Древо миров - Андре Олдмен

Некоторые надежды вызвала поэма безымянного автора, написанная на вульгарном народном диалекте и именуемая «О том, как король Конан судьбу свою вызнал». Чтобы дочитать ее до конца, Конну пришлось покрепче сжать зубы: поэма была насыщена скабрезными шутками по поводу мужской силы и неутомимой похоти варвара-киммерийца, каковой варвар, если верить народному поэту, «и пять имел за раз, не убоясь зараз…» Судьбу же герою предсказывала некая ведьма-старуха, утверждавшая, что «Конан омолодится, дабы опять жениться». Очевидно, собиратель Альфред обратил внимание на эту чушь исключительно ради названия.

Конн пребывал в крайнем унынии, когда из-за открытого окна донеслись до него чудные звуки лютни. Отбросив, словно мерзкого паука, свиток «народной поэмы», он поднялся со скамьи и подошел к стрельчатому проему, за которым дрожал знойный воздух и пели птицы. Неведомый музыкант наигрывал «Желтые рукава» — чудную пуантенскую песенку. Король выглянул из окна, желая найти источник столь сладостных звуков, и увидел в доме напротив, за приоткрытой витражной створкой, темноволосую женскую головку, склонившуюся над инструментом. Музыкантша казалась настолько поглощенной игрой, что он не осмелился ее окликнуть.

Он стоял и смотрел на женский профиль в окне дворцового здания, и теплая, нежная волна ласкала и терзала его сердце. Он видел своими зоркими, унаследованными от отца глазами смуглую кожу, черный разлет бровей, маленькую родинку возле чуть припухших, капризных губ. Темная прядь лежала на щеке, губы что-то шептали, очевидно, слова песни; он видел бисеринки пота на гордых крыльях прямого носа — видел и запоминал все. Он пил это зрелище, как пьет усталый путник холодную воду из родника.

«Отобедать, отобедать, — донесся сзади голос хозяина замка, — не изволит ли мой король отобедать?»

«А? — Он резко обернулся. — Кто эта женщина, летописец?»

«Моя дочь. Тебе понравилось, как она играет?»

«Как звать ее?»

«Эльтира. Эль…»

«Как прекрасна… — Конн почувствовал краску на своем лице. — Как прекрасна бесхитростная пуантенская песенка, не правда ли?»

«Да, — сказал Альфред, улыбаясь. — Она прекрасна, как утро, как летний день, как жизнь, мой король».

Потом они обедали в зале, и теплое летнее небо смотрело сверху, через квадратное отверстие в потолке. Эльтира сидела рядом с отцом и улыбалась аквилонскому королю. А он, забыв о цели своего путешествия в южную провинцию Империи, смотрел на нее и тоже улыбался. «Гей! — пели менестрели под свист дудок и жалобу свирелей. — Гей, король молодой, веселись и ликуй молодою душей!» И он ликовал и веселился в душе, но на челе его лежала печать мрачной невозмутимости.

«Отчего вы так суровы, государь? — спросила Эльтира. Голос ее звенел в лад давно отложенной лютни. — Отец сказал мне, что вы желаете узнать судьбу своего родителя, Великого Конана?»

Он кивнул. Потом сказал: «Все это тщетно. Что скрыто, то скрыто, прекрасная дона».

Она взяла тонкими пальцами ягоду винограда, и та засверкала, пронизанная в мягкой зеленой глубине солнечными лучами.

«Отчего же, государь? Я читала: все тайны рано или поздно раскрываются».

Альфред Паж покивал головой и отпил из кубка.

«Всему свое время, — сказал он. — Если богам будет угодно, мы откроем тайну Конана».

«А есть ли тайна?» — слегка улыбнулся Конн.

«Что-то ведь заставило старого короля вновь пуститься в странствие…» — сказал летописец.

«И вы, государь, ничего более не слышали о своем отце?» — спросила Эльтира.

«Нет. Знаю лишь, что Конан отправился к Офирскому оракулу, а потом — за море. С тех пор о нем не слышали ничего».

Ничего, ничего… Это слово витало над ним, словно черный, затмевающий крыльями солнце ворон, — с тех пор, как отец, совершив церемонию передачи власти, удалился в неведомые земли. И бежал за спиной, словно бледный огонь по сухостою, шепоток, и доподлинно знал молодой король, что многие именуют его сыном рабыни… Сыном рабыни и варвара именуют его.

С тех пор как удалился Конан, сын его подавил огнем и мечом три восстания, пресек восемь заговоров с целью захвата власти, казнил пятьдесят два человека и сто пятьдесят отправил в изгнание. Он старался быть достойным отца, сурового владыки завоеванной державы, а ныне — всего хайборийского мира. Старался — и страшился признаться себе, что воля его на исходе: нет в нем силы, питаемой древними безжалостными обычаями, и висит в оружейной взявшийся неведомо откуда зеркальный щит, в глубинах которого маячат смутные, тревожащие тени…

Или щит в тот год, когда он встретил Эльтиру в замке Горячего Ущелья, еще не появился? Он не мог бы сказать с определенностью…

Ночью случился пожар. Он начался на склонах долины, уничтожая плодовые деревья своими черными дымными щупальцами, и безостановочно покатился к стенам замка. Крестьяне из близлежащих деревень стекались к воротам, и Альфред Паж, их сюзерен, пускал всех, уповая на то, что огонь не сможет перекинуться за стены. Кипарисы на склонах вспыхивали, словно храмовые свечи.

Когда искры, летящие по ветру, стали воспламенять деревья в садах замка, Конн велел всем уходить. Заросли вдоль дороги, ведущей из ущелья вниз, уже пылали, но пылали и дворцы внутри замковой ограды, и звери, вырвавшиеся из клеток, с диким ревом метались среди построек. Многие искали спасений в фонтанах и прудах, но королю столь недостойное поведение казалось извинительным лишь для крестьян.

Рыцари, взнуздав коней, были готовы. Конн поднялся в библиотеку.

«Они хотят сжечь манускрипты, — сказал Альфред. Он сидел в скриптории, где тлели столы, и отказывался уходить. — Темные силы ополчились против истины».

«Это просто пожар, — сказал Конн. — Кто-то развел костер на склоне и забыл потушить».

«Уходите, — сказал летописец, — я остаюсь».

Эльтира уже сидела на коне, в платье, облитом водой, и слуги бегали вокруг с чанами, поливая больше себя, чем госпожу.

«Арракос, — сказала дочь Альфреда, когда Конн подъехал к ней. — Арракос, правитель Аргоса…»

«И что же?»

«Он сватался ко мне, но я его отвергла… Он рябой… рябой…»

Она заплакала.

«Ты думаешь, он поджег рощи?»

«Да!»

«Заставь своего отца покинуть замок, — сказал Конн. — С аргосского вассала я спрошу сам».

Они пробились через огонь и дым, унося с собой Альфреда, ставшего мумией на руках короля, безмолвной и безгласной мумией из стигийских пирамид, и бились мечами с людьми, затворившими выход из ущелья, и одолели. Аквилонские рыцари положили всех, прежде чем король спохватился, желая дознаться, кто были сии противники. Эльтира рыдала над отцом, а потом явились его родственники и объявили, что заберут семью летописца в свои владения. С ними отправились и крестьяне, вырвавшиеся из пылающей мышеловки — замок же сгорел дотла вместе со зверями, дворцами и рукописями, так и не сумевшими открыть Конну тайну, коей он домогался.