Сквозь зеркало языка. Почему на других языках мир выглядит иначе - Гай Дойчер

Как ни трудно понимать в ретроспективе подобное отношение, оно не противоречило научным воззрениям своего времени. Для каждого, кто принимал господствовавшую в те времена веру в наследование приобретенных признаков, было совершенно естественно заключить, что первобытность – это не только состояние, в которое рождались, но состояние, с которым рождались. Ведь если умственные достижения каждого поколения действовали на наследственность потомства, то из этого довольно логично следовало, что первобытность – биологически унаследованное состояние, а не стадия культурного развития. Даже среди самых просвещенных ученых было широко распространено мнение, к примеру, что такие черты психики, как склонность к предрассудкам, недостаточная сдержанность, слабое абстрактное мышление – это наследственные признаки, характеризующие «низших дикарей».

Однако уже в первые годы нового века отношение стало меняться. Все больше возникало сомнений по поводу наследования приобретенных признаков, вера в биологическую первобытность постепенно уходила на пенсию и уступала место новому пониманию верховной власти культуры над чертами психики. В Америке антропологи теперь однозначно заявляли, что культура – единственное приемлемое объяснение психических отличий между этническими группами. Пропасть между старым и новым отношением нигде не была так очевидна, как в отличиях между официальным отчетом о выставке «Луизианская покупка» и прямо противоположным докладом психолога Роберта Вудвортса из Колумбийского университета, центра новой американской антропологии. Вудвортс вдохновился экспериментальными методами Риверса при работе с островитянами Торресова пролива (хотя интерпретация результатов исследования самим Риверсом его не впечатлила) и, пользуясь тем, что в Сент-Луисе собрали так много различных этнических групп, проводил собственные эксперименты. Он проверил сотни людей разных рас и этнических типов не только на зрение, но и на многие другие психические функции. То, что он узнал о существах, которые в официальном отчете значились как «наименее отошедшие от человекообразных обезьян», было опубликовано в журнале «Сайенс» в 1910 году и сегодня воспринимается как констатация всем известного факта, но в то время эти результаты показались настолько радикальными, что их пришлось густо огородить вводными словами типа «может быть», «возможно» и «вероятно». Основной посыл тем не менее был кристально ясным: «Мы, вероятно, подтвердили, что сенсорные и моторные процессы и элементарная мозговая активность, хотя и отличаются от индивидуума к индивидууму, примерно одни и те же для разных рас».[141]

Хотя это новое понимание, возможно, не сразу проникло в сознание общества, в научной среде отношение изменилось довольно резко. Новая антропология требовала, чтобы каждую культуру понимали на ее собственных условиях, как продукт ее собственной эволюции, а не как лишь предыдущую ступень восхождения к западной цивилизации. Градации разных культур были решительно исключены, и все, что имело привкус старой эволюционной иерархии от обезьяны к европейцу, теперь встречали с подозрением и неприязнью.

К несчастью, эволюционная прогрессия Гейгера воспринималась именно как такой нежелательный пережиток. Гипотеза общего порядка в развитии цветового словаря (черный и белый>красный>желтый>зеленый>синий), кажется, собрала в себе все худшие грехи прошлого: она помещала разные языки в строгую иерархию, в которой самые простые культуры, с их наименьшим количеством названий цвета, были внизу, а европейские языки, с их утонченным и богатым цветовым словарем, были вверху. Хуже того, последовательность Гейгера неизбежно представляла цветовые системы первобытных народов лишь остановками на пути к европейской цивилизации. В новом интеллектуальном климате такая эволюционная иерархия смущала. А мысль, что в данном конкретном случае иерархия оправданна, смущала еще сильнее. Поддаться искушению забыть о ней оказалось легко. Предположили, что последовательность Гейгера – случайное совпадение: так, мол, получилось, что в тех нескольких языках, для которых последовательность появления цветовых терминов известна, красный цвет идет перед желтым.[142] Быть может, когда будет изучено больше языков, среди них найдутся такие, которые изобрели название для желтого раньше, чем для красного. Не то чтобы кто-то и вправду нашел такие языки, тогда или позже (хотя, как мы вскоре увидим, один аспект последовательности Гейгера недавно все-таки пришлось скорректировать). Но уже сама надежда, что примеры обратного однажды будут найдены, оказалась достаточной причиной не трудиться над объяснением неудобных параллелизмов в развитии цветового словаря стольких неродственных языков. Гейгер, таким образом, был выплеснут вместе с грязной водой предубеждений XIX века.

В двадцатые и тридцатые годы, после Первой мировой войны, последовательность Гейгера просто стерлась из памяти, как и все продолжительные дебаты XIX века. От них осталась только одна мантра: цветовые словари сильно отличаются у разных культур. Глубокое сходство, которое лежало в основе этих отличий, больше не казалось достойным упоминания, и от каждой культуры теперь требовалось поделить спектр по своей прихоти. В 1933 году крупнейший американский лингвист того времени Леонард Блумфилд уверенно сформулировал это кредо: «Физика рассматривает цветовой спектр как непрерывную шкалу световых волн, но в различных языках эта шкала членится по-разному и совершенно произвольно, без точных границ»[143]. Десятью годами позже столь же известный датский лингвист Луи Ельмслев вторил Блумфилду, уверяя, что каждый язык «произвольно устанавливает свои границы»[144] внутри спектра.[145] К середине XX века формулировки стали еще более радикальными. Американский антрополог Верн Рэй в 1953 году заявил, что «нет такой вещи, как „естественное“ деление спектра. Цветовые системы человека не основаны на психологических, физиологических или анатомических факторах. Каждая культура взяла спектральную последовательность и разделила ее на основные цвета совершенно произвольным образом».[146]

Как могли трезвые ученые говорить подобные глупости? Только представьте, что значили бы эти утверждения, будь они правдой! Предположим, цветовые понятия каждого языка действительно произвольны, и в них нет ничего естественного. Тогда мы бы ожидали, что любые случайные способы нарезки спектра с одинаковой вероятностью закреплялись в языках мира. Но разве это так? Рассмотрим простой пример. В английском есть три цветовых понятия: yellow «желтый», green «зеленый», blue «синий», которые делят соответствующую часть цветового пространства примерно так, как показано на таб. 4а на цветной вклейке.