Ночь огня - Решад Гюнтекин

Я не могу понять, почему я по собственной воле долгое время избегал наших встреч, пока никто не мог ни о чем догадаться.

Селим-бей без оговорок считал меня членом семьи и каждый раз, столкнувшись со мной, упрекал: «Что же вы не приходите, как вам не стыдно!» Даже если бы он этого не делал, я мог бы с милой улыбкой наглеца раз в несколько дней появляться у их дверей, повторяя: «Что поделать. Я к вам привык, никак не могу без вас». Несомненно, меня бы принимали с радостью. Но какой-то детский, необъяснимый страх не позволял мне это сделать. По вечерам я, как вор, крался вдоль холма позади их дома, надеясь увидеть ее хотя бы издалека.

Я все время думал об Афифе, ее лицо частенько мелькало перед моим мысленным взором. Пока я болел, лежа у них в доме, старшая сестра подсовывала мне альбомы с фотографиями, в одном из которых были портреты Афифе. Я никак не мог простить себе, что не украл один из них. Так как портрета у меня не было, я брал книгу, которую она подолгу держала в руках, клал ее на сигаретный столик рядом с кроватью и представлял, когда на книжных страницах начнут вырисовываться ее руки, контуры тела и лицо.

Образ получался скорее воображаемым, потерявшим отчетливость очертаний. Точно карандашный рисунок, который долго передавали из рук в руки. Чтобы вновь увидеть ее лицо, я иногда прибегал и к другим методам.

Например, в дождливый зимний день направлялся во внутренний садик монастыря, туда, где я впервые увидел ее. Часами я ломал голову, чтобы придумать благовидный предлог, хотя в этом не было необходимости.

Дерево, у которого Афифе стояла, прислонившись в Ночь огня, стало для меня своеобразной реликвией, к которой я не мог приблизиться без дрожи. Не обращая внимания на капли дождя, стекающие с голых веток, я глядел на лужи, наполненные гниющими листьями, и пытался угадать, где же горел костер, через который она прыгала.

Одним воскресным утром я по той же причине вместе с толпой людей пришел в церковь. Делая вид, что слушаю церковные песнопения, которые квартальные дети исполняли под аккомпанемент гармоники отставного военного аптекаря по имени Аристиди-эфенди, я бродил в толпе. Я пытался разглядеть среди колонн младшую сестру в сером дорожном плаще с поднятым воротником и черном платке с золотыми колечками на концах, закрывающем волосы до самых ушей. Наверное, стремление бродить по темным, полуразрушенным закоулкам в погоне за мечтой было в значительной степени навеяно «Рафаэлем», некоторые отрывки которого я уже знал наизусть.

Нога почти совсем перестала болеть. Лишь после долгих прогулок косточка, которая беспокоила Селим-бея, начинала ныть, поэтому я все еще ходил с тростью. Моя одежда становилась все небрежней, а страсть, что сжигала меня изнутри, отражалась в манере поведения.

Как-то вечером я возвращался с горы, расположенной позади дома Селим-бея. Нога болела сильнее, чем обычно, поэтому я присел на скамью у калитки, сделав вид, что хочу снять грязные ботинки.

Напротив меня, упершись руками в бока и внимательно глядя мне прямо в глаза, стояла тетушка Варвара.

— Что-то не так с твоей ногой, — с подозрением сказала она.

С притворным смехом я начал возражать.

Но она вдруг рассердилась:

— Чего тут скрывать? Я заметила, когда ты шел. Ты серьезно хромаешь.

— Это тебе показалось. Ведь у меня в руках трость...

— Зачем же ты таскаешь с собой трость, если нога не болит?

— Мне нравится. Трость роскошная вещь...

— Избавь Аллах от такой роскоши... Кто знает, где ты опять шлялся... Посмотри, на что похожи твои ноги, — вздохнула тетушка. Подобрав юбки, она присела на корточки и начала развязывать шнурки на моих ботинках, одновременно приговаривая: — Ты стал таким странным... Мне совсем не нравится. Если так пойдет и дальше, я попрошу кого-нибудь написать твоему отцу. Ведь знаешь, все меня обвиняют. Говорят: «Ты не следишь за Кемаль-беем». А в чем же моя вина... Кемаль-бей меня за человека не считает, что же я могу поделать?

— Кто же это говорит, госпожа?

— Как «кто»?.. Сестры Селим-бея!..

Я задрожал:

— Где ты их видела?

— Да здесь... Я забыла тебе сказать. Два дня назад они приезжали в гости к дочерям Аристиди... И зашли сюда. Так на тебя жаловались, что слов нет. Совсем к ним не заходишь... Как будто ты должен их постоянно навещать... По правде говоря, я тоже сетовала на тебя. Сказала, что ты совсем не бываешь дома. Они расстроились. А на самом деле... просто у них появился предлог, чтобы обвинить меня... Дескать, я не могу на тебя повлиять... А что я могу поделать, если со мной не считаются?..

Тетушка Варвара все еще не простила семью Селим-бея, которая лишила ее привилегии ухаживать за мной во время болезни. А теперь старая дева и вовсе взбесилась, считая, что старшая сестра и Афифе приехали в наш дом, чтобы пристыдить ее.

— А младшая так меня расстроила... Ведь по традиции гость садится туда, куда скажут, пьет кофе, ликер — все, что предлагают, а потом прощается и уходит. А эта встает, ни у кого ни спросив, и направляется в твою комнату... Шумит, грохочет, видите ли, какой-то роман ищет. Всему есть свой предел... Я ведь не дубина безмозглая. По статусу я хозяйка дома. И потом, ведь негоже молодой женщине ни с того ни с сего входить в комнату молодого человека? А я, как назло, еще не прибралась у тебя. И что ты думаешь? Она набросилась на меня со словами: «На что похожа комната!» Из уважения к тебе я ничего не ответила... Но это ты виноват... Что за беспорядок в комнате... Теленка можно спрятать, и корова его не найдет. Разве раньше ты был таким?.. Что с тобой стало?

От ярости тетушка Варвара никак не могла развязать мои ботинки. Она дергала шнурки в разные стороны и, сама того не зная, причиняла мне сильную боль, хотя стремилась мне услужить.

Но все было к лучшему. Если бы старая дева так не разъярилась, она бы обязательно заподозрила что-нибудь, увидев, как я остолбенел, стоило ей выложить новость.

Когда самообладание в достаточной мере вернулось ко мне, я спросил:

— Госпожа, почему вы мне раньше не сообщили?

Тетушка вдруг растерялась.

— Я забыла, мне в голову не пришло, — солгала она и, не в силах удержаться от горького упрека, добавила:

— Если бы я только знала, что ты так обрадуешься, я бы обязательно завязала на пальце нитку, чтобы не забыть.

За ужином, отчасти благодаря моим намекам, тетушка вновь вернулась к этому разговору и рассказала, чем мне пригрозили сестры. Они просили мне передать, что, если я буду слишком много гулять и утомлять ногу, они вновь насильно отвезут меня к себе домой.

Было понятно, что это не больше чем шутка. Но тетушка Варвара восприняла угрозу всерьез и, полагая, что я испугаюсь не меньше, чем она, говорила: «Смотри, теперь я ни в чем не виновата. Селим-бей странный человек; если он опять запрет тебя в эту комнатушку, не больше пароходной каюты, я вмешиваться не стану».

XV

Та ночь стала одной из редких ночей в моей жизни. Поначалу я сходил с ума, стоило мне вспомнить, что Афифе пришла ко мне домой и даже поднялась в мою комнату, а я в это время отсутствовал. Мне казалось, что я упустил шанс, который больше никогда не подвернется.

Но через какое-то время, когда прошло нервное потрясение, не без помощи ночной тишины, вызванное инцидентом, в моей голове зародился план, открывающий целый мир возможностей.

Домашние Селим-бея жаловались, что я не желаю с ними встречаться. Значит, я был просто обязан завтра же пойти к ним. Для этого требовалось лишь немного набраться смелости, чтобы не выдать своего волнения, когда я приближусь к дверям. Увидеть Афифе хоть раз! Мне казалось, этого будет достаточно, чтобы миновал любой кризис. К тому же я мог не ограничиваться одним визитом. Раз меня называют членом семьи и никому пока не известно о моем душевном смятении, я всегда могу прикинуться маленьким дурачком и, не таясь, смотреть на младшую сестру, стоит ей отвернуться.

Попасть в их дом было так просто, что я не мог понять, почему мне представлялись какие-то препятствия, и злился на себя. Во мне проснулось желание действовать, вертеться и крутиться. Я шагал по комнате, выходил в прихожую, глядя в зеркало тетушки Варвары, репетировал выражение лица наивного ребенка, которое мне требовалось нацепить на себя завтра, когда я буду говорить с Ней.

Судя по глухому шуму в ушах и горящим глазам, наполненным слезами, у меня случился сильный приступ. Это возбуждение напоминало исход длительного бездействия и толкало меня в странный мир, за границы возможного, где я мог тешить себя безумными надеждами и вдохновляться на любые начинания.

Несчастный случай мог с Легкостью случиться вновь. Разве что-то мешало мне умышленно сломать что-нибудь не слишком важное? Как только Селим-бей узнает об этом, он вновь усадит меня в экипаж и отвезет в ту же комнату. Афифе, как и прежде, будет разговаривать со мной, стоя в изножье кровати, а потом сядет в кресло у окна и повернется лицом к солнцу. Впрочем, со мной могло и не случиться несчастье, я не обязан был становиться жертвой злого рока. Завтра я мог где-нибудь повстречаться с Селим-беем и сказать, что боль в ноге никак не проходит, и он сразу бы в волнении отвез меня к себе домой. Тогда почему же я неделями понапрасну заставлял себя страдать, хотя все было так просто?