Яд и мед (сборник) - Юрий Буйда

– Кто тут? – вскинулась княгиня.

Твердым, уверенным шагом приблизился к ней громадный мужчина с ключом вместо креста на шее – и тело ее тотчас узнало его, и горячим воском наполнились увядающие груди, и тугим шелком натянулся ее живот.

– Господи! Откуда ты?

– С вершины Аманы! – прохрипел он, одним движением разорвав на ней пеньюар. – С вершины Сенира и Ермона! – выкрикнул он, швыряя ее на постель. – От логовищ львиных, от гор барсовых! – прошептал он, погружаясь в нее, как в бездну.

Семь дней и ночей, без еды и сна, предавались они плотским воспоминаниям о той ночи любви, которая однажды развела их на долгие годы. Семь дней и ночей, без еды и сна, и на восьмой княгиня вспомнила все. И поняла также, что отныне до смерти обречена этому мужчине. Без ужаса и удивления внимала она его рассказам о странствованиях по Европе, о дуэлях и войнах и о том, что вот уже полгода, как служит он под знаменами Емельяна Самозванца, который пожаловал его чином полковника.

– Что ж, – только и молвила она, – значит, умереть мне полковницей.

Утром восьмого дня она собрала всех своих слуг, гайдуков и егерей и передала их под начало полковника Сорьина, передала вместе со знаменем – белой шелковой простыней, на которой за семь дней и ночей ало отпечатались ее ягодицы, спина с горошинами позвонков и круглые пятна от стертых в кровь его коленей.

Так началась третья жизнь княгини Осорьиной-Рощи.

Спустя два месяца поручику Изместьеву удалось хитростью заманить «полковника» Сорьина в засаду и захватить живым в плен. Его пытали и казнили на базарной площади городка Осорьина. Аталия Алексеевна попыталась выкрасть тело возлюбленного, для чего подослала к палачу лазутчиков с мешком червонцев, однако единственное, что ей удалось, так это выкупить у ката один сорьинский член. Поместив его в стеклянный сосуд, наполненный едким желтым спиртом, Аталия Алексеевна уединилась в черном шатре и провела в полном одиночестве три дня и три ночи. Но никто не слышал ее рыданий.

Спустя четыре дня сотня черных всадников ворвалась в имение Изместьевых и уничтожила всех, не щадя ни брюхатых баб, ни малых детей. Впереди на страшно оскалившемся белом жеребце летела княгиня Осорьина-Роща – с окровавленной саблей в правой руке и смоляным факелом – в левой. Поручик Изместьев, чью молодую жену княгиня-«полковница» швырнула на растерзание гайдукам, а потом умертвила, поклялся изловить злодейку.

Смерчем, вихрем неслась по России Аталия Осорьина-Роща, не ведавшая жалости мстительница, чье имя наводило ужас и на кротких поселян, и на петербургских придворных. Ночами она уединялась в черном шатре и близко не подпускала ни одного из мужчин.

Днем ее видели на белом жеребце, с тяжелой саблею в руке. За нею несли знамя – шелковую простыню с несмываемыми отпечатками двух тел…

В то же время в осорьинском Крестовоздвиженском монастыре ею была устроена община свободной жизни, члены которой вместе обрабатывали землю, ухаживали за скотом и не имели венчанных жен, ни мужей, но жили кто с кем хотел.

Наконец осенью 1775 года команда поручика Изместьева настигла поредевший отряд «полковницы» и вынудила его к бою. Сражение было тяжелым, ибо никто из разбойников не желал попасть в солдатские руки живьем. В том бою княгиня лично зарубила драгуна, но была ранена, схвачена и доставлена в Петербург.

Несколько месяцев ее держали в крепости и допрашивали в секретной канцелярии. Видевший ее тогда Гавриил Державин писал: «Женщина весьма бела и дородна, с вислым брюхом и толстыми ляшками, из коих на левой, снутри, родимое пятно… взор, однако, блистающий, ум злобной и едкой…»

Иною предстает она на страницах Записок графа Изместьева, сочиненных им на склоне лет: «Я вошел в камеру и увидел ее. Женщина совершенно невиданной красоты, невзирая на весьма зрелые лета. А вскоре я убедился и в ее глубоком уме… я забыл о разности возрастов, я забыл, что предо мною – убийца обожаемой моей супруги… я был потрясен и покорен одним звуком ее голоса… О если б! – подумал я невзначай, но тотчас прогнал мечту…»

Из тюремного затвора она писала послания императрице, которая, в свою очередь, сообщала о них своему другу барону Гримму: «Острый ум этой нежелательницы добра никому вызывает одновременно ужас и сострадание. Безбожие ее очевидно, а как нет ничего преступнее для Россиян в нынешнем их состоянии, то и княгиня Аталия вполне являет собою порождение диаволово. Вот, барон, образчик ее измышлений: «Россия есть душа, живущая грезою о теле, о воплощении, коего лишена она от истоков своей исторической жизни. Отсутствие свободы не позволяет душе воплотиться. Я разумею свободу тела, без коей свобода души есть лишь свобода веры, дикого бунта и бескостных видений… Отечество свое человек понимает лишь чрез свое устроение и бытие. Однажды я обрела свободу плоти, совершенно противоположную свободе блуда, в коем я жила годами, полагая свободою, – и вместе со свободой плоти обрела свободу души – Боже! никому же не ведомо сие чувство гармонической радости, испытанное мною с моим супругом-разбойником!.. Мы же презираем и боимся тела лишь из страха пред свободой. Мы не знаем, как научиться не бояться себя, своей воли, своей истории, своего Отечества, своего будущего…» Как явствует из ее писаний, сия Антихристианка в пылу еретичества своего изобличает себя как наиопаснейшая врагиня Веры, Власти и России».

Невзирая на происхождение, княгиня Осорьина-Роща, ввиду небывалости и умственной мерзости свершенных ею преступлений, была приговорена к площадной казни четвертованием. Государыня наблюдала действо из-под навеса нарочно устроенной беседки. Граф П. для потехи велел доставить государыне стеклянный сосуд с известным членом, извлеченным из княгининой шкатулки. Забава привела императрицу в восторг и весьма развлекла ее, в то время как огромная толпа на площади громко приветствовала ловкость дюжего палача. Швырнув обрубок белого тела на плаху, палач одним ударом отсек злодейке голову. Над плечами ее вздулся розово-фиолетовый пузырь, который палач для смеха проткнул перстом. Против ожиданья, однако, из отверстия не хлынула кровь, но выпорхнула златоклювая птица, прянувшая ввысь и накрывшая тенью своих крыл многотысячную толпу. В страхе и смущении люди повалились на колени, торопливо крестясь и зажмуриваясь. От неожиданности и смущения сотворила крестное знамение и государыня – рукою, в коей по забывчивости был зажат известный член. Душа же княгини Аталии отлетела, как отлетела и златоклювая птица, – к вершинам Аманы, к вершинам Сенира и Ермона…

Добела, но не дочиста

Князь Алексей Алексеевич Осорьин пил утренний чай у открытого окна, выходившего в сад, и любовался только что распустившимися розами и гортензиями.

Лето стояло жаркое, грозовое, пышное – роскошное.

На столе шевелилась от ветерка газета, придавленная ножом с резной костяной ручкой. Антитурецкое восстание в Герцеговине, осада Требинье, Селим-паша, Джован Гутич, храбрые черногорцы, низамы и башибузуки, славянское единство – об этом говорила вся Россия. В газете писали о воодушевлении, которое охватило русское общество, о сборе средств в помощь восставшим братьям-славянам и отправке в Герцеговину добровольцев. Князь Осорьин не разделял всеобщего энтузиазма. Около тридцати лет он проработал на Певческом мосту, в Министерстве иностранных дел, где до сих пор вспоминали его хлесткое bon mot о славянском братстве, которое крепко до первого французского кредита.

Рядом с газетой лежал новый роман Достоевского «Подросток», прочитанный наполовину, с закладками. Алексей Алексеевич подозревал, что чрезмерная религиозность рано или поздно доведет писателя до какого-нибудь протестантизма, ставящего личность выше мира, и считал, что православное чувство не может приноситься в жертву христианским идеям. Но при этом, однако, он высоко ценил автора «Преступления и наказания», описавшего случай идейного, умственного убийства, у которого – в этом Осорьин был убежден – большое будущее в России.

Алексей Алексеевич закурил папиросу, взял со стола папку и углубился в изучение бумаг. Это были брульоны – черновые наброски плана преобразований, которые Осорьин намеревался затеять в своем имении.

В комнату скорой бесшумной походкой вошел Илья Заикин, управляющий – молодой, грамотный, красивый и лихой мужчина двадцати девяти лет, из крестьян. Собственно, все эти планы преобразований в имении он и составил.

– Алексей Алексеевич! – Управляющий был явно взволнован. – Мужики с Красного ручья прибежали, говорят, у них там чудо обнаружилось!

Осорьин поднял бровь.

– Женщина, ваше сиятельство. – Заикин развел руками. – Баба.

Осорьин выжидательно молчал.

– И не просто баба, а – гора, Алексей Алексеевич. Мужики говорят, росту в ней аршин двадцать с лишком, а потянет пудов на пятьдесят! Откуда взялась – неизвестно. Страсть, ваше сиятельство, прямо страсть!