Укус ангела - Павел Крусанов

– Балуют господа, – и едва не прищемил ей нос створками.

– Как это понимать? – Чекаме из последних сил сохранял совершенно не годное для случая достоинство.

– А так! – мастерски рявкнул генерал. – У меня – не у Кондрашки, за столом не пёрнешь! – И указал дулом на Легкоступова: – Вот он растолкует.

Редактора «Аргус-павлина» напор матёрой казармы привёл в полное изнеможение.

Обмирая под взглядом Некитаева, чувствуя его свинец всем трепещущим естеством, Пётр бессмысленно смотрел на неподвижное тело князя. Подспудно он сознавал, что сейчас, вот в этот именно момент, Иван его испытывает, экзаменует по той самой дисциплине, в которой Легкоступов пытался только что объявить себя докой. Он должен был решиться, должен был посметь… И он посмел.

– Феликс хотел использовать генерала, – подняв глаза, твёрдо пояснил Пётр, – но, вместо этого, сам оказался дичью.

– Молодец, – одобрил Некитаев, – хорошо отвечаешь – чётко. А вот болтовня ваша – дрянь.

Он обвёл взглядом гостей горемычного Кошкина и улыбнулся. Он так улыбнулся, что никто, включая отчего-то вдруг вспотевшего негра (о чём известил публику запах его чёрного пота), не посмел снести эту улыбку и этот взгляд. Кроме Легкоступова. Пётр уже всё для себя решил: он принял правила – он был с ним.

– Я слышал, ты женился на Тане. – Теперь генерал обращался к товарищу по детским играм вполне доверительно, словно они в гостиной были одни.

– Да.– У Петра неудержимо задрожали колени. – Тринадцать лет назад. Безо всякого символизма.

– Я слышал, у вас есть сын.

– Да. Нестор. Ему тринадцать лет.

Некитаев как будто задумался. Тишина, повисшая в просторной комнате, показалась Легкоступову чрезмерной, нестерпимо зловещей – он не смог её вынести:

– Как ты жил эти годы?

Генерал обернулся к дверям:

– Прошка, как мы жили эти годы?

– В нашей жизни было много кое-что, – поразмыслив, изрёк денщик.

– Ясно? – Кажется, Иван остался доволен. – Две недели назад я получил эти погоны. – Он тронул свободной рукой правое плечо. – А вчера консулы подписали указ о моём назначении – генерал-губернатором Царьграда и командующим Фракийского военного округа одновременно. – Некитаев пристально посмотрел на Петра и куда-то дальше – взгляд беспрепятственно прошёл навылет, словно Пётр по-прежнему оставался в четверге, а Иван смотрел уже из воскресенья. – Послезавтра я вылетаю. Ты отправишься со мной.

Спорить было глупо – генерал приказывал и, определённо, был готов покарать за неповиновение. Легкоступов кивнул и облизал сухие губы. Какое, к чёрту, назначение? Генерал только что при дюжине свидетелей – трах-тибидох! – убил человека. Как минимум одиннадцать очевидцев будут показывать не в его пользу. Но даже если негр наливал, а Аркадий Аркадьевич пил и они пропустили момент убийства, даже если преданный Прохор заявит, что пуля влетела в форточку – то всё равно сегодня Некитаева арестуют, и послезавтра он отправится не в далёкий Царьград, а в ближайшую следственную каталажку. Пётр вновь мысленно чертыхнулся – на что он надеялся? Дело выглядело совершенно безнадёжным.

Однако Некитаеву так не казалось.

– На сегодня, пожалуй, достаточно. – Иван подался вперёд, к диктофону, выщелкнул кассету и небрежно сунул её в карман. Затем он настойчиво отыскал перепуганный взгляд девицы с антрацитовыми волосами (вопреки масти в кругу друзей её звали Кауркой) и, не меняя тона, заметил: – В наших организмах, кисуля, есть кое-какие различия, способные послужить к обоюдному удовольствию, – после чего вновь с невозмутимым бесстыдством подмигнул ей.

Поскольку он по-прежнему держал в руке револьвер, онемевшая Каурка вполне могла посчитать себя пленницей, добытым в бою трофеем… Не искушая судьбу, этим самым она себя и посчитала.

Когда генерал, скрывшись со своим безропотным дуваном в прихожей, победоносно громыхнул входной дверью, денщик торопливо, но с достоинством махнул стопку водки, привередливо выковырял со дна полной фарфоровой плошки маринованный огурчик, вкусно хрустнул и осклабился.

– Не бздеть горохом, – успокоил он поддетую на фуфу публику, – генерал стрелял «цыганской» пулей. – И уже направляясь вон, добавил: – Нашатырю ему дайте или свечой задутой окурите – он и отпрыгнет.

Денщик надел поданную растерянной горничной фуражку, шутейно взял под козырёк и стремительно убыл. Все посмотрели на поверженного князя. И в этот миг – никто шага не успел ступить ему на помощь – Феликс судорожно дёрнул ногой, громко, по-лошадиному фыркнул, приподнялся на руках и окинул гостей глупейшим взглядом.

– Ну, Ваня! – восхищённо всплеснул руками Аркадий Аркадьевич. – У Фили пили, да Филю же били! Ну, сукин кот! Ну, бестия!

Понятное дело, ему – природному плуту, любителю жестоких шуток, прощелыге – такое надувательство даже не снилось.

Глава 7.

Третий ветер

(за год до Воцарения)

В такой волейбол могут играть только моги, хотя игра основана на практике, доступной в принципе каждому.

Глядя в зеркало, Легкоступов ущипнул складку жира на животе и решил не завтракать. После вчерашнего ужина, где было всё и гибель сколько – от царской ухи и печёного лебедя до угольной рыбы с бамбуковым соусом и трепангов, – решение это далось просто. Что и говорить – повар расстарался на славу. Особенно ужаснули Петрушу свиные глаза, приготовленные изощрённым китайским способом – на раскалённой игле, благодаря чему глазная жидкость закипала прямо под собственной оболочкой, внутри мутнеющего яблока… Завершилось всё, кажется, тортом, который Пётр помнил уже плохо («Атансьён! Торт „Анжелика“!» – важно объявил метрдотель. «Господа, это каннибализм!» – застонал Петруша. Некитаев взялся за нож и отсёк изрядный ломоть: «Ну так прими филеечку…»), что, впрочем, неудивительно – вин, коньяков и водок за вчерашним столом счесть было невозможно.

Итак, Некитаев стал консулом. Гесперия изъявила волю и отдала голоса тому, кто заставил себе поверить, хотя посулы претендентов были схожи, как речи над отверстой могилой. Как клятвы всех на свете женихальщиков.

Их было трое – тех, кто мог всерьёз рассчитывать на консульский плащ от Гесперии. Сенатор Домонтович – дальний отпрыск того Довмонта, чей меч поныне хранился в псковском Троицком соборе, и чьих потомков, включая одну эротоманку, преуспевшую в зрелые годы на дипломатическом поприще, до сих пор на берегах Великой встречали колокольным звоном. Второй – минувший консул, седой бывалый лис, давно от подошвы до пика изрывший потаёнными ходами неприступную пирамиду власти. И наконец – герой всех последних войн, любимец институток и армии, губернатор Царьграда генерал Некитаев. Кущи райские обещали все, но граждане уверовали именно в Ивана. Пожалуй, он и вправду был харизматической личностью, но… Нет сомнений, он был достоин доверия, и воля его ворожила людей, как ворожит их всё смертельное, однако, если б седой лис внезапно не съехал с петель, а Домонтович не оказался замешан в дурацком шахер-махере с древесиной, то ни армейское влияние, ни плакаты и драматические публичные речи, ни даже клип Оленьки Грач, где под её голосистую лабуду у ног Некитаева покорно ложились, усмирённые одним лишь мановением его десницы, штук восемь уссурийских тигров, – ничто это, возможно, не обеспечило бы Ивану столь оглушительную победу. Пётр это знал. И потому считал викторию Ивана едва не полностью своей заслугой.