Рефлекс змеи (Отражение) - Дик Фрэнсис

— Ладно... я согласен.

— Отлично! — Она вдруг улыбнулась мне, скорее панибратски, чем по-дружески. Она привыкла быть умнее прочих. И не умела скрывать это так хорошо, как Джереми Фолк.

— Мы сможем поехать в пятницу? — спросила она.

Глава 10

Когда я на следующий день, в среду, прибыл на ипподром в Ньюбери, я увидел Лэнса Киншипа, расхаживавшего во главе свиты кино — и звукооператоров и прочих работяг. Мы в раздевалке слышали, что он ведет съемки фильма с благословения устроителей и что жокеев просят ему содействовать. То есть, как нам сказали, не надо скалиться в объектив при каждой удобной возможности и не стоит наезжать в буквальном смысле на съемочную группу, если они будут путаться под ногами.

Я повесил мой “Никон” на шею, спрятал его под плащ и просто так сделал несколько фотографий киношников.

Формально камеры на скачках не особо одобряли, разве что в руках известных фотографов, но большинство участников не слишком беспокоило, когда публика делала снимки где угодно, кроме уединенного места для членов клуба. Распорядители скачек терпеливо относились к моим попыткам фотографирования и не трогали меня, поскольку я уже давно этим занимался. Только в Аскоте на Королевских скачках закручивали гайки — это были единственные скачки, где любителям приходилось оставлять фотоаппараты на входе, как бандитам “стволы” при въезде в город с запретом на оружие.

У Лэнса Киншипа был такой вид, будто он изо всех сил старался не походить на режиссера. Вместо своего замшевого оливкового пиджака, который, наверное, сейчас был в чистке по причине кровавых пятен, он был одет в коричневый твидовый костюм, и фетровую старомодно надетую шляпу и клетчатую рубашку. На нем был спокойного цвета галстук и скаковые очки. Казалось, он оделся как парень из высшего общества для собственного фильма.

Сейчас он торжественным голосом вещал что-то своей команде, неопределенно размахивая руками. И лишь по той напряженности, с которой они его слушали, не сводя с него глаз, можно было понять, что он тут главный. Я сделал пару снимков внимающей съемочной группы — все взгляды направлены на него, головы повернуты в его сторону. Я решил, что, когда я отпечатаю эти снимки, они будут прекрасной иллюстрацией того, как люди слушаются человека, которого они недолюбливают.

В какой-то момент, когда операторы снимали тренеров, седлающих коней перед первым заездом, Лэнс Киншип обернулся, и именно в то мгновение, когда я нажал кнопку, уставился прямо в объектив.

С раздраженным видом он зашагал ко мне.

— Что вы делаете? — спросил он, хотя и так все было ясно.

— Да так, интересуюсь, — безобидно сказал я.

Он посмотрел на мои сапоги, белые брюки, красно-желтый камзол под плащом.

— Жокей, — сказал он, словно бы самому себе. Уставился сквозь свои очки в черной оправе на мой фотоаппарат. — “Никон”. — Он поднял глаза, посмотрел мне в лицо и нахмурился, вроде бы узнавая меня.

— Как ваш нос? — вежливо осведомился я.

Он хмыкнул, наконец узнав меня.

— Не влезайте в кадр, — сказал он. — Вы не типичны. Я не хочу, чтобы на пленке мотался жокей с “Никоном”. Ясно?

— Постараюсь, — сказал я.

Казалось, он того гляди скажет мне все равно проваливать отсюда, но он посмотрел по сторонам, заметил, что некоторые из посетителей скачек слушают, и решил попридержать язык. С коротким неодобрительным кивком он пошел к своей команде, и все тут же зашевелились и стали снимать, как оседланных лошадей выводят на круг.

Главный оператор носил свою большую кинокамеру на плече и по большей части так и вел съемки. Ассистент шел на шаг позади и нес треногу. Один из звукооператоров таскал похожий на сардельку микрофон, а второй все время суетливо нажимал кнопки на блоке звукозаписи. Молодой человек с курчавыми волосами работал с “хлопушкой”, а какая-то девушка делала пространные заметки. Они весь день болтались тут и там, путаясь у всех под ногами и извиняясь, как чокнутые, так что никто особо и не обижался.

Они были у старта, когда я встал в ряд на малахольном новичке Гарольда. К счастью, меня не оказалось у восьмого препятствия, где малахольный всеми четырьмя ногами попал в ров со стороны прыжка и почти вверх тормашками полетел через бревно. Где-то во время этого дикого кувырка я вылетел из седла и по милости небес не попал под эту тушу, когда она грянулась оземь всеми полутора тоннами своего живого веса.

Конь несколько мгновений лежал в прострации, тяжело переводя дух. У меня было достаточно времени, чтобы схватить поводья и избавить его конюха от бесперспективного занятия — ловить убежавшую лошадь. Некоторые лошади мне нравились, а некоторые — нет. Этот конь был неуклюжим, упрямым бандитом, только что начавшим долгую карьеру плохого скакуна. Дома я несколько раз тренировал его и знал очень хорошо. Если он правильно шел на препятствие, он довольно неплохо его брал, но если он шел неправильно, то ему было плевать на приказы сменить шаг, к тому же каждая лошадь время от времени неправильно идет на препятствие, каким бы опытным ни был всадник. И я подумал, что каждый раз, когда ему удастся пройти дистанцию до конца, я буду просто счастлив.

Я покорно подождал, пока он встанет, немного погарцует, затем снова сел в седло и повел его рысью назад к стойлам, бросив несколько обнадеживающих замечаний расстроенному владельцу и несколько откровенных — Гарольду.

— Скажи ему, чтобы он подсчитал убытки и купил лошадь получше.

— Он не может себе этого позволить.

— Он впустую платит тренерам.

— Да уж, — сказал Гарольд. — Только ведь мы ему не скажем, да?

Я ухмыльнулся.

— Думаю, нет.

Я понес седло в весовую, а Гарольд пошел выпить с владельцем утешительную. Гарольду были нужны тренерские гонорары. Владелец покупает мечту и сам себя дурачит. Такое на скачках встречается всегда, каждый день. Только иногда мечта становится прекрасной, переполняющей душу явью, и, когда это сбывается, глаза владельца светятся, словно звезды. “Спасибо Тебе, Господи, за этих владельцев, — подумал я. — Без них не было бы скачек”.

Когда я снова переоделся в уличную одежду, мне сказали, что там, снаружи, какой-то человек спрашивает жокея с фотоаппаратом.

Я вышел посмотреть и увидел Лэнса Киншипа, который нетерпеливо расхаживал взад-вперед.

— А, вот и вы наконец, — сказал он, словно я и вправду заставил его долго ждать. — Как вас зовут?

— Филип Нор.

— Ладно, Фил. Вы сделали сегодня несколько снимков. Если они подойдут, я их куплю. Что вы на это скажете?

— Ладно... — растерянно сказал я. — Пожалуйста, если хотите.

— Прекрасно. Где ваш фотоаппарат? Давайте его сюда, давайте. Группа сейчас у финишного столба. Сделайте несколько фотографий, как они снимают финиш следующего заезда. Хорошо? Хорошо?

— Ладно, — удивленно сказал я.

— Тогда идемте. Идемте.

Я сходил за фотоаппаратом в раздевалку. Лэнс все еще ждал меня, хотя явно торопился. Он объяснил мне, что я мог бы пойти туда и подобрать ракурс получше и что у меня только один шанс, поскольку команда сейчас пойдет к автостоянке, чтобы заснять возвращающихся домой зрителей.

Наверное, он уже попытался попросить сделать эти снимки постоянных фотографов, что работают на скачках, но они сказали, что слишком заняты.

— Я подумал о вас. Подумал, что стоит попытаться. По крайней мере, фокус-то вы сможете навести? Ладно?

Мы шли быстро. Он то и дело сбивался на рысь и постоянно задыхался. Но его ментальная энергия не иссякала.

— Нам эти снимки нужны для рекламы. Ладно?

— Я понимаю, — сказал я.

Его слова и манеры настолько расходились с его внешним видом, что все это казалось мне совершенно нереальным. Назойливые киношники (которые поставляют или не поставляют кокаин на вечеринки) явно не привыкли появляться в виде сельских джентльменов в твиде, у которых гласные не разберешь, а согласные застревают в горле. Это его любимое словечко “ладно?” выходило без последнего “о”.

Я подумал, что, если бы он хотел сделать снимки для рекламы, он взял бы с собой собственного фотографа. Я спросил его об этом.

— Конечно, — сказал он. — Я подыскал одного. Но он погиб. Больше я этим не занимался. А сегодня увидел вас. Поспрашивал. Сказали, что вы неплохо снимаете и сможете сделать дело. Что вы грубиян. Если ваши снимки будут плохими, я не покупаю, ладно?

Он с пыхтеньем шагал к финишному столбу в дальнем конце ипподрома, и я спросил его, какой это фотограф погиб.

— Да парень по имени Миллес. Знали такого?

— Знал, — ответил я.

— Он сказал, что сделает. Погиб в аварии. Вот мы и пришли. Ну, работайте. Снимайте что хотите. На цветную пленку. У вас есть?

Я кивнул. Он тоже кивнул и повернулся, чтобы отдать приказ своей команде. Они опять слушали его, только слегка повернувшись к нему, и я пошел прочь. Лэнс Киншип был не из тех людей, которые нравятся с первого взгляда, но у меня снова возникло сильное ощущение, что его команда явно недолюбливает его. “Он не стал бы покупать фотографа, который показывает свое отношение к нему”, — холодно подумал я, потому подождал, когда команда перестала смотреть на него, и щелкнул их за работой.