Дурная мудрость - Билл Драммонд

Я тоже решил поучаствовать в этом расчленении трупа и принялся выковыривать глаза Хейди ножом. Самое удивительное: она была еще жива, и даже что-то такое булькала, – так что пришлось вонзить ей в рот длинный эсэсовский кинжал, чтобы она наконец умолкла. Кинжал прошел через шею и пригвоздил Хейди к подушке. Но Хейди никак не желала умирать: она все стонала и выла. «М-да, – помню, подумал я про себя, – что мне не нравится в бабах, так это то, что они никогда не умеют вовремя заткнуться». Я выдернул кинжал – теперь скользкий от крови и слизи, – и отрезал ей голову. Как говорится, чтобы уже наверняка. Перерезая последние сухожилия, я думал об Анне Болейн. Голову я бросил в огонь. Фидо смачно чавкал каким-то кровавым ошметком и вилял своим обрубленным хвостиком.

Я отхлебнул виски и еще раз полюбовался на свою работу. От моей нацистской кошечки почти ничего и не осталось – все отверстия для секса я тщательно расковырял ножом, а ее голова догорала в камине. Наверное, для человечества в целом это был шаг назад – к первобытному буйству и зверству. Но я себя чувствовал очень даже неплохо.

Глава восьмая

На землю нисходит любовь

«И взяв чашу, благодарив, подал им; и пили из нее все. И сказал им: сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая». От Марка 14:23-24

Смеркается. Едем. Держу на коленях карту. Кажется, мы проехали местечко под названием Сода-кила, но я не помню. Разговор заходит о России: что было бы здорово туда съездить. На дороге стоят указатели на Мурманск, и это звучит романтично. Черная вода, замерзшие верфи… неясные, смутные планы. Ивало, шестьдесят километров. Тишина.

Мой член был как метафора боли. Словно он провисел, распятый на маленьком, как раз по размеру, кресте, три дня и три ночи – пенис Христос на наждачной Голгофе. Билл и Гимпо страдальчески морщились и стонали всякий раз, когда машина подпрыгивала на ухабах. Да, им тоже пришлось несладко. Мы не спали двое суток.

Свет фар. Ивало, 34 км. Гимпо говорит:

– В Ивало и заночуем.

Мы с Z с ним согласны. Ивало: восемь километров. Снежинки кружатся в воздухе. Мысли разбредаются. Колонна снегоочистителей движется прямо на нас, и проходит мимо, и растворяется в сумерках позади.

Вот и Ивало: автозаправки, супермаркеты, большой отель, собор. Но самого города – места, где живут люди, – нет. Да, кстати, а где все люди? Еще минута – и мы выезжаем из Ивало, проехав его насквозь. Гимпо тормозит и смеется. В глазах – упоение чужим страхом. Назад к перекрестку. Надо что-то решать, и Гимпо решает: будем искать бюро информации для туристов.

Торговый центр: припорошенные снежком дети и угрюмые подростки, яркие лыжные костюмы всевозможных цветов, младенцы в колясках с полозьями, как на санках. Заходим внутрь. Сигаретные автоматы и афиши местных дискотек, оставшиеся еще с лета. Все ясно. Обратно в машину.

Едем обратно по той же дороге, по которой приехали. Отъезжаем от города километра на два. Машина скользит по льду. Темнота. Свежевыпавший снег. На берегу замерзшего озера – деревянные домики в ряд, симпатичные и нарядные, как коробки конфет. Коттеджный поселок.

Среди тьмы и метели Гимпо разглядел мотель. Свет от мигающей красной неоновой вывески едва пробивался сквозь бешеный вихрь снежинок, что кружились над автостоянкой под вой леденящего ветра. Желтый свет в окнах конторы был мутным и каким-то далеким – как будто за тысячу миль отсюда. Жутковатое зрелище, надо заметить. Но у меня уже не было сил – даже на то, чтобы должным образом испугаться. Мой истерзанный член разрывался от боли. Хотелось лишь одного: допить водку, что еще оставалась в бутылке с синим пятиугольником, и впасть в мертвую кому недели на три.

Выбираемся из машины и прямой наводкой – в контору. В руках – дзенские палки. Вид решительный и свирепый, типа «нас лучше не трогать, а то хуже будет». Открыто. Заходим. Никого нет. Смотрим открытки, выставленные у стойки. Да, летом здесь просто волшебно: синее небо, детишки играют, водные лыжи и полуночное солнце.

Гимпо с Биллом немедленно завалились спать. Прямо не раздеваясь – в куртках, ботинках и прочес. Уже секунд через тридцать комната сотрясалась от звуков привычной ночной симфонии – вдохновенные фанфары пердежа и храпа, стонов и скрипов яростного онанизма. Я добил свою водку и тоже отправился на боковую. И закружился вихрь снов.

Прелестная хромоножка старшего школьного возраста выходит из двери за стойкой и обращается к нам на безупречном английском. В голову лезут всякие подлые мысли с непристойным подтекстом.

– Вот, бля, достала меня эта хрень!

Облезлая деревянная дверь открылась с пронзительным скрипом. Дохнуло жаром. Запах разогретого жира ударил мне прямо в лицо, заиндевевшее на морозе. За стойкой стояли две девочки, две близняшки совершенно нездешнего вида: полярные феи из сказки – неземные создания с явной болезнью Дауна. Их раскосые азиатские глаза казались просто огромными за толстенными стеклами запотевших очков. В них все было пронизано нечеловеческой грацией и изяществом. Я обожаю монголов: они живут, словно в каком-то ненашенском мире, в мире, где вечное детство, и не надо взрослеть, и грузиться ответственностью, и соответствовать неким стандартам, определяющим степень твоей нормальности, значение которой в современном западном обществе, на мой скромный взгляд, сильно преувеличено.

Билл подошел к стойке и достал из своего докторского чемоданчика пачку кредитных карточек. Спросил у волшебных созданий, говорят ли они по-английски. Они кивнули и одарили нас ослепительными улыбками. Заговорили они в унисон: да, у них есть свободные коттеджи, только папа сейчас отошел, но как только вернется, он сразу нас зарегистрирует.

– Ага, – сказал я. Циклоп шевельнулся в штанах. Я заметил, что Гимпо жадно пожирает глазами великолепные груди наших ущербных полярных фей – явно великоватые для таких хрупких созданий. Да уж, эти умственно неполноценные чаровницы были исключительно сексапильны. И явно охочи до секса. Я слышал, что медперсонал в психиатрических клиниках получает прибавку к зарплате «за вредность», потому что им постоянно приходится растаскивать совокупляющихся идиотов, что, понятное дело, неблаготворно влияет на психику и приводит к различного рода психическим травмам.

Ее отец сейчас вышел, но вернется через пару минут. Все вопросы насчет заселения решает он. Но свободных коттеджей полно, так что проблем никаких не будет. А пока что она помогает нам выбрать самые лучшие из кусочков оленьих рогов на кожаных шнурках. Мы берем сразу три, чтобы каждому – по одному. Шутки, смех. Туристические амулеты. На счастье. Надеваем кулоны на шею.

А вот и папа пришел. Папа Придурь. Стоит, отряхивает от снега свой лыжный костюм. Глаза у него расположены слишком близко друг к другу, и он тоже похож на безвинную жертву не одного поколения родственных браков. Девочки грациозно выскальзывают из-за стойки.

В этом плавном изяществе есть что-то странное и тревожное. Их движения напоминают движения фигуристок на льду. Мама родная! Да это ж сиамские близнецы. Сиамские близнецы, сросшиеся бедрами. Сиамские близнецы-монголки. Сиамские близнецы-монголки с большими сиськами и гипертрофированным либидо. Мне уже представляется столько возможностей… ну, в эротическом плане… Мой тестостеронный компьютер зависает, не справившись с перегрузкой. В трусах все звенит и мигает огнями – прямо пинбол в исподнем. Гимпо какой-то испуганный. Судя по нехорошему запаху, он только что наложил в штаны. Папа Придурь записывает наши имена в свой журнал, и очаровательные уродцы провожают нас в номер. Мой красноглавый змей истекает глицерином. Билл весь горит возбуждением: морда красная, уши дымятся. Он запирается в ванной. Слабое эхо задушенных стонов, доносящееся из-за двери, напоминает предсмертные жалобы маленьких млекопитающих.

Подлые мысли с неприличным подтекстом как-то сами собой увядают, когда появляется ее папочка. Спутанная, всклокоченная борода; весь – воплощенное дружелюбие и любезность. Как всегда, переговоры ведет Гимпо, пока мы скромно стоим в сторонке. Ага, все нормально.

Коттедж: одна комната, две раскладных койки, кровать, печка, ванная, душ, батарея, горячая вода – все очень уютно, мило и симпатично, идеальное место для семейного отдыха при стесненном бюджете, так что когда мы потом будем об этом рассказывать, придется немного приврать. А то даже как-то неловко: такие отвязанные ребята, и поселились в таком славном домике. Дом деревянный, из скандинавской сосны. Все очень чисто и аккуратно. Все – по-домашнему. Никаких списков с чего нельзя, а чего можно, отпечатанных на дешевой бумаге, обернутых в целлофан и пришпиленных к стенам. Никаких «Прежде чем выехать, вынесите за собой весь мусор».

Тьма снаружи притихла, молчит. Фонари кое-как разгоняют сумрак, в пятнах желтого света беззвучно кружатся снежинки. Детские качели во дворике перед домом замерли неподвижно, на сиденье – слой девственно белого снега толщиной дюймов в шесть. Горки и лазилки безропотно пережидают зиму: ждут свою малышню, смешливых девчонок и реактивных мальчишек.