Волхонская барышня - Александр Эртель

Вдруг послышался легкий шорох… Тутолмин вздрогнул и поднял голову. В двух шагах от него стояла Варя. Она неподвижно смотрела на него и была печальна. Белый платок обрамлял ее бледное личико; под глазами темнелись круги. Илья Петрович бросился к ней.

— Здравствуйте, Илья Петрович, — тихо вымолвила она и опустила глаза.

Тутолмин в тревожном изумлении посмотрел на нее.

— Что с тобой, моя дорогая! — воскликнул он, взяв ее за руку. Она было попыталась освободить эту руку, но после легкого усилия оставила ее в руке Тутолмина. — Что с тобой, — продолжал он, — или ты рассердилась на глупую мою выходку?.. Но, милая моя…

— Я вас прошу говорить мне «вы», Илья Петрович, — едва слышно произнесла Варя. Илья Петрович бессильно выпустил ее холодную руку.

— Что это такое? — прошептал он в ужасе. Тогда она взглянула ему прямо в лицо и заговорила с какой-то нервической поспешностью:

— Я вам пришла сказать… Я пришла… Я долго думала, Илья Петрович… Но я вас не люблю… Я вас очень, очень уважаю, но я не могу вас любить…

Тутолмин с горьким стоном отошел от нее.

— За что же это? — с изумлением проговорил он и, не дождавшиеь ответа, рассеянно приложил ко лбу руку. — За что?.. — повторил он тихо.

Варя хотела говорить и не могла: рыдания душили ее. Она больно прикусила губы и отвернулась. Но она не могла бы сдвинуться с места: ноги ее, казалось, окаменели.

— Но зачем же вы признавались мне в вашей любви? — спросил Тутолмин.

— Я не лгала, — отвечала девушка.

Он усмехнулся.

— Но вы хотели быть моей женою, — сказал он.

— Я преувеличивала, — прошептала Варя.

Тутолмина передернуло.

— Вы преувеличивали? — язвительно и длинно протянул он. — С которых же пор вам стало ясно это «преувеличение» — до его сиятельства или после?

Глаза девушки гневно засверкали. Она выпрямилась.

— Вы можете оскорблять меня, — произнесла она.

Тогда Илья Петрович склонился как подкошенный и беспомощно, истерически зарыдал. Неизъяснимая тоска изобразилась в лице Вари. Она стремительно бросилась к Тутолмину и вдруг как бы захолодела вся и судорожно стиснула свои руки.

— Я не люблю вас! — повторила она твердо и выразительно.

Тогда он распространился в мольбах. Он заклинал ее подумать, не делать опрометчивого шага под влиянием случайного раздражения, не возводить минутного настроения на степень факта, бесповоротно решающего судьбу… Он молил ее подождать, помедлить, он жадно приникал к ее рукам, мокрым от его слез и холодным; он называл ее милою, дорогою, радостью, счастьем, любовью… А она стояла немая и недвижимая, как мрамор, и с тоскливым отчаянием смотрела вдаль. Солнце подымалось. Косые его лучи бодро и весело пронизывали аллею. Березы стыдливо румянились. В роще щебетали птицы, кропинки росы сверкали как раздробленный хрусталь. Душистая прохлада расплывалась непрерывными волнами и ласково веяла ей в лицо. А сердце ее не растворялось и в голове бродила мгла.

— Ты не спеши, не надо спешить, — говорил Тутолмин голосом, поминутно прерывавшимся от волнения, — ты погоди… Ты всмотрись в меня, моя красавица… Узнай меня поближе… Не обращай внимания на эту проклятую шероховатость мою… Смотри ты глубже… Зачем же прельщаться лаком!.. Не забывай моей сущности… Не забывай идей, которые я представляю… Пойми, что счастье твое только в них… Ведь ты же не пойдешь, не можешь пойти по следам Алексея Борисыча?.. Ведь правда? Ведь не удовлетворят же тебя красивые картинки?.. Счастье мое, родимая моя… О, скажи же мне, скажи…

Варя тяжко вздохнула и с грустью покачала головою.

— Что же я тебе скажу? — тихо произнесла она. — Нечего мне тебе сказать… Дорогой ты мой, не волнуйся ты, береги себя… Ты нужен, ты полезен…

— Но я ответа прошу… — со стоном вымолвил Тутолмин.

— Не люблю я тебя, не могу любить, — печально сказала Варя. — Помнишь, с той сцены на поляне, — она покраснела в смущении, — я тогда не смогла решить, но я тогда же подумала… Дорогой ты мой, как мужа не могу я тебя любить… Я вот как виновата пред тобой — я поступила бесчестно, я это сознаю… Но я теперь не могу лгать…. Простите меня, — она заплакала, — если бы вы знали, что со мною было… Я убить себя хотела — я не знаю, как я пережила эту ночь… Я ведь только с вашей записки поняла, что совсем, совсем не люблю вас… И вы не подумайте — я никого не люблю. Выше вас я никого не знаю. Но… друг мой, брат мой, милый мой брат, я никогда не буду твоей женою… Пойми же ты меня!.. Если бы вы сказали мне пойти и умереть, о, я бы с радостью умерла. — И воскликнула с блистающими глазами: — Ах, укажите мне дело, за которое я могла бы умереть!

А Илья Петрович только вздрагивал как бы от ударов да замирал в тупом и холодном отчаянии. Он ясно видел, что все его надежды разлетаются дымом. Он прекрасно сознавал, что справедливость, по крайней мере теперь, вся на стороне Вари и что давно пора было отдать себе строгий отчет в этих романических отношениях — и все-таки не мог успокоиться. И бешенство в нем подымалось, и страсть кипела неукротимым ключом, и оскорбленное самолюбие заявляло свои притязания… При последних словах девушки он встрепенулся.

— С музыкой? — насмешливо спросил он; и когда она не поняла, добавил: — Нет у меня в распоряжении такого дела, Варвара Алексеевна. Мое дело жизни требует, а не смерти. Самой что ни на есть прозаической жизни. Без барабанов…

— Я не понимаю тебя, — сказала она, поглядев на него в недоумении.

— Глупо делали и прежде, что барабанили, говорю, — вымолвил Тутолмин. — Христос без барабанов победил мир.

— Но он умер на кресте, — живо произнесла Варя.

— Не следовало.

— «Есть времена, есть целые века», — в каком-то восторге сказала она,-

В которые нет ничего желанней,

Прекраснее — тернового венка…

— Но терновый венец и без барабанов может снизойти, — возразил Илья Петрович. — Я вот за доктором ездил: вживе терновый венец носит, а с виду сер и приискивает бабенку для забавы.

Перед Варей внезапно встала деревня с ее больными и с ее невыразимой грязью. Она вообразила этого «серого» доктора в бесконечной возне с этой грязью и не нашлась что ответить. Она только в ужасе охватила свою голову и произнесла сквозь слезы:

— Никуда-то я, никуда-то не гожусь!

А в Илье Петровиче звуки ее голоса, беспомощно поникшего и переполненного страхом, снова возбудили какую-то надежду.

— Славная моя девушка, — быстро и убедительно заговорил он, — не горюй, не убивайся… Разве наука, разве серьезное и любовное изучение народной жизни не так же светлы и ясны… Это в твоих ведь руках… Читай! Учись!

— Но не могу я одна!.. — вырвалось у девушки.

У Тутолмина дух захватило от радостного волнения.

— Любовь моя, — произнес ср замирающим шепотом. — Я твой… Ведь я весь твой!.. Пойдем рука с рукою вперед, как, помнишь, шли с той поляны… Всю жизнь свою…

Но она печально остановила его.

— Милый мой, я не могу лгать, — сказала она.

Тогда он посмотрел ей в лицо пристальным и мутным взглядом и внезапно упал духом. Какая-то странная кро тость овладела им. Он медлительно протянул ей руку и про молвил:

— Простите, Варвара Алексеевна.

Она машинально подала ему свою, прошептала:

— Прощайте, простите… — Но когда он повернулся и, понурив голову, пошел от нее, все существо ее заныло в невыносимой жалости. — Илья Петрович! Илья!.. — слабо вскрикнула она. Но он не возвращался. Тогда она схватилась за сердце и тихо охнула. Солнечный луч горячим пятном ударил ей в лицо. Ласточка стремительно влетела в аллею и едва не коснулась крылом ее платья. Где-то закуковала кукушка… Варя осмотрелась в каком-то изумлении и направилась к дому. Лицо ее было строго и серьезно, глаза сухи. Взгляд — как-то странно внимателен… Но она ничего не замечала. Она с какой-то размеренной осторожностью шла и несла в себе что-то мертвое и мучительно холодное. Так, мимо балкона, мимо удивленной Надежды, сметавшей пыль с мебели в гостиной, прошла она в свою комнату. Там она собрала все книги, которые читала с Тутолминым, бережно завернула их и положила в дальний ящик комода. И когда задвинула этот ящик и подошла к окну, за которым ослепительно сверкал день и синеющая даль курилась без конца, — вдруг что-то как бы оборвалось в ней и загорелось неизъяснимой болью. Она бросилась в кресло, в отчаянии заломила руки и зарыдала горько, тоскливо, неутешно…

XV

Облепищеву привезли с почты письмо, получив которое он поморщился точно от боли. Письмо было от графини. «Правда, я привыкла к вашей неаккуратности, граф, — писала она по-французски почерком тонким и четким как бисер, — но я рассчитывала на исключение. Отчего вы не пишете мне: понравилась ли Варя Пьеру, и сделал ли он ей предложение. Не забывайте, что от этого брака зависит наше состояние. Лукиан Трифонович соглашается погасить наши закладные, если Pierre женится на вашей кузине. Вы, конечно, помните, как много вы содействовали возникновению этих закладных, и потому поймете, что честь обязывает вас сделать в настоящем случае. Если предложение состоится и будет принято — телеграфируйте мне так: курсы повысились…» Дальше шло неинтересное перечисление светских новостей.