Капитан - Михаил Кизилов

— Говядина или баранина?

— Конечно, говядина, какой разговор?

Получили (хорошо, что ума хватило взять на один раз), приготовили. Офицеры ничего, но матросы многие отказались — верблюжатина. А зовут ее здесь — говядиной.

Когда закончили все расчеты с берегом, еще и еще раз проверили укладку продуктов и имущества службы, закрепили все по-штормовому — на всякий случай.

И вот наконец-то раздались звонки и обязывающая на долгую работу в море команда: «Корабль к бою и походу изготовить».

Экипаж, от матроса до командира, делал свое дело без суеты. Своевременно пошли доклады о готовности боевых постов, служб и боевых частей к походу. Все идет как положено. Но внутреннее волнение есть. Все-таки выходим в море. Пусть оно теплое и в это время спокойное, без штормов, но море — это море.

Вот уже все на местах, и раздается команда: «Отдать швартовы», и следом другая: «Выбрать правый якорь» (мы стояли на одном якоре).

Несколько минут ожидания — и с бака доносится доклад боцмана Сапина: «Правый якорь чист!» Старпом тут же командует: «Гюйс спустить, флаг перенести». Сигнальщики мгновенно отрабатывают команду, и на мачте «до места» взлетает походный флаг.

— Обе машины вперед — сорок!

— Есть обе вперед — сорок!

Корабль вздрогнул, ожил и «зашумел», как самовар, — привычно и покойно. Пошли.

— Левая вперед — пятьдесят, правая — сто. Руль лево — пятнадцать, — в голосе командира скрывается радость.

Я еще более радостно репетую команды, и указатели телеграфов в мгновение ока оказываются в нужном положении. Вахтенный рулевой — старшина 1-й статьи Рычков с широченной улыбкой кладет руль влево, мы ложимся в циркуляцию, оставляя за кормой изящную кривую.

— Обе вперед самый полный! — командир не отказал себе в удовольствии выйти на всех парах, — Пусть смотрят, как русские моряки ходят!

Все улыбаются, и адмирал еще больше поднимает настроение:

— Товарищи, идем домой!

Через минуту это известно всему экипажу. Это хорошо, что домой. Как там?

А в Советском Союзе циклон. Холодный воздух прорвался в районе Норильска. Очень холодно. У нас же тридцать два градуса жары по Цельсию. Далеко слева остров Цейлон. Жарко и душно и очень хочется в зиму. Чтобы было чуточку холмистое, с далью, убегающей к лесу или озеру, место, чтобы был близко лес и обязательно березы, чтобы был легкий морозец, безветрие и луна.

Только что закончился снег. Мороз крепчает. Снег под ногами поскрипывает звонко и резковато, а если идешь по лесу, то звук шагов дополняет то чувство восторженной жуткости, когда и страшно, и уходить не хочется. Ты знаешь, что к одиннадцати вечера доберешься до базы, где ждут тебя коллеги по команде, выбравшиеся сюда на институтские сборы. Напоят чаем, и пойдет разговор про сессию, про завтрашнюю тренировку, про то, как кто-то сбился с трассы и заголодал, то есть будет нормальная спортивно-студенческая жизнь. А пока ты в лесу, то находишься в другом, немного нереальном сказочном мире, добром и мягком, располагающем к раздумью, спокойному мировосприятию. А еще хочется, чтобы снег летел из-под лыж и ты тоже летел, с трудом удерживая равновесие, чтобы дух захватывало.

Это мечты, а пока лучший отдых — книги. Только что прочитал фразу, которая потрясла, Впервые в жизни почувствовал, как на голове зашевелились волосы:

«22 июня 1941 года была очередь в загсы. Везде. По всей стране».

Всего одна строка, но сколько в ней жизни.

Лежим в дрейфе. Матросы выпросили на камбузе шкуру от окорока, нашли крюк толщиной в хороший палец и приблизительно такого же размера капроновый фал. Забросили. Не прошло и минуты, как «клюнула» акула. Раз-два — вытянули! Забилась на палубе. Удар кувалдой — затихла. Измерили — больше полутора метров. Собрались чуть ли не все свободные от вахты. А все-таки красива она и по-своему изящна. Чудо морское. Стало жалко, и больше не ловили.

Под вечер, когда уже все, в предвкушении прохлады, выбрались на палубу, я услышал крик Сверчкова:

— Товарищ лейтенант, смотрите!

Сначала увидел за кормой фонтаны, потом кабельтовых в четырех всплыло что-то огромно-неуклюжее, медленно, но неотвратимо погрузилась в воду тупая голова, высоко вскинулся хвост, и — резкий удар! Сначала виден всплеск, потом доносится звук. Как выстрел пушки, только более растянутый. Кит! Не успел скрыться один, как появился второй, потом еще и еще, но подалее. Словно флот на маневры вышел.

«П-фу-г-г, б-б-у-у-х!»

Расступись все живое, киты гуляют!

Тихо стало на палубе. Видимо, каждый представил себе встречу один на один в море. Когда корабль преследуют акулы, матросы бросают им с юта всякую всячину. При этом стоит там шум и смех, хотя, окажись кто-нибудь в воде, — пощады не будет. А все равно — смеются. Сейчас моряки молча провожали стадо взглядами. Серьезными, уважительными. И только когда спины китов растворились в сумерках, старший лейтенант Володин задумчиво произнес:

— Да-а, хороши зверюги!..

Стоявший рядом Сверчков добавил.

— Красивые какие, зачем их только бьют?

— Товарищ лейтенант, вас приглашает к телефону лейтенант Котеночкин!

Решив серьезно заняться подготовкой к сдаче кандидатского минимума, я использовал старое флотское правило: «Если хочешь спать в уюте — спи всегда в чужой каюте». Для начала я попросил, к великой радости механика, у которого не хватало телефонных аппаратов, снять из каюты телефон. И вот теперь смотрел на рассыльного, как на Шерлока Холмса, и соображал, как он меня нашел и что за сюрприз приготовил мне Котеночкин. Полчаса назад в корабельной санчасти началась операция по удалению аппендикса. Котеночкин хоть и стоматолог, но ассистирует хирургу. Стало быть, звонит по делу. Поднялся в рубку дежурного по кораблю.

— Товарищ лейтенант, голос Котеночкина звенит от значительности, — у нас складывается тяжелая обстановка. Очень жарко. Поэтому нижайше просим лично вас принести нам квасу из холодильника.

Вот стервец! Жара стоит плотная, квас, естественно, не успеваем запаривать, заняли все свободные емкости, но все равно не хватает. Перед началом операции Бобровский отнес в санчасть десятилитровый баллон с квасом, а сейчас, не упуская случая, Котеночкин заготавливает живительную влагу впрок. В другой ситуации дело у него не выгорело бы, а тут расчет точный: интендант наверняка захочет на операцию посмотреть. Прибежит с удовольствием. Расчет, в общем-то, верен, но так просто я не сдаюсь:

Аппендикс мне уже удалили… Да и зачем лишнюю инфекцию в операционную вносить?

Котеночкин не ожидал такого оборота, запнулся, потом принялся энергично убеждать:

— Ну что ты, Саша! Когда ты еще такое увидишь? Тем более сам флагманский медик Петров делает операцию, а он у стола — бог!

При упоминании фамилии Петрова я невольно улыбаюсь. Щупленький человечек, шустренький, с вихрастым, растрепанным пробором на розовенькой голове, оттопыренными ушами и удивительно детскими глазами. Излучение добра. Не обидел бы мухи, ежели бы та не переносила инфекцию. За чистоту и соблюдение санитарных норм борется, не зная устали. Оптимист с хорошо развитым чувством юмора. Очень интересный собеседник, любознательный от природы.

В Африке многим из нас подарили рога антилопы. Ему не подарили. Очень расстроился. Просил, буквально канючил:

— Всем дали роги, мне не дали роги. Дайте мне роги! Менялся на кораллы, рапаны, страусиные яйца… К концу похода собрал в своей каюте восемь разновидностей рогов, чем искренне гордился.

— Эти начальнику медслужбы подарю, эти коллегам в госпитале, эти соседу…

Достал рогами всех так, что ему посулили собственные — после похода. Шутя посулили, но попали в точку. Возвратившись в базу, Петров получил письмо от жены, вернее, уже от бывшей жены. Ушла к другому медику, тоже майору, но сухопутному. Пришел в кают-компанию удивленно-веселый!

— Ну надо же, Володин оказался прав! Не прошло бесследно мое последнее увлечение.

— Неужели теперь не выбросишь? — забросил удочку капитан-лейтенант Асеев, в надежде, что и ему кое-что перепадет.

— Выбросить не выброшу, а дарить буду. Такому подарку цены нет: рога от рогоносца. В этом что-то есть. Обязательно раздарю. Помнить будут.

Но это все еще впереди, а сейчас и майор Петров, и Котеночкин, и Гребенюк — начальник медслужбы корабля — парятся в операционной, решают судьбу старшины Слепенкова.

Я их всех отчетливо представляю: в зеленых халатах, в бахилах, масках. Поход сблизил нас, тем более что продовольственники и медики работают рука об руку. Хочется взглянуть, какие у них сейчас лица. Обычно они весело-ироничные.

Котеночкин наседает:

— Представляешь, тебе предлагают заглянуть вовнутрь человека. Че-ло-ве-ка! А ты еще ломаешься!

— Ну ладно! Если ты так настаиваешь, я иду. Готовь маску и бахилы!