Берия. Арестовать в Кремле - Анатолий Сульянов

— А что мне сказать людям? Они же ждут…

— Чего ждут? — спросил Берия.

— Освобождения, — едва слышно проговорил Туполев.

— Машина в воздух — вы на свободу. Вас это устраивает?

— Разумеется!

Я ехал в Болшево в машине полковника Кутепова вместе с ним и Туполевым, не переставая восхищаться умом и человечностью Андрея Николаевича. Глядя на его измученное, усталое лицо, мне хотелось пожать его руку, успокоить его…

В Болшеве Туполева ждали. Как только он вошел в барак, его окружили десятки людей, вслушиваясь в его негромкую речь, вглядываясь в его потемневшее, осунувшееся за трое суток лицо; люди радовались тому, что еще десятки осужденных конструкторов и инженеров будут вызволены из тюрем и лагерей…

Переезд в Москву, в здание КОСОС — конструкторского отдела сектора опытного самолетостроения ЦАГИ, размещенное в Лефортове, на берегу реки Яузы, в которую впадала речка Кукуй, рядом с прудами — местом, где Петр I катал свою любовь Аннушку Монс, занял несколько дней, и вскоре весь коллектив ЦКБ-29 — так была названа новая проектная организация — засел за столы, чертежи и расчеты; изолированные от источников технической информации, новейших достижений мирового самолетостроения, особенно в технологическом исполнении проектов, люди отчаянно, на удивление самим себе, в сжатые сроки, искали и находили решение сотен возникающих проблем в доходящих до обид и хрипоты спорах, возражениях, коллективных обсуждениях того или иного предложения. Туполев ввязывался в спор редко, давая людям высказать и свободно отстоять свои мнения, не навязывая своего взгляда на ту или иную идею. Борьба шла за каждый килограмм веса и не только потому, что деталь или агрегат утяжеляли самолет, а и оттого, что не хватало металла, компактных электромоторов, приборов и блоков радиотехники. Случалось, спорщики, не найдя истины, шли к Старику в надежде на его профессионализм и справедливость, но Туполев, выслушав обе стороны, принимался хохотать. «Черти полосатые, вы же отстали на пятьдесят лет! Вот как надо…»

Берия сдержал слово: из лагерей и тюрем почти ежедневно прибывали доходяги — худые, истощенные, часто с подавленной психикой зэки, кидавшиеся на каждый увиденный ими кусок хлеба. Люди распределялись по бригадам: одни шли к Петлякову, другие — к Туполеву, третьи — к Мясищеву. Вечерами зэки собирались кучками, вспоминали жизнь до ареста, говорили о женах, матерях, детях…

Сроки поджимали, и нередко работа продолжалась ночью, без выходных дней и отдыха, — все жили надеждой на скорое освобождение.

Макет 103-й в натуральную величину, изготовленный из дерева, фанеры, алюминиевых угольников, был построен сравнительно быстро и предстал перед большой группой весьма квалифицированных людей, среди которых главную скрипку играли военные — им предстояло оценить новую машину, дать ей «зеленую улицу» или перечеркнуть труд зэков, забраковать ее. Зэки понимали, что если военные отвергнут новый бомбардировщик, то судьба их может повернуться далеко не в лучшую сторону. Не составляло большого труда объявить конструкторов вредителями, иностранными агентами, тормозящими создание новых машин для обороны страны, а это, считай, новые сроки заключения, если не «стенка»…

Волновались все, больше других Андрей Николаевич — он имел дело с самим Берия, ему давал обещание сделать машину в срок, а тот был связан обещанием лично товарищу Сталину. Двое суток Туполев, заложив руки за спину, ходил возле 103-й, отвечая на бесконечные «почему», выслушивая предложения, советы, рекомендации, посматривая на председателя макетной комиссии генерала Прохора Алексеевича Лосюкова — умного инженера, хорошо знающего дело специалиста: от него, Лосюкова, зависели выводы, его слово на вес золота…

Наконец в бывшем кабинете Туполева, а теперь полковника НКВД Кутепова, собрались члены макетной комиссии, сотрудники НКВД, специалисты авиапрома. Настал судьбоносный для зэков момент, каждый из них теперь зависим от выводов военных. Зэков ввели в кабинет последними. Наступила такая тишина, что даже шелест бумаги был отчетливо слышен в самом дальнем углу.

— Компоновка кабины неудачна…

— Целесообразно расширить бомболюк…

— Надо увеличить площадь рулей управления…

— Выдержат ли конструкции, если экипаж опоздает на выводе из пикирования и создаст перегрузку больше заданной?..

— Кабины переделаем…

— Бомболюк расширим…

— Конструкции укрепим…

Несколько человек из макетной комиссии, с подозрением относившиеся во время осмотра деревянной 103-й, и здесь, на заседании, вели себя так, что все ставили под сомнение, видя перед собой настоящих «врагов народа», придирчиво рассматривали чертежи, с недоверием относились к каждому слову, к сообщенным Туполевым данным максимальной скорости, предельной бомбовой нагрузки, цифрам допустимой перегрузки; они, как учит «вождь всех времен и народов», всегда бдительны, ибо, указывает товарищ Сталин, «враг может быть рядом с вами, внутри вас…».

Мнения разделились: одни поддержали 103-ю с некоторыми уточнениями и доводкой, другие — против, настаивая на прекращении дальнейшей работы над машиной. Все зависело от генерала Лосюкова. Но ошибись он в оценке 103-й, как тут же последует расправа и с ним — в те годы не щадили никого… Туполев не спускал взгляда с Лосюкова, торопясь распознать мнение Прохора Алексеевича о машине; тот молчал, прислушивался к выступающим, что-то писал. Наконец все желающие высказались, и теперь слово за председателем макетной комиссии.

Туполев слушал генерала Лосюкова стоя, словно это были не выводы макетной комиссии, а приговор суда: не скрывал своего волнения, испарину на лице вытер платком, заметил, как вздрагивали пальцы. Облегченно вздохнул, когда Лосюков, высказав недостатки, перешел к заключению.

— Машина обещает быть скоростной, маневренной, с приличными данными по дальности и потолку, — он назвал несколько цифр, — превзойдет по ряду параметров новейшие достижения заграничного самолетостроения. Пожелаем разработчикам успеха и ждем машину на испытания…

В тот вечер от нахлынувшей радости никто не работал — говорили о выводах макетной комиссии, восхищались логикой и смелостью генерала Лосюкова, их спасителя от возможных бед.

Туполев, как этого требовал Берия, параллельно руководил группами Петлякова и Мясищева, и если конструирование 102-й машины — дальнего четырехмоторного бомбардировщика — продвигалось сравнительно медленно, то «сотка» Петлякова росла как на дрожжах. Высотный истребитель обретал крылья, наполнялся «начинкой», принимая формы огромной хищной щуки; зэки, предвкушая свое освобождение, трудились далеко за полночь, оставляя часть ночи только на короткий сон. Плохо одетые, они подолгу мерзли на заводском аэродроме, отогревая руки за пазухой, делая пробежки, подскоки, меняя друг друга у моторов, у продуваемого насквозь причудливого, необычного хвоста. 22 декабря 1939 года в солнечный морозный день летчик-испытатель Петр Стефановский сел в кабину, запустил двигатели, поочередно долго «гонял» их на разных режимах, пока не показал механикам жестами рук: «Убрать колодки». Замерзшие зэки во главе с Туполевым и Петляковым застыли у взлетной полосы: каждый надеялся на благополучный взлет — наиболее ответственный этап полета, когда двигатели работают на максимальном режиме и достаточно самого небольшого сбоя, как тут же упадет мощность мотора и машина рухнет после отрыва. В окружении энкавэдэвцев зэки жались друг к другу кучкой, до слез всматриваясь в рулящий самолет, моля Всевышнего о благополучном исходе первого полета созданной в неволе новейшей машины. Наконец Стефановский после нескольких рулежек и пробежек подрулил к старту, «прожег» свечи, вывел двигатели на большие обороты, отчего «сотка», окутанная взвихренным снегом, прижалась к земле; машина вздрагивала всем корпусом, пока летчик отпустил тормоза. Машина рванулась, словно освобожденная от пут скаковая лошадь, разбежалась и оторвалась от бетонки. Не сдерживая себя и не скрывая восторга, зэки дружно закричали «ура» и, подбрасывая казенные шапки-малахаи в воздух, принялись обнимать друг друга, дубасить тумаками, прыгать, не теряя из виду взлетевшей «сотки».