Путы любви - Сюзан Таннер

В коридоре было темно. Вместо балок потолка Дара видела лишь черные тени. Она чувствовала себя заблудившейся, не видя, куда ее несут. Их окутывала темнота.

После ее мрачной и холодной комнаты, похожей на кладовую, спальня Лаоклейна вдруг обдала теплом и мягким светом. Убранство этой комнаты отражало сильный характер и спартанские вкусы Лаоклейна. Стены и пол были покрыты шкурами, над кроватью висел шерстяной балдахин цвета темного леса, на окнах были только тяжелые ставни. В спальне стояла широкая кровать из тяжелого дорогого дерева. У ее изголовья – обитый железом комод. И кровать, и комод отбрасывали тени. В комнате не было украшений. В тяжелых золотых канделябрах были красивые тонкие свечи, а клинки и рукояти его оружия были начищены до блеска.

Локлейн опустил Дару перед камином. Он был такой же большой, как и камин в зале. Ноги не держали ее. Дара с усилием держалась прямо. Лаоклейн закрыл дверь. Приближался неотвратимый финал. 'Когда он обернулся к ней, она не могла оторвать от него глаз. Твердый взгляд выражал желание и решимость овладеть ею. Смело он отбросил в сторону ее шелковые волосы и расстегнул ряд крючков сзади на платье. Она безвольно опустила руки. Он стоял перед ней и держал ее в плену своих рук. Она попыталась тихо крикнуть, но он ртом заглушил этот звук, превратив его в стон, и начал снимать платье с ее плеч. Оно соскользнуло на пол и превратилось в груду материи. Дара вновь оказалась в его объятиях.

Он чувствовал, как бьется ее сердце, когда уложил ее на холодные простыни своей постели, и тихо успокаивал ее. Она взглянула на него, но когда он начал медленно снимать куртку и рубашку, она быстро опустила ресницы, чтобы не видеть этого.

Его гортанные звуки заставили ее кровь течь быстрее. Она почувствовала, как он опустился на кровать, его губы коснулись ее лица. Затем они опустились в ложбинку на груди, а пальцы нежно ее ласкали. Дара запаниковала, в ней просыпались сила и гнев дикого зверя, она стремилась убежать от него.

Лаоклейн поймал ее руки и с усилием держал в своих.

– Нет, Дара. Слишком поздно сражаться. Я овладею тобой.

Она выкручивалась, и он опустил свою ногу на ее, чтобы утихомирить. У нее захватило дух от этого соприкосновения плоти. Тепло его тела, его крепкое бедро заставляли ее покориться. Он был нежен, но когда достиг своей цели и проник в нее, она почувствовала только нестерпимую, жгучую боль. Он заглушил ее крики натиском своих губ и языка, а руки крепко держали ее вырывающееся тело под своим. Она продолжала всхлипывать, когда он оставил ее. Его жестокие слова вернули ей сознание и злобу.

– Я думал, в тебе больше огня и больше мужества, чтобы, по крайней мере, признать – ты желаешь меня. Иначе я не покусился бы на твою девственность…

– Я бы не разочаровала тебя, если бы не мой стыд, но это не твоя вина.

– Смелость – это еще не бесстыдство.

Он повернулся к ней снова, ее стон не остановил его. Лаоклейн уговаривал ее такими искусными поцелуями и такими нежными ласками, что ее тело ответило ему, несмотря на напряжение. Его руки нежно гладили Дару, губы его касались тех сладких мест, которых никогда не видел ни один мужчина. Неожиданно она почувствовала внутри себя тепло и зарождающиеся чувства, слишком сильные, чтобы с ними справиться. Она обнаружила, что не была холодна, наоборот, в ней пылала страсть ее менее цивилизованных и давно умерших предков.

Она содрогнулась, когда его пальцы погладили шелковую кожу ее бедер. Непроизвольно руки Дары поднялись к его лицу. Она притягивала его губы к. своим. Она сжалась, когда он нагнулся над ней и прошептал прямо у ее губ:

– На этот раз больно не будет. Я клянусь.

Его тело подвинулось к ее, сильное и незнакомое, но, как он и обещал, больше не было больно. Когда он проник в нее, она почувствовала, как ее охватило жаром, несомненно приятным, но и пугающим, так как она не могла контролировать его. Жар нарастал. Дара стала протестовать против его власти над ней. Они сражались слишком долго, но битва не закончилась даже тогда, когда она прильнула к нему, слабая и уставшая.

Лаоклейн уснул, прижимая Дару к своему телу, источавшему тепло. С неясным сознанием она хотела встать и найти убежище в своей собственной комнате, но понимала, что у нее не было на это сил. Следовало быть настороже, но руки и ноги были невероятно тяжелыми, веки опускались под тяжестью овладевшего ею сна.

Было еще темно, когда резкие удары в дверь разбудили их обоих. Лаоклейн остановил Дару, которая испуганно поднялась. Он выскользнул из кровати и пошел к двери, по пути надевая брюки.

Лета, ничего не заметив, прошла мимо него. В руках у нее был чайник с водой, новая свеча и ее собственная зажженная свеча.

– Дверь была закрыта, но ты приказал мне рано разбудить тебя. Я… – Она умолкла, когда увидела Дару, застывшую на кровати с гримасой ужаса и недовольства на лице.

– Да, Лета? – Лаоклейн не мог целиком спрятать свое раздражение, и короткий намек на нетерпение в его тоне подстегнул женщину скорее закончить свои дела. Она молча опорожнила чайник, зажгла еще одну свечу, оставив ее на умывальнике.

Когда дверь плотно закрылась за Летой, Лаоклейн повернулся к Даре. Раздражение его исчезло.

Она поймала его довольный взгляд и рассердилась:

– Ты получаешь удовольствие от моего стыда, мой господин? Возможно, ты стремился к этому, когда уложил меня в постель? Ты будешь смеяться вместе со своими людьми над тем, как прокладывал дорогу между английскими бедрами?

Он нахмурился, услышав ее грубость, и сказал:

– Замолчи, Дара, или у тебя будет больше причин, чтобы жаловаться.

– Итак, теперь ты угрожаешь, но я боюсь тебя меньше, чем когда-либо. Я сильно презираю тебя, но совсем не боюсь.

Вдруг она оказалась распластанной на простыне, жесткие серые глаза впились в нее.

– Презираешь меня, дорогая? Я так не думаю. – Его губы накрыли ее губы без предупреждения, с грубой настойчивостью. Не желая того, Дара ответила. Ее беспокоило, что она не могла сохранить свою злобу, что она стала беспомощна. Когда она ответила слабым жестом, что сдается, он прижал ее к себе, и она почувствовала биение его сердца и его теплое дыхание у своих волос.

С большой неохотой он встал и закончил одеваться. Он остановился у двери, прежде чем уйти, и задумчиво посмотрел на нее.

– Я пришлю слуг. Они принесут воды для ванны, но никакое мыло не смоет того, что сделано, Дара. Не думай, что это возможно.

В ответ она лишь молча посмотрела на него, проклиная всех шотландцев. Дверь закрылась. Дара осталась одна со своими недобрыми мыслями.

Вода в ванне была горячей и шелковой от мягкого ароматного мыла. Слова Лаоклейна оказались пророческими. Все ее усилия смыть следы ночи были напрасными, как он и говорил. Не потому, что боль между ног напоминала ей о случившемся, а из-за ее собственного смущения. Мягкая губка не могла его стереть, ополоснувшись, от него не освободишься.