Взломщик, который изучал Спинозу - Лоуренс Блок

Мортонова нога, никуда не денешься. Спасибо еще, что не положительная реакция Вассермана, но все равно радости мало.

И тут опять зазвонил телефон.

Я взял трубку. Женский голос с английским акцентом сказал:

– Прошу прощения...

– Слушаю вас.

– Это Бернард Роденбарр?

– Он.

– Я думала, что опять попала в бюро погоды. Вы сказали: «Дождь не идет, он льет как из ведра».

– Не помню, чтобы я сказал это вслух.

– Нет, правда, сказали, и на дворе действительно дождь, и... Извините, что беспокою вас так поздно. Раньше не могла дозвониться. Меня зовут Джессика Гарланд. Не знаю, говорит ли вам что-нибудь мое имя...

– С ходу не припомню. Правда, я сейчас плохо соображаю. Совсем голова не варит, если в ответ на телефонный звонок говорю пароль из шпионского фильма.

– Знаете, это и правда было похоже на пароль... Я вот зачем звоню. Мой дед не говорил вам обо мне?

– Дед?

– Абель Крау.

У меня отвисла челюсть. Я сказал:

– Не знал, что у Абеля есть внучка. Я даже не знаю, был ли он женат.

– И я не знаю, на моей бабке точно не был. Она в Будапеште жила, а познакомились они в Вене перед войной. Когда в тридцать восьмом немцы аннексировали Австрию, ей удалось уехать оттуда в одном пальтишке и с мамой на руках. На прощание дед подарил ей несколько редких марок, она их в подкладке пальто спрятала. Бабушка приехала в Антверпен, продала марки и перебралась в Лондон. Там ее и убило во время воздушного налета. А дед попал в концлагерь – и, представьте, выжил.

– А ваша мама?

– Маме было около пяти лет, когда бабушка погибла. Ее взяла к себе соседская семья, и мама росла как английская девочка. Она рано вышла замуж, скоро родила меня. О своем отце она ничего не знала, думала, что его убили в лагере или на фронте. И только лет шесть назад выяснилось, что он жив и здоров. Но я вас, кажется, совсем заговорила. Вам, наверное, совсем не интересно...

– Напротив, вы хорошо рассказываете. Мне очень интересно.

– Правда? Так вот, в один прекрасный день дед вдруг объявляется на пороге нашего дома в Кройдоне. Он, кажется, нанял каких-то агентов, и они разыскали маму. Ну, радостная встреча и все такое, но очень скоро они поняли, что у них мало общего. Ведь мама была обыкновенной домашней хозяйкой из городского предместья, а дед... Вы и сами знаете, какую жизнь он вел.

– Знаю.

– Короче, он вернулся к себе в Штаты. Потом писал, но все больше мне и брату, а не маме. У меня еще младший брат есть, понимаете? Два года назад дед написал, не хочу ли я переехать в Америку. Очень своевременное было приглашение. Бросила я свою поганую работу, распрощалась со своим дружком, ужасный был зануда, – и в самолет. Короче говоря... Вы заметили, что «короче говоря» обычно говорится, когда и сказать-то больше нечего? Так или иначе, с тех пор я здесь.

– В Нью-Йорке?

– В Бруклине. Булыжный Холм знаете?

– Немного.

– Сначала жила в гостинице в Грэймерси-парк, потом сюда переехала. Нашла более или менее подходящую работу, и мой теперешний – тоже вполне приличный, не зануда. Ничего живу и по Англии не скучаю... Ой, я, кажется, совсем заболталась, правда? Знаете, почему? Хлопот масса последние дни и переживаний всяких. Я, собственно, что вам звоню? Хотела сказать одну вещь.

– Я чувствовал, что вы хотите что-то сказать.

– Спасибо, что входите в мое положение. Дело в том, что дед не раз говорил о вас, причем не только как о... как бы это сказать...

– Так прямо и говорите.

– Не только как о деловом партнере, но и как о друге, понимаете? И вот он умер, вы, конечно, знаете об этом, и мне его очень жалко. Умереть такой смертью – просто ужас! Я надеюсь, что преступника поймают и накажут, а мне надо позаботиться о том, чтобы все было как следует. Я не знаю, что бы он хотел в смысле похорон, потому что он никогда не говорил о смерти. Может быть, он оставил какие-нибудь бумаги, не знаю, но на сегодняшний день ничего такого не нашли. Полиция держит тело в морге, и неизвестно, когда его отдадут нам. Потом я, конечно, организую похороны, скромные, без посторонних, а пока, наверное, надо устроить панихиду... Как вы думаете?

– Думаю, что это правильно.

– Я, собственно, уже начала готовиться, договорилась о панихиде. Она состоится в церкви Христа Спасителя. Это в моем районе, на улице Генри, между улицей Конгресса и улицей Согласия. Знаете это место?

– Как-нибудь найду.

– Это единственная церковь, где разрешили провести панихиду в воскресенье. Начало в половине третьего. Панихида, как вы понимаете, гражданская. Дед ведь не был религиозным человеком, хотя всегда уважал духовность. Не знаю, говорил ли он с вами об этом...

– Мне известен круг его чтения.

– Ну да, все великие философы-моралисты. Я сказала там, в церкви, что мы сами проведем панихиду. Клайд... Это парень, с которым я живу, понимаете? Так вот, Клайд что-нибудь прочитает, он любил деда... И я, наверное, что-нибудь прочитаю. Я подумала, что, может быть, и вы примете участие, мистер Роденбарр...

– Зовите меня попросту – Берни. Обязательно прочитаю. Думаю, и я найду что-нибудь подходящее случаю.

– Или просто скажете несколько слов, или то и другое вместе. Как сочтете нужным. – Она на секунду умолкла. – И вот еще что. Мы с дедом довольно часто виделись – уж раз-то в месяц обязательно – и во многих отношениях были откровенны друг с другом, но он не любил распространяться о своих... м-м... коллегах. Кроме вас, я знаю еще только двух-трех таких людей. Может быть, вы припомните еще кого-нибудь, кто захотел бы почтить память деда?

– Хорошо, я подумаю.

– Если надумаете, просто приглашайте на панихиду кого сочтете нужным. Могу я в этом смысле рассчитывать на вас?

– Вполне.

– Я уже поговорила с кое-какими его соседями по дому, и одна женщина обещала вывесить объявление в вестибюле. Вероятно, мне следовало бы устроить панихиду в какой-нибудь церкви поблизости от Риверсайдского парка. Многим не так-то просто добраться до Булыжного Холма. Но мне это не пришло в голову, и я договорилась с церковью Христа Спасителя. Надеюсь, что кто-нибудь все-таки приедет в Бруклин.

– Может быть, для некоторых это будет увлекательное путешествие.

– И еще я надеюсь, что погода не подведет. Ожидают, что дождевой фронт к воскресенью переместится на восток, но бюро прогнозов ничего не гарантирует.

– Да, как правило.

– К сожалению. Простите, что я отняла у вас так много времени, мистер Роденбарр.

– Берни. Меня зовут Берни.

– Да, Берни. Уже поздно, и я совершенно вымоталась. Так вы... Так ты придешь? В воскресенье, в два тридцать. И приглашай всех, кто знал деда. Хорошо?

– Буду непременно. И захвачу что-нибудь прочесть.

Я записал время, адрес, название церкви. Каролин пойдет, это ясно. Но кто еще? Я улегся и начал думать, кто еще захотел бы почтить память Абеля. У меня мало знакомых в воровском мире, поскольку я всегда предпочитал общество законопослушных граждан, а друзей Абеля я просто не знал. Интересно, захочет ли Рэй Киршман прокатиться в Бруклин? Я прикинул и решил, что такая вероятность есть.

Потом мои мысли приняли другое направление. Так, значит, у Абеля есть внучка. И сколько же ей годков, этой Джессике Гарланд? Мамаша ее родилась примерно в 1936-м, а если она рано вышла замуж и рано родила дочь, то Джессике должно быть лет двадцать пять или около того. Подходящий возраст. Не составляло никакого труда живо представить себе, как Абель разыгрывает перед молодой женщиной роль гостеприимного хозяина, плетет пленительные байки о довоенных венских кафе и потчует ее шварцвальдским тортом и эклерами. И ни разу не обмолвился о ней, старая лиса!

Я уже засыпал, когда вдруг в голове мелькнула интересная мыслишка. Я выбрался из постели, открыл телефонную книгу, набрал номер. Через четыре гудка трубку взял мужчина.

Я молчал, словно слушал «Молитву по телефону». Молчал, а человек, взявший трубку, несколько раз сердито повторил: «Алло, алло!» Кроме его голоса, была слышна еще негромкая музыка и собачий лай. Потом трубку положили – думаю, это сделал человек, а не собака, и я снова улегся в постель.

Глава 16

В промежутке между ночными телефонными звонками я успел среди прочего завести будильник, и на следующее утро он чуть не свел меня с ума своим дурацким дребезжанием. Я выбрался из постели, пошатываясь, полез под душ, кое-как побрился и заглотал первую чашку кофе. Немного придя в себя, я включил радио, отрезал пару ломтиков хлеба с отрубями, намаслил, намазал джемом, съел, выпил еще кофе, отодвинул занавески и искоса, опасливо выглянул на свет.

А день обещал быть хорошим. На востоке темные тучи еще скрывали восходящее солнце. Но на западе небо было чисто. Ветер, обычно дующий оттуда, гнал вчерашнюю непогоду на Атлантику, и над Гудзоном уже голубело.

Выпив еще одну чашку кофе, я устроился в самом удобном кресле с телефоном в одной руке и справочником – в другой. Я бросил грустный взгляд на свою Мортонову ногу и начал звонить.