Младшая сестра - Рэймонд Чандлер

Он вынул из коробки сигарету, а другую перебросил мне. Я поймал ее. Это была толстая египетская сигарета, на мой вкус слишком крепкая. Я вертел ее в пальцах и глядел в темные грустные глаза доктора. Он закурил свою сигарету и нервно затянулся.

— Теперь я введу и вас в рассказанную мной историю, — продолжал я. — Вы знали Клаузена, по вашим словам, профессионально. Я предъявил ему свою визитную карточку, где указано, что я частный детектив. Тогда он попытался позвонить вам, но был слишком пьян и не мог разговаривать. Я запомнил номер и позже сообщил вам по телефону о его смерти. Зачем? Если бы вы были чисты перед законом, то заявили бы в полицию о моем звонке. Но вы этого не сделали. Почему? Вы были знакомы с Клаузеном и с кем-то из его жильцов. Однако доказать этого я не смогу.

Другое предположение: вы знали Хикса, или Оррина Куэста, или их обоих. Полиции Лос-Анджелеса не удалось установить личность бывшего кливлендского гангстера — давайте назовем его Стилгрейвом, — но кто-то мог это сделать, иначе ради этого снимка не стоило убивать людей. Вы никогда не практиковали в Кливленде, доктор?

— Конечно, нет.

Голос Лагарди, казалось, доносился издалека. В глазах его было то же отсутствующее выражение. Он сидел неподвижно, держа во рту сигарету.

— В полиции есть целая комната адресных книг и справочников, — продолжал я. — Я могу проверить это, не выходя от вас… Наверняка несколько лет назад вы располагали приличным врачебным кабинетом в деловом районе, а теперь — эта жалкая практика в захудалом городишке, Наверное, вы хотели сменить фамилию, но не смогли из-за лицензии на практику. Кто-то должен был руководить этой игрой, доктор. Клаузен был ничтожеством-пьяницей, Хикс — дураком, а Оррин годился только на вторые роли. Но их можно было использовать. Вы лично не могли выступить против Стилгрейва, тогда вы бы остались в живых ровно столько времени, сколько нужно, чтобы крикнуть «мама!». Поэтому вам пришлось действовать с помощью пешек, вы подставляли их вместо себя и жертвовали ими по мере надобности. Ну как, мы достигли чего-нибудь?

Лагарди слегка улыбнулся и со вздохом откинулся на спинку кресла.

— Есть еще одно предположение, мистер Марлоу, — почти прошептал он. — Вы круглый идиот.

Я усмехнулся и полез в карман за спичками, чтобы закурить толстую египетскую сигарету.

— К сказанному могу добавить, — напомнил я, — что сестра Оррина позвонила мне и сообщила, что он в вашем доме. Согласен, что каждый приведенный мной аргумент имеет свои слабые стороны, но любопытно, что все они фокусируются на вас.

Я спокойно затянулся сигаретой. Лагарди наблюдал за мной. Вдруг его лицо заколыхалось и стало расплываться в воздухе, то удаляясь, то приближаясь. Я почувствовал стеснение в груди, а мой мозг перешел на черепаший шаг.

— Что происходит? — услышал я свой невнятный голос.

Я стиснул ручки кресла и попытался встать.

— Что я, одурел, что ли? — пробормотал я, все еще держа во рту сигарету и затягиваясь.

«Одурел» было слишком слабым определением моего состояния.

Я встал, но мои ноги, казалось, были налиты цементом. Мой собственный голос доносился до меня, словно через ватную прокладку. Я отпустил ручки кресла и протянул руку к сигарете. Несколько раз промахнувшись, я наконец ухватился за нее, но на ощупь это была не сигарета, а слоновья нога с острыми когтями, вцепившимися в мою руку. Я тряхнул ею, и слон убрал ногу. Смутная, но громадная фигура встала передо мной, затем мул лягнул меня в грудь. Я сел на пол.

— Немного цианида, — послышался чей-то голос. — Не роковую дозу, даже не опасную. Просто для успокоения…

Я начал подниматься с пола. Приходилось ли вам когда-нибудь подниматься с пола, который делает мертвую петлю? Когда пол немного успокоился, я встал под углом в сорок пять градусов к нему, собрался с силами и пошел. На горизонте виднелось что-то похожее на надгробие Наполеона. Вполне подходящий объект, и я, шатаясь, направился к нему. Мое сердце билось часто и глухо, и мне было трудно дышать. Так бывает после беготни на футбольном поле, когда кажется, что ты никогда уже не сможешь вздохнуть. Никогда, никогда…

Потом надгробие Наполеона превратилось в плот, качающийся на волнах, а на плоту стоял человек. Он был чем-то знаком мне. Я направился к нему и ударился плечом о стену. Голова моя закружилась, и стал отчаянно цепляться за что попало, чтобы удержаться на ногах. Под руку мне подвернулся только ковер. Как я очутился на полу, не знаю — это тайна. Я пополз по ковру, не чувствуя ни ног, ни рук. Я полз к темной деревянной стене, а может, к мраморной. Передо мной снова возвышалось надгробие Наполеона. Что такого я сделал ему, за что он обрушивает на меня свое надгробие?

— Нужно выпить воды, — сказал я.

Я прислушался к эху, но его не было. Может быть, я ничего не говорил, а только подумал? Цианид — вот о чем стоит подумать, пока ползешь по тоннелю. Он сказал: «Не роковая доза». О'кей, значит, это была всего лишь милая шутка. Так сказать, полуроковая доза.

«Частный сыщик Филип Марлоу, возраста тридцати восьми лет, с подмоченной репутацией, был вчера вечером задержан полицией в подземном тоннеле с роялем на спине. На допросе в полицейском участке Марлоу заявил, что он взялся доставить рояль магарадже Нишапура. Марлоу задержан для следствия. Шеф полиции заявил, что сообщение для прессы будет сделано через двенадцать часов».

Из тьмы показалось лицо. Я пополз к нему, но было уже поздно. Солнце село, наступила темнота, и лицо растаяло. Исчезли стены, письменный стол, пол. Все исчезло, даже я сам.

Глава 20

Большая черная горилла, положив лапу на мое лицо, давила на него. Я оттолкнул гориллу и понял, что она старается помешать мне открыть глаза. Но я все-таки решил раскрыть их. Собравшись с силами, я с трудом стряхнул тяжелейший груз со своих век.

Я лежал распростертый на полу лицом вверх — положение, в котором я, в силу своей профессии, находился не раз. Лежал я в том же кабинете доктора Лагарди. То же кресло и письменный стол, те же стены. Кругом та же настороженная тишина.

Я с трудом встал на четвереньки и потряс головой. Она закружилась. Я дернул ею, и она перестала кружиться. Тот же пол, тот же стол, те же стены, только нет доктора Лагарди.

Я облизал пересохшие губы и издал какой-то невнятный звук, не привлекший ничьего внимания. Привстал на ноги, и меня зашатало из стороны в сторону, как дервиша: я был слаб, как старая прачка, робок, как синица, и ловок, как балерина с деревянной ногой.

Я добрался до письменного стола и рухнул в кресло Лагарди. Отдышавшись, я стал искать вокруг бутылочку с живой водой. После долгих поисков я обнаружил в стеклянном шкафчике пузырек с двумястами кубиками этилового спирта. Теперь осталось найти только стакан и немного воды. Ради этого стоило потрудиться. Я отправился к дверям приемной. В воздухе все еще стоял запах перезревших персиков. Проходя в дверь, я ударился о косяк, остановился и огляделся.

В этот момент из коридора до меня донеслись чьи-то шаги. Я в изнеможении прислонился к стене и прислушался.

Шаги были медленные, шаркающие, с долгими паузами между ними. Сперва мне показалось, будто кто-то крадется, потом я решил, что это идет очень усталый или слабый человек. Словно хилый, тщедушный старик пытается добраться до кресла.

Тут без всякой причины я вспомнил отца Орфамей. Я представил себе, как он с пустой трубкой в руке идет по террасе своего дома в Манхэттене, штат Канзас, как подходит к качалке, садится, оглядывает газон перед домом и наслаждается курением, не требующим ни спичек, ни табака, не соря пеплом. Я подвинул ему кресло и помог сесть в тени бугенвилии. Он поблагодарил меня улыбкой, откинулся на спинку кресла, и его ногти царапнули по ручкам.

Ногти действительно царапали дерево, но это был реальный, а не воображаемый звук. Он доносился из-за закрытой двери приемной, ведущей в коридор. Это было еле слышное царапанье, будто в дверь скребется котенок. Что ж, Марлоу, ты старый друг животных, так пойди и впусти его. Я двинулся, хватаясь за вещи. Царапанье прекратилось.

Бедный котенок. Мое сердце бешено колотилось, что же касается легких, то мне казалось, будто они пролежали года два, забытые, на складе.

Я взялся за ручку двери, а потом сообразил, что сначала нужно было вынуть пистолет. Но я уже держался за ручку, а делать сразу два дела в моем состоянии было не под силу. Поэтому я повернул ручку и открыл дверь.

Там стоял мужчина, цеплявшийся за косяк белыми, восковыми пальцами. Он смотрел на меня ничего не видящими серо-голубыми глазами. Из его рта струйка крови стекала по подбородку. Внизу, на полу, уже собралась небольшая лужица.

Я не знал, куда его ранили, решил, что в легкое. Его нижняя челюсть задрожала; казалось, что он хочет говорить, но так ничего и не сказал.