Такая-сякая - Елена Аркадьевна Шалкова

из-за передачи, задерживалась поздравить. Сижу, пораженная совпадениями, перед телевизором и повторяю:

– Не может быть…

Раздается звонок, Люда взволнованным голосом спрашивает:

– Ты смотришь канал «Культура»?

– Да. Да. Позже позвоню.

Быстро забегаю в комнату мужа:

– Смотришь «Культуру»? Там про меня.

В ответ слышу голос Аверина.

Что бы еще прочитать? Смотрю оглавление журнала. Л. Петрушевская «Песни восточных славян (московские случаи)». Их я тоже читала раньше. Но – снова, как в первый раз! Какие-то странные в духе пионерских лагерей «страшилки». И стилистика соответствующая. Но одна из «страшилок» заставила прервать чтение. В ней я нашла подтверждение своим весенним мыслям по одному неприятному для меня поводу на тему: «Можно ли по немногословному высказыванию составить мнение о человеке?». «Страшилка» Петрушевской – наглядный пример, к чему может привести неверное из-за недостатка информации и додумывания умозаключение. Героя оно приводит к жизненному фиаско и сумасшествию.

Додумывание – опасная вещь. Во-первых, сам субъект додумывания может подвести. «Не суди по себе», гласит мудрый императив. Часто человек слышит то, что способен, готов или хочет услышать, каждый раз при додумывании искусственно подтверждая созданные им самим стереотипы, не сомневаясь в их ошибочности, упуская из виду или упрощая посыл сказанного. Ему так удобно и комфортно.

Что касается объекта, – невозможно полноценно облечь мысль в слова. Об этом столько передумано и написано умнейшими людьми, что и не хочется повторяться. Для меня важнее психологическая подоплека. Известно, что в разных ситуациях человек играет определенную роль. Вынужденная смена или сшибка ролей, новые люди, затронутая в разговоре необычная тема, желание показать себя с лучшей стороны и т.п., – могут вызвать внутреннюю сумятицу и породить сырую мысль, облеченную в неудачно подобранные от волнения или отсутствия богатой лексики слова. Исказить смысл сказанного может даже интонация, вызванная головной болью или плохим настроением.

Как хочется обо всем этом поговорить с одним моим знакомым! Сказать ему, что общение с установкой на превосходство, в котором оценивают, сравнивают, подгоняют под стереотипы, – для меня в тягость. Привести пример с любящим или доброжелательно настроенным человеком, который вообще не нуждается в премудростях психологии общения, потому что он сердцем настроен на волну собеседника; он не сделает по одной фразе категоричных выводов, а попытается уловить проявление сущности.

Весной я посмотрела по каналу «Культура» телеспектакль «Раньше» Владимира Мирзоева с кружевной игрой Максима Суханова и Ольги Яковлевой. Вот прямо на эту тему. Встретились два айсберга. Верхушечки общаются. С уходом в зазеркалье, которое талантливо сконструировал режиссер минимальными телевизионными средствами. «Плывем параллельно», – поясняет зрителю герой Суханова. Очень тонкий спектакль.

За Петрушевской – стихи Ларисы Миллер. Ну что это такое! Уже устала поражаться. Дней десять назад муж принес «Новую газету» с восторженным откликом Зинаиды Миркиной на новый сборник стихов Ларисы Миллер. Я залезла в Интернет и стала читать стихи. Через неделю по той же «Культуре» в передаче Игоря Волгина – та же Лариса Миллер. Внешность соответствует содержанию, сразу отметила я. Вскоре на даче еще одна соседка, очень хороший глубокий поэт Лариса Адлина, рассказала, как к ней в руки попал сборник эссе Ларисы Миллер, в частности, с разбором стихов В. Набокова и Г. Иванова. Мы с мужем переглянулись. Я тут же прочитала эссе в Интернете.

Для чего-то появилась Лариса Миллер на моем горизонте. Пока не поняла.

Куда меня дальше заведет вырвавшийся на свободу поток запечатанного дневными шлюзами сознания? Упомянутая Люда-архитектор последние годы занималась вопросами развития города Зарайска. Она восторженно рассказывала о зарайских красотах, о том, что там даже небо другого цвета, – вот я в период моего умопомрачения и подумала построить дачу именно в тех краях. Муж, увлеченный хокку, по этому поводу сочинил:

Живи в Зарайске

На берегу пруда,

В зеркальном карпе

Отражаясь.

Часто на даче с образовательной целью мы с внучкой играем в буриме. Как-то я задала уж очень изощренные рифмы, и у мужа получились такие стихи:

Поздняя осень

Ласточка направила свой клювик

На зимовку в славный город Любек.

А в полях соломенный тюфяк

Приготовил маленький хомяк.

Бессонная ночь

В наступившей ночи снова ноет мозоль.

Наметает сугробы противная вьюга.

На замерзшем окне намокает фасоль.

И часы на стене гонят стрелку по кругу.

Вот такой у меня муж. Сходу выдает шедевры. «И часы на стене гонят стрелку по кругу». Прямо тютчевская глубина («О чем ты воешь, ветр ночной»?). Что это за часы? И по какому неотвратимому кругу они гонят стрелку? Раз гонят, значит, она сопротивляется. Чему?

Один старик-поэт из пьесы Тенесси Уильямса «Ночь игуаны» тоже искал ответа на подобные вопросы и никак не мог закончить своего последнего стихотворения: не хватало заключительной строфы, которая позволила бы ему удовлетворенно завершить земной путь. Как нашел, так и умер с улыбкой на лице. Улыбка была не в пьесе, а в знаменитом фильме с Ричардом Бартоном и Эвой Гарднер, который я посмотрела два раза, но и за два раза не успела записать стихотворение. Стихотворение так поразило меня, что я в Интернете прочитала всю пьесу, распечатала стихотворение и выучила его наизусть. Потом муж нашел два варианта этого стихотворения на английском языке. И я поняла, что русский перевод стихотворения безупречен. Но кто поэт – неужели сам Тенесси Уильямс? И кто переводчик?

Когда я смотрю на старую яблоню, которую муж обкорнал так, что она из развесистой красавицы с изысканными изгибами ветвей превратилась в однобокую «шапку набекрень», то думаю – я ее переживу или она меня. И всегда, глядя на нее с грустью, вспоминаю то поразившее меня стихотворение, которое начинается словами «Ветвь апельсина…», в другом варианте – «Ветвь оливы…». Но ведь можно и «Ветвь яблони…».

How calmly does the orange branch

Observe the sky begin to blanch

Without a cry, without a prayer,

With no betrayal of despair.

Sometimes while night obscures the tree

The zenith of its life will be

Gone past forever, and from thence

A second history will commence.

A chronicle no longer gold,

A bargaining with mist and mould,

And finally the broken stem

The plummeting to earth; and then

An intercourse not well designed

For Beings of a golden kind

Whose native green must arch above

The Earth’s obscene, corrupting love.

And still the ripe fruit and the branch

Observe the sky begin to blanch

Without a cry, without a prayer,

With no betrayal of despair.

O Courage, could you not as well

Select a second place to dwell,

No only in that golden tree