клевали, словно им не нравился этот звук. Прошла, наверно, еще пара мгновений, и они отлетели от меня, шум крыльев стих, осталось только это вибрирующее звучание.

Не веря в то, что мне удалось выжить, я осторожно открыл глаза. Сначала не увидел ничего, кроме крови на земле и своих руках, и лишь когда со стоном перевернулся, заметил профессора, сидящего в позе лотоса и играющего на странном инструменте, а птицы вились над нашими головами, словно черные тучи, поднимаясь все выше и выше.

Постепенно они стали исчезать, страшной черной спиралью возносясь к голубому небу с мирно горящим желтым солнцем, и скоро исчезли.

— Что это было? — прохрипел я, отдышавшись, с ужасом разглядывая окровавленные руки; щека болела, спина — в общем, все тело. И раны были настоящими дырами, уходящими глубоко в мою плоть, сейчас они заполнялись темной густой кровью, словно ямы на торфяном болоте. Мое тело пыталось себя спасти, остановить кровотечение и зарастить плоть, но я знал, что это бесполезно. Умру если не от потери крови, то от болевого шока или общего заражения.

А Сергей Сергеевич совершенно не пострадал. На нем не было ни одной раны, птицы и в этот раз нападали только на меня.

Я еще раз осмотрел свое тело, надеясь, что ошибся, но только еще больше убедился, что на мне места живого нет, новенькая одежда основательно покрылась моей кровью и множеством дыр. Боли сильной, правда, я пока не испытывал, но только потому, что в моей крови все еще кипел адреналин. Вот когда он уйдет, тогда умру. Как только я об этом подумал, из моей груди вырвался дикий вопль:

— Они же меня убили!!!

— У них это почти получилось, — согласился со мной профессор. — Выжить после нападения этих милых птиц трудно, да никто в общем-то и не выживает…

— Как мило…

Я потерял сознание.

Очнулся, только когда почувствовал воду на своем лице. Приподнял тяжелые веки, вслушиваясь в свое тяжелое, хриплое, вероятнее всего, предсмертное дыхание, и увидел профессора, сидящего рядом на сухой земле.

— Не волнуйтесь, вы не умрете, — хмуро усмехнувшись, подбодрил меня он. — От этих мелких ранок я вас вылечу, даже шрамов не останется.

— Мелких?! — прохрипел я, голос мне не подчинялся. — Вы хоть понимаете, что с этим не живут? Такие мелкие ранки называются «ранениями, несовместимыми с жизнью»!

— Ну, не стоит так переживать и все драматизировать, — снова улыбнулся профессор. — Это только начало, дальше будет еще хуже. Вот вы, юноша, спрашивали меня о том, чего тут опасного? Пожалуйста, вот вам первое, причем не самое ужасное испытание.

— То есть дальше можно не ходить, точно не выживешь? — Я попробовал встать и не смог. Боль пульсировала во всем теле, ноги были пробиты основательно, изранены они были больше всего. Разобранные мышцы мне не подчинялись. И боль горячая, жгучая во всем теле. — Что это за милые птички на меня напали? Птеродактили?

— Вряд ли, скорее их предтечи, туман их принес сюда лет пять тому назад. Им было трудно, но они сумели приспособиться и выжить. Со временем научились строить гнезда и охотиться, теперь стали реальной угрозой всему живому в этих местах. Настоящими птеродактилями их нельзя назвать, земным видам они не соответствуют по многим параметрам.

— Мне нужна врачебная помощь. — Из глаз у меня потекли слезы, я кусал губы, чтобы не выть. Боль постепенно усиливалась, и уже не было сил ее терпеть. — Я умру.

— Мы еще далеко от кордона, здесь только птицы свирепствуют, — ответил Сергей Сергеевич, словно не слыша моих слов, даже не пошевелился, сидел в той же позе, спокойно и как-то неодобрительно посматривая на меня. — А вот когда станем подходить к кордону, там могут и сухопутные звери появиться, вроде того, что пытался разломать мою избу в выселках.

— Вы же видите, что эти птички со мной сделали?! Мне сейчас нужно перевязку сделать, иначе кровью истеку и умру, а вы сидите с таким видом, словно вас это не касается, а сами говорили, что за мою безопасность отвечаете. И как теперь? Я же почти мертв…

— Об этом не беспокойтесь. — Сергей Сергеевич достал из котомки свою бутыль с самогоном. — Волноваться абсолютно не из-за чего, конечно, вы умрете, юноша, в этом можете не сомневаться, но не здесь и не сейчас.

— Спасибо за добрые слова. — Я, преодолевая боль и слабость, полез в рюкзак за аптечкой, на пластиковой твердой упаковке виднелись трещины и царапины, но она выдержала и защитила все, что лежало под крышкой. — Сейчас достану бинты, и вы меня перевяжете, а потом решим, что делать дальше. Думаю, на сегодня для меня все закончилось, двигаться дальше не смогу, умру, а могилку вон там для меня выкопаете, под деревом.

— Поберегите свои бинты, они пока не нужны, а вот дальше могут и пригодиться, — остановил меня профессор. — Есть у меня надежное средство для вашего излечения, вы его хорошо помните — лечебная мазь. Через десять минут будете как новенький, идти сможете, да и о смерти забудете…

— Думаете, она мне поможет? — спросил я, причем тихо, корректно, хоть на самом деле мне хотелось кричать во весь голос, стонать и плакать, так было больно. — Мои раны надо перебинтовывать. Видите, кровь сочится? Раны глубокие, ваша мазь, как бы она ни была хороша, с этим не справится, такие глубокие дыры ей не затянуть.

— Моя мазь многое может, зря вы в ней сомневаетесь. — Сергей Сергеевич протянул мне кружку с самогонкой, причем явно пожадничал, налив ее до половины. — Лучше выпейте эликсир, он лечебный, снимет боль, поможет избежать многих неприятных последствий, заодно и почистит кровь от ядов. А после этого начнем лечение.

Профессор достал из своей котомки уже знакомую мне металлическую коробку, на которой нарисован индийский слон, и начал перемешивать палочкой бело-желтую мазь, густую, плотную, словно вакса, которой чистят обувь.

— Я ее специально варю. Сам несколько раз под этих птичек попадал, едва не погиб, пока не нашел целебное средство. Эти божьи твари питаются разной падалью, раны от их клювов быстро загнаиваются, и люди умирают в страшных мучениях от заражения крови за пару дней.

Наверное, Сергей Сергеевич хотел меня этим утешить, но только еще больше расстроил, хоть после выпитого мне и в самом деле стало легче, и я смотрел на дальнейшее уже как-то спокойно, отстранено, словно и не умирал.

Внутри еще что-то билось и колотилось, но не так сильно, как раньше.

«Вот так и приходит смерть, в тишине и покое, — подумал я. — Жаль, конечно, что ничего не успел. Но что тут поделаешь? Судьба…»

Несмотря на то что выпил двести граммов эликсира, я был абсолютно трезв. Теперь мне стало понятно, почему во время Второй мировой войны перед атакой солдатам давали спирт — он требовался бойцам как лекарство от страха. Мало кто из воевавших тогда людей стал алкоголиком, хоть выпито было немало, а все потому, что тело замечательно быстро перерабатывает алкоголь, когда ему страшно.