Фонтан переполняется - Ребекка Уэст

она медленно, а я – быстро. Мы успели увидеть, как все створки резко поднялись, занавески собрались складками, словно кто-то схватил их, а потом слетели в сад. Как ребенок, выросший в бедности, я занервничала, были ли они застрахованы.

– Боюсь, придется посадить сэра Томаса Липтона обратно в вольер, – сказала Розамунда. – Мне нужно помочь маме поставить котел. Да уж, предстоит большая стирка. И конечно, никто теперь не приходит нам помогать.

– У вас никого нет? – ужаснулась я.

В те дни только отчаянно бедные люди не держали слуг, а в нашей семье работа по дому считалась такой же опасной, как лабораторные эксперименты с кислотами, поскольку можно было повредить руки, которые следовало беречь для игры на фортепиано.

– Ну, у нас никогда не было никого, кроме миссис Николс, – ответила Розамунда. – Папа не любит, когда мы тратим много денег. С тех пор как она от нас ушла, мы пытались найти ей замену, но все слишком боятся работать у нас.

Мы уже приблизились к дому, оставалось пройти мимо занавески, лежавшей прямо поперек дорожки. Розамунда наклонилась поднять ее, и я поспешила на помощь. До сих пор мне казалось, что я взволнована, но не напугана, но, когда кто-то дернул за дальний угол занавески, поняла, что ошибалась. Мне точно не померещилось. Помню, как волосы на моей голове зашевелились, Розамунда вырвала занавеску из чьей-то невидимой хватки, мы встали лицом к лицу и сложили ее.

– Мама, наверное, очень обрадовалась приезду твоей мамы, – сказала она, когда наши пальцы встретились.

– Моя только о твоей и говорит, – отозвалась я.

– Они познакомились примерно в том же возрасте, что и мы сейчас, – сказала Розамунда. Мы посмотрели друг на друга, а потом она отвернулась и стала складывать занавеску, чтобы было удобнее ее нести. Теперь я знала точно, что понравилась ей и это навсегда, так же как знала, что нравлюсь и всегда буду нравиться маме, Мэри и Ричарду Куину. Я надеялась, что то же можно сказать и про папу, но сомневалась в этом. Я задыхалась от благодарности и хотела пообещать себе, что мое теплое отношение к Розамунде сохранится навсегда, но у меня заболела голова. При мысли о том, что ждет Розамунду дальше, я увидела летнее небо, по которому плывут сияющие облака, а над ними – ясные синие просторы, переходящие в чистый свет. Но я не позволила себе думать об этом. Мне хотелось оставаться в настоящем, хоть в паре ярдов от нас и резвилась стая демонов.

– Да, кстати. – Розамунда остановилась. – Они никогда не причиняют вреда, а только ломают и портят вещи, так что нам приходится тратить все свое время на починку и стирку. – Таким образом она говорила: «Не бойся», не подавая виду, что заметила мой страх; в последние минуты, обнаружив между собой и мамой скопище призрачных чудовищ, я и в самом деле испугалась, хоть и не так, как боятся взрослые. Позже я убедилась, что подобная манера общения была свойственна Розамунде.

Мы вошли через черный ход и, не успев зайти на кухню, услышали в ней грохот. Мама и Констанция сидели за столом с искаженными, словно от спазмов, лицами, в то время как из соседней двери в комнату летели просеиватель для муки, жестяной поддон и острое облако из столовых приборов; вилки ударялись о ложки, ножи с лязгом сталкивались друг с другом. Но стоило нам с Розамундой войти, как одержимая металлическая утварь внезапно утихомирилась. Просеиватель, поддон и все без исключения вилки, ложки и ножи медленно, словно облетающая листва, опустились на пол. Там они и остались лежать и за все существование дома больше никогда не пошевелились. Оказалось, что для изгнания злых сил всего-то и было нужно, чтобы мы вчетвером собрались в одной комнате.

Какое-то время все молчали.

Потом Констанция произнесла:

– Розамунда, выгляни в сад.

– Кажется, все спокойно. – Розамунда встала у незанавешенного окна.

– Погоди, – сказала Констанция. – Надо подождать пять минут.

Мы посмотрели на большие кухонные часы. Еще до истечения времени Розамунда выпалила:

– Мама, неужели нам больше не придется чинить вещи, которые постоянно ломают, и стирать белье, которое постоянно пачкают?

– Я все готова стерпеть, лишь бы они не стаскивали с тебя одеяло по ночам, – ответила Констанция.

– Но, мама, мне это никак не вредило, – возразила Розамунда. – И ничуть не мешало.

– Я повела себя глупо, – обратилась Констанция к маме. – Стоило пригласить тебя давным-давно, но мне было стыдно, потому что ты никогда бы такого не допустила…

– Никто не в силах справиться с этим, – тепло ответила мама.

– И я стала неуверенной в себе, – продолжала Констанция. – Я боялась, как бы твой визит не усугубил положения.

– Такое вполне могло случиться. И ты, разумеется, не хотела, чтобы дом сгорел дотла.

– Да, но мне следовало бы знать, что ничего подобного не произойдет, когда ты приедешь, – возразила Констанция.

– С чего ты взяла, что дом не может загореться, если в нем нахожусь я? – спросила мама с такой горечью, что я разглядела сквозь ее лицо обугленные руины нашего дома на Лавгроув-плейс.

– Но ведь это неправда? – ужаснулась я.

Повисло молчание. Наконец Розамунда нарушила его, указав на часы и воскликнув: «Время вышло! Время вышло!» – и Констанция рассказала, что в последние три недели им не выдалось даже пяти минут покоя, а раз благодаря моей матери наконец-то покой наступил, она знает, что отныне так будет всегда.

– Вы только послушайте, – сказала она, сложив ладони в молитвенном жесте.

Из дома не доносилось ни звука.

– Наверно, мы единственные люди в Лондоне, которые слушают тишину, – произнесла Розамунда, все рассмеялись и стали готовить обед.

Мы сели на кухне, потому что другие комнаты находились в еще большем беспорядке. У Констанции и Розамунды остались блюда с рождественского стола, и обед получился очень вкусным. Я ела суп из индейки, когда заметила, что пачка столовой соли на каминной полке перевернулась и ее содержимое ровной струйкой сыпется под очаг, укрывая пол белой пылью. Мы с Розамундой вскрикнули изумленно, но без тревоги, потому что в этом не было ничего агрессивного и злого. Наши матери резко повернулись в сторону, куда указывал мой палец, и сразу отвели глаза. Мы подумали, что они не заметили соль, и попытались привлечь их внимание, но они уставились в скатерть и стали расспрашивать нас о школе. Возможно, они знали больше, чем мы, возможно, побежденные духи, тихо высыпая на пол соль, совершали некий печальный обряд и со стороны победителей, то есть нас, было неблагородно шпионить за ними. Точно узнать уже не получится.

Завершив трапезу миндальными орехами, изюмом и марципаном, наши матери сели у огня пить чай, а мы с Розамундой ушли в сад. Сначала мы подняли с земли занавески, потом вместе вытащили на середину судомойной комнатки жестяную лохань, наполнили ее горячей мыльной водой и бросили в нее столько занавесок, сколько поместилось. Глядя, как расплываются угольная пыль, похожая на муравьев, и жирные земляные пятна, напоминавшие слизь от улиток, мы с Розамундой задумались, зачем Бог создал насекомых. После того как она замочила занавески и сложила сломанные столовые приборы и другую кухонную утварь в пакет, чтобы отнести точильщику, мы отправились бродить по комнатам. Я никогда не видела дома безобразнее. Стены не везде сходились с потолком, зато шотландская мебель из ярко-красного дерева была прелестна и напоминала цветом шкуры коров. Огромные шкафы, в которых мы обе легко могли бы спрятаться, высокие зеркала на туалетных столиках, увеличивавшие комнаты вдвое, массивные комоды с идеально чистым бельем, переложенным лавандовыми саше. Но все чистые вещи лежали кое-как, на шкафах мелом были намалеваны фигурки, на туалетном столике валялся кусок мокрого мыла, которым на зеркале нарисовали крест в круге, а под ногами постоянно что-то хрустело: то толченое стекло, то деревянные обломки.

– Завтра мы наведем порядок, и, когда закончим, дом так и останется прибранным, а все благодаря тебе и твоей маме, – сказала Розамунда.

– Но ведь они могут вернуться, – ответила я.

– Нет-нет. – Розамунда смотрела в мыльный круг на зеркале, словно в окно. – Они уже слишком далеко. – Она открыла ящик, достала носовой платок с воткнутой в него тонкой