Полдень, XXI век (январь 2012) - Коллектив авторов

– Итак, перефразируя Черчилля, можно сказать: мотылёк – «это загадка, покрытая тайной, обёрнутая в секрет»?..

Сандуляк поморщился, вздохнул. Я неожиданно понял, как надоели ему люди, торопящие результат. Собственно, из-за спешки ничего и не получалось.

Он спросил:

– А вы случайно не фляер?

Конечно, он был нервный человек, горючий, но говорить такое не стоит:

– Зачем вы так. Фраер – некорректное определение персоны, и, надеюсь, всё же не про меня.

– И я о другом. Фляер – лошадь для забега на короткие дистанции. Рывок – финиш, то бишь, результат.

– Нет, я пытаюсь делать всё основательно.

– Успокойтесь, мой одесский друг: рассчитывать на мгновенную удачу вполне разумно. Но сразу у нас может не получиться. Есть такое выражение: промысел Божий. Отец Гервасий, монах из Свято-Елено-Константиновского монастыря, меня поправил; он выразился: «Промысло Божье». Разница велика и – не велика. Я о том, что ко всему прочему, реальная затея с мотыльком в определяющей степени зависит от температуры, влажности воздуха ночью. Эти два фактора влияют на способность летать. Я уже давно подозреваю, что объект большую часть жизни пребывает в почти летаргическом оцепенении.

– Имеется предложение, – сказал я.

Сандуляк посмотрел мне в глаза:

– И у меня тоже. Давайте совершим променад на крепостную натуру.

Наше общение сдвинулось с липкой точки гостеприимства.

В половине шестого вечера того же дня мы встретились ещё раз. Теперь возле крепости. Сандуляк хотел, чтобы мы поднялись на восточную стену.

– Оттуда замечательно видно пойму.

– И замок людоеда?

– Вот как меня самого. Огромный такой замок – из камыша…

Крепостная стена, на верхней площадке которой мы остановились, могла внушить опасение даже парашютисту. Далеко внизу плескал мелкие волны лиман. Горизонт отодвинулся на двадцать – двадцать пять километров. Ошеломительная панорама, хотелось парить.

Сандуляк сказал:

– Нам придётся ночью пройти по самому верху стены. Приятного мало. Но к башне, к месту засады, иначе не подойти.

Кстати, расстояние между башнями соответствует дистанции точного попадания стрелой из лука.

Я смотрел под ноги: если идти неторопливо, то, можно сказать, совершенно смертельно мы не рисковали.

Ещё во время первой встречи стало заметно, что Игоря Петровича угнетает некий невысказанный вопрос. Не то, чтобы я как-то уж замечательно знаю людскую натуру, но вопрос этот должен был обязательно прозвучать.

– Знаете, Игорь Петрович, – сказал я, – меня нисколько не мучают угрызения совести. Со стороны смотришь: два образованных человека ловят реликтовое существо… Вроде бы разумно оставить его в покое?..

Сандуляк понял меня прекрасно:

– Для начала поверим репортеру «Одесской хроники». Он уверен: нападение на семью Санеевых произвела бабочка сатурния, другое её название: «ночной глаз». Моё личное мнение: это был исполинский мотылёк; какого вида – узнаем после вашей творческой возни в библиотеке.

– Мой вопрос несколько о другом.

– Я понял, понял вопрос, мой гость из Одессы. Итак, сатурния?

– Хорошо, пусть будет сатурния.

– Но у сатурнии единственная роль на белом свете – найти свою вторую половину и произвести кладку яиц. Она не испытывает потребности в пище, у неё даже отсутствует хоботок! Это существо, которое, можно сказать, пребывает в раю.

– И, которое, поднявшись в воздух, спаривается только в первый час по полуночи.

– Как и множество иных ночных. Что я попытаюсь использовать. Но и любая другая – любая! – тоже зимовать не станет. Наша совесть будет чиста! А сколько, вы полагаете, времени бабочка… мотылёк проведет на пойме?..

– Месяц, полтора – не более того. Смотрите: жук-олень живет месяц, максимум – два, а его личинка грызет дубовый пень длинных пять лет. Таким образом, если мы зададимся задачей, рискуя пропасть на болоте, искать гусеницу или куколку мотылька, у нас будут изрядные шансы. А получить мотылька из куколки – проблема, решаемая легко. В Одессе хватает людей, которые покупают коконы тропических бабочек и сравнительно просто выводят взрослых особей на продажу.

Сандуляк не согласился:

– Найти куколку будет трудно. Куколка может находиться только в укромном месте. И куколка – это осень Что делается осенью на пойме – не вам рассказывать. Начнём чавкать по болоту в поисках гусеницы – тоже неизвестно, с каким результатом. Рыбак сказал про пойму. Там она. Но это сегодня.

– А завтра гусеница может быть на озере Белом, в камышах на Турунчаке…

– Конечно. Перспективней всего взрослая особь! Я ставил на мотылька сетку-путанку – «сороковка», если знаете, на морскую глось, но у меня не получилось. Мотылёк сканирует темноту ультразвуком. Реликтовое качество, оно осталось от мезозойской эры, когда на его далеких предков охотились метровые пауки.

Я сказал, что гарантирую другой эффективный способ охоты.

– И промашки не будет!

Сандуляк повторил:

– Гарантирую… Смело! Напомните, что вы сказали про рыбака, когда я спросил, как именно он рассказывал о гусенице мотылька.

– «…решительно, так, словно падал с пятого этажа».

– А вы мне подходите. Мы с вами способны разговаривать на лингва-франко.

– Пардонтиль, уточните, что имели в виду.

– В смысле: мы оба годимся для этого необычного дела. Я как раз задумал некий удачный ход.

Договаривались на неделю, но резина ожидания растянулась на две, прихватив ещё и понедельник. Весь этот день я размышлял о неудачном стечении обстоятельств.

Я мечтал об июльской жаре. И поперек здравого смысла называл её долгожданной. Нет, жара наступала: настоящая душегубка, 168-е маршрутное такси с размашистой рекламой по бортам «Банька на дровах!» смотрелась вполне уместно. Но был день, и наступал вечер. После сумерек с моря тянул свежий восточный бриз. В старой Одессе его звали загадочным словом «Левант». Бриз пробирал заметной прохладой улицы на обрывах, катал по асфальту красные от помады окурки. Открытый настежь Собачий бульвар шумел листвой, влюбленные на скамейках обнимались на совесть.

Поздним вечером я залезал под теплую махровую простынь, засыпая, вспоминал Аккерманскую крепость. При таком ветре лиман теребила волна, отражение башен мерцало. Даже алчному рыбохвату стоило подумать о серьезном риске. Где-то на зелено-желтой пойме оцепенело сидел мотылёк. Чтобы ожить, ему требовалась ночная температура от 33 градусов, большая влажность, отсутствие ветра – как раз то самое, что именуется невыносимая духота. Тогда у него пробуждалось желание искать любовь.

Была ещё одна подробность, на которую я не обратил внимания сразу. Вейденкеллер, солдат из расчета зенитно-пулеметной точки, располагавшейся перед войной в цитадели, сказал: накануне ночи, когда прилетел мотылёк, на песке у лимана стонали чайки.