Нежные листья, ядовитые корни - Елена Михалкова

– Да замолчите вы обе!

Машу подтолкнули в спину, и вся компания, гомоня и переругиваясь, ввалилась в двести шестой номер. Несколько секунд все оглядывались…

А затем шум как будто отсекли ножом. На срезе мерзлой тишины заструился единственный звук: Стриж втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

Японский воин, про которого Маша и думать забыла, сжал ей горло железной рукой, пресекая тошноту, и жестко приказал: соберись! Она автоматически вскинула запястье с часами к глазам: шесть пятьдесят восемь.

Страха не было. Только неожиданное понимание, что сейчас она главная и должна решить, что делать.

– Всем выйти из комнаты, – одними губами проговорила Маша. – Ничего не трогать.

Кувалда внезапно рванулась к Рогозиной, лежавшей на кровати, но ее перехватили Маша и Анна.

– Я сказала, ничего не трогать! – осипшим голосом повторила Маша. – Быстро все на выход. Ира, ты ей не поможешь.

Они вытащили Коваль, которая осела в коридоре у стены, бессмысленно глядя перед собой. Матильда начала всхлипывать. Саша схватилась ледяными пальцами за Машину руку:

– Нам нужно вызвать врача!

Маша невидяще взглянула на нее. Врача? Зачем? Ах да, врача.

– Сначала звоним в полицию. И еще… Мотя, спустись вниз и скажи, что в отеле убит человек.

Макар Илюшин и Сергей Бабкин, два частных сыщика, ввалились в квартиру, обвешанные с ног до головы пакетами с провизией. За окном быстро темнело, закатное небо собиралось в складки: полоса густо-синяя, полоса голубая.

– А Костя где? – осмотрелся Макар.

– В лагере. У него какие-то сборы для умных.

– Все-то тебя бросили…

С этими словами Илюшин бессильно опустил пакет с мясом на пол.

– Угу. Живу беззаботной холостяцкой жизнью, – хмыкнул Сергей. – Тапочки в шкафу.

– Оно и видно по твоему осунувшемуся лицу.

– Издеваешься? Машки всего второй день нет.

– Ну и что? Ты создан для счастливой семейной жизни, как свекла для борща.

– Свекла без борща не чахнет.

– Значит, как гуппи для аквариума.

Бабкин фыркнул.

– Харч пошли сварганим, гуппи!

На кухне Макар запрыгнул на подоконник, с которого Маша ради него давным-давно убрала все цветы, и стал наблюдать, как его друг занимается ужином.

Бабкин готовил вдохновенно. Остро наточенный нож мелькал в его огромных лапах. Кусочки мяса бойко подпрыгивали на разделочной доске. На плите упревала гречка, из кружки пахло сушеными грибами, которые Сергей успел размолоть в труху.

Скорость и организованность Бабкина поражала даже Илюшина. Макар и сам делал все быстро, но за это время он успел бы в лучшем случае раскрошить сушеный гриб.

– Может, зря ты опером стал, Серега? Повар из тебя вышел бы крутой.

– Это намек на то, что оперативник из меня так себе? – Бабкин одним движением высыпал мясо на сковородку.

«Ааа, горячо!» – заорало мясо и возмущенно зашкворчало.

– Ты стремился бы к мишленовской звезде. Выигрывал бы конкурсы у Гордона Рамзи…

– Что за чувак?

Илюшин недоверчиво уставился на Бабкина.

– Ты не знаешь, кто такой Рамзи?

– Малахов, что ли? Египетского разлива?

– Почему египетского? – опешил Макар.

– Ну, Рамзес, Рамзи… – Бабкин перемешал мясо и ловко опрокинул грибную труху в гречку.

– Так, понятно: поваром тебе не быть.

Сергей включил чайник:

– Да я бы повесился от такой работы. Тебе какой заварить – черный, зеленый?

– Все равно.

– Тогда кофе, – решил Бабкин. – У нас в институте был парень, Лёха, а фамилия у него была Крупа. Вот он на третьем курсе понял окончательно, что ловить ему здесь нечего, и ушел в кулинарный техникум. Мы еще прикалывались над его фамилией: Крупа – и поваром будет.

– А про Похлебкина вы не слышали?

– Я слышал, но думал – псевдоним. Лёха Крупа был парень одаренный! Салат из редиски ваял, как Моцарт, – виртуозно! Рыба жареная у него была – богиня. Про шашлык промолчу, за этот шашлык Лёхе все грехи после смерти скостятся. Но, кроме готовки, он ни думать, ни говорить ни о чем не умел. У нас потом долго, если кто тупит, говорили: да ты как Крупа! Понимаешь, какого нестандартного интеллекта был чувак, если его имя стало нарицательным?

Бабкин задумался, перемешивая кашу с мясом:

– Слушай, а чего мы вообще про Крупу вспомнили?

– Ты про кулинарный техникум завел.

– Не я про техникум, а ты про перемену участи.

Илюшин вопросительно вскинул бровь. В активный словарь его друга не входили подобные выражения.

– Машкина фраза, – тут же признался Бабкин, безошибочно истолковав мимику Макара. – Она любит истории, где человек берет и резво меняет себе судьбу. Называет это «перемена участи» – говорит, звучит как песня.

Он разложил горячую кашу по тарелкам.

– Как у нее дела? – Макар спрыгнул с подоконника и предвкушающе облизнулся.

В отличие от друга, он терпеть не мог готовить, а питался пиццами из ближайшего итальянского ресторанчика. Он был самым верным и последовательным их клиентом, и когда с утра не поступал заказ на пару пицц, администратор начинала волноваться. В последний год ресторан, следуя моде, добавил в меню азиатскую кухню. Так Илюшин неожиданно для себя пристрастился к суши и китайским супам.

– Да вроде нормально. – Бабкин шмякнул в тарелки по здоровенному шмату сливочного масла. – Мне сразу не особо понравилась эта идея. Но дело ее.

– Когда она возвращается?

– Завтра собиралась. Сегодня еще не звонила, так что…

Телефонный зуммер помешал ему договорить.

– О! Легка на помине! – обрадовался Бабкин, выскакивая из-за стола. – Макар, извини! – донеслось уже из прихожей, где звенел телефон. – Пять сек!

Илюшин понимающе ухмыльнулся. «Пять сек», как же! Он успеет, не торопясь, уничтожить содержимое сперва своей тарелки, а потом и Серегиной, пока тот воркует с супругой.

Всего минуту спустя в дверях появился Бабкин.

– Что, каша властно призвала к себе? – начал было насмешливо Макар, но взглянул на друга и осекся.

– Серега, что?

– Четыре часа назад в ее отеле убили человека, – очень медленно, словно не веря собственным словам, проговорил тот. – Подозревают Машу.

Глава 8

Следователь Палсергеич Викентьев переложил в ящик стола протоколы и неприязненно взглянул на мужчин, сидевших напротив. Палсергеич очень не любил тех, кто усложнял ему жизнь. А эти двое именно затруднением викентьевской жизни и занимались последние тридцать минут, и, что самое гнусное, не намерены были прекращать.

До их появления все вытанцовывалось. Картина преступления складывалась легко, как детский пазл. В компании теток произошла ссора на почве личной неприязни, закончившаяся порчей гостиничного имущества (в сауне). По прошествии нескольких часов подозреваемая поднялась в номер пострадавшей и нанесла ей шестнадцать ножевых ранений, из которых минимум шесть оказались смертельны. Про шесть смертельных, допустим, это Викентьев преждевременно решил – официальный результат экспертизы еще не пришел. Но эксперт над трупом работал опытный, и не доверять ему у следователя оснований не было.

Итак:

– во-первых, ссора,

– во-вторых, мотив,

– в-третьих, вот как снимет сейчас Игнатюк пальчики с ножа, как совпадут они с отпечаточками Елиной – и настанет всем счастье! Впрочем, Елиной-то нет, Елина получит справедливое возмездие, но ему, Викентьеву, точно настанет.

Уверенность Палсергеича в итогах расследования укреплял и поддерживал тот факт, что Елина отказалась давать показания. Он ей на это сразу заявил – вы, мол, выбираете тактику закоренелых преступников. Фактически подписываете себе приговор. Вообще-то Викентьев надеялся, что после таких слов она испугается и возьмется за ум. Эти бабы только с виду дерзкие и все из себя хозяйки жизни, а копни их чуть поглубже – в каждой сидит трусливая болонка и делает лужу под себя.

Правда, Елина-то как раз хозяйку жизни не очень напоминала. Баба как баба, рыжая, тощая, по всей физиономии красные пятна, будто она больная. Викентьев быстренько себе психологический портрет подозреваемой нарисовал, как учили. Из портрета выходило, что женщина она неуравновешенная, злопамятная и трусливая. С такими как поступать надо? Правильно, прижимать к ногтю. Этому Викентьева уже никто не учил, он сам дошел, своим умом.

Ну и прижал ее. Когда она залопотала, что сама предложила подняться в номер, бросил как бы между прочим: а кого у нас тянет на место преступления?

Тут она должна была возмутиться, мол, в чем вы меня обвиняете? А он бы ей тогда: я вас, голубушка, еще ни в чем не обвиняю, у вас еще пока есть шанс дать признательные показания и получить снисхождение суда.