Она была такая хорошая - Филип Рот

— А завтра…

— Завтра будет то же самое. И послезавтра, и потом…

— Рой, перестань, не надо.

— Но я ничего не делаю.

— Не обманывай!

— Ангел, — стонал он в самое ухо.

— Рой, нет, пожалуйста…

— Ничего, — шептал он, — не бойся…

— О нет!

— Все будет в порядке, клянусь, — сказал он, а потом стал уверять, что ничего не случится — ему рассказывали на Алеутах, как избежать риска.

— Только поверь мне, — молил он, — поверь мне…

И Люси так хотелось верить, что она поверила.

Когда Люси оставалась всего неделя до окончания школы, Рой получил письмо из „Училища фотографии и художественного оформления“ под названием „Британия“, основанного, как сообщалось в проспекте и приложенной к нему брошюрке, в 1910 году. Письмо извещало, что училище имеет удовольствие занести Роя в списки первокурсников, начинающих занятия в сентябре, и возвращает фотографии, которые он вложил в свое заявление, — дюжину портретов Люси.

На маленьком импровизированном празднике (Элли и Джой, Рой и Люси, мистер и миссис Бассарт), который он устроил в честь Роя, дядя Джулиан заявил — все они в долгу перед Люси Нельсон за то, что она так здорово выходит на снимках. Она тоже заслужила награду, и, раз так, он дарит ей поцелуй. Люси до сих пор еще не решила для себя, как к нему относиться, и, увидев его приближающиеся губы, пережила не слишком приятный момент и едва не отшатнулась. Дело было не только в том, как мистер Сауэрби вел себя с женой или как он выражался. И даже не в том, что мужчина пяти футов и пяти дюймов, насквозь пропахший сигарами, не казался ей таким уж привлекательным. Просто в последний месяц Люси несколько раз казалось, будто она перехватила слишком пристальный взгляд Джулиана, устремленный на ее ноги. Неужели Рой рассказывал дяде, чем они занимаются? Нет, поверить этому она не могла… Он, конечно, мог знать, что они ездят в „Рай“, но ведь туда ездила и Элли с Витстоуном — правда, они только обнимались, а дальше не заходили. По крайней мере, Элли так говорила, ну, а родители, конечно, ей верили. Нет, никто ничего не знает, и мистер Сауэрби, наверное, просто смотрел в пол или даже совсем мимо нее, а она воображала, будто он глядит на ее ноги. Ведь, в конце концов, ей всего восемнадцать, а он как-никак отец Элинор, да и ноги у нее не бог весть какие; во всяком случае, она так считает. И как только она могла подумать (это было в одну из суббот, когда она осталась с ним одна в доме), будто он хочет пойти за ней в комнату Элли и овладеть ею. Нет, похоже, она тоже помешалась на сексе. Наверное, им действительно пора прекратить этим заниматься, но Роя теперь не удержишь, он тащил ее туда каждый вечер, да и нельзя сказать, чтобы ей это не нравилось, но нравится не нравится — не в том дело… А в чем же? Именно этот вопрос обычно задавал Рой, когда она начинала говорить: „Не надо, не сегодня…“ Почему тогда вчера было можно?

Но как бы там ни было, мистер Сауэрби чмокнул ее в щеку, да так громко, что все рассмеялись, а миссис Сауэрби глядела на них и делала вид, что ей тоже смешно. И тут Люси сделала нечто неожиданное — во всяком случае, она совершила один из самых необъяснимых поступков в своей жизни: смущенная тем, что вот так, при всех говорят, какая она привлекательная, и взволнованная тем, что она словно член семьи на этом празднике и в этом доме, Люси неловко передернула плечами, густо покраснела и, в свою очередь, поцеловала дядю Джулиана. „Браво!“ — выкрикнул Рой и зааплодировал, а миссис Сауэрби перестала делать вид, что ей весело.

Да, хуже некуда. А впрочем, что бы Люси ни делала, ей не приходилось рассчитывать на одобрение миссис Сауэрби. Эта безвкусная, претенциозная особа была настроена против Люси уже хотя бы потому, что Люси больше всех повлияла па решение Роя. А хотя бы и так — ей-то какое дело. Конечно, Рой выбрал училище в Форт Кине не из-за того, что там хорошо преподают и, если уж говорить начистоту, не из-за того, что у него какой-то там особый талант фотографа, а из-за того, что Люси собиралась учиться именно в этом городе.

И то, что Рой руководствовался этим, было приятно. Но, с другой стороны, она лишний раз убеждалась, что Рой — далеко не тот серьезный молодой человек с большим будущим, каким она представляла его, пока не познакомилась поближе. Да, он не такой, каким она его представляла, но, по правде говоря, и хуже он оказался далеко не во всем. Во-первых, он вовсе не такой грубый и неотесанный, каким казался вначале. И нельзя сказать, чтобы он не считался с людьми, а уж с ней особенно… Едва Рой перестал рисоваться и бояться ее (а она поняла, что он боялся ее не меньше, чем она его), как превратился в очень деликатного и мягкого человека. Своей доброжелательностью он даже напоминал мистера Валерио, а это в ее устах было комплиментом.

Он не пытался командовать ею, а она боялась, что это неизбежно, принимая во внимание его возраст и армейские привычки. Никогда, ни в чем он, что называется, не давил на нее — только в вопросах секса, да и тут она была твердо уверена: стоит ей решить (хотя бы сегодня вечером) кончить с этим делом — и так оно и будет, да и как он может ее заставить? Он и с самого начала, конечно, не мог ее заставить — только почему она поняла это так поздно? Ну, скажем, они бы тогда расстались и больше не увиделись. Но разве это такая трагедия? По правде говоря, Люси то и дело открывала в Рое черты, которые были ей не по душе. Временами ей даже казалось, будто это она на два с половиной года старше Роя, а не наоборот. Прежде всего она просто терпеть не могла, когда он мычал ей песенки прямо в ухо. И пусть ему двадцать один год и он имеет право голоса — а Рой повторял это всем и каждому, — иногда он казался ей совсем ребенком. Временами он нес законченную чепуху. Вот хотя бы — в машине он без конца повторял, что любит ее… Ну разве это не глупо? А что, если это правда? А может, он говорит так потому, что боится, что без этих слов она ему больше не разрешит? Господи, да ведь знала она, знала, знала: не надо было тогда заниматься этим в машине. Нельзя этого делать, если люди не женаты, а уж с человеком, за которого и выходить не собираешься, — тем более. Мы должны это прекратить! Но теперь это было бы так же глупо, как глупо было начинать тогда, в первый раз… Нет, надо вообще порвать с ним.

Да, она была в смятении, даже в тот удивительный, радостный вечер у Сауэрби, который начался с того, что дядя Джулиан (так Рой уговаривал ее называть его) поцеловал Люси, словно она член семьи, а закончился тем, что он вынул из холодильника бутылку французского шампанского — пробка хлопнула и… Но как она могла поверить, когда все они стояли вокруг него с поднятыми стаканами и кричали хором „за будущее Роя“, как она могла поверить — хотя сомнения и одолевали ее с каждым днем все сильнее, — что никакого будущего у него нет.

После окончания школы она начала работать в Молочном Баре по летнему расписанию: ежедневно с десяти до шести, кроме среды и воскресенья. Как-то в среду в середине июля они с Роем поехали в Форт Кин приглядеть ему комнату — он должен был переехать в сентябре. Рой осматривал одну меблированную комнату за другой, потом возвращался к автомобилю, где сидела Люси, и заявлял: нет, ему это не подходит — то в комнате плохо пахнет, то хозяйка выглядит подозрительной, то кровать страшно короткая, а уж от этого он достаточно натерпелся за полтора года на Алеутах. В одном месте, где ему все пришлось по вкусу: огромная комната, кровать, на которой до этого спал муж хозяйки (а росту в нем было шесть футов пять дюймов!), чистенькая уборная, и еще дают полку в холодильнике, — не было отдельного входа…

Ну, сказала Люси, давай-ка все-таки туда, где он есть.

К четырем часам у них разгорелась такая ссора, какой никогда еще не было, и больше того — Рой ни с кем так никогда не скандалил, даже со своим папашей. Он выбрал самый лучший вариант, во всех отношениях лучший, доказывал Рой, но она ничего не слушала, а только яростно мотала головой и твердила: нет, если он хочет ее видеть, в комнате должен быть отдельный вход. Вдруг он закричал: „Плевать мне на это — мне ведь там жить, а не тебе!“ — развернул „Гудзон“ и погнал назад в дом с заветной кроватью.

Договорившись с хозяйкой, он вернулся в машину, достал из ящичка для перчаток дорожную карту и на ее обложке старательно нарисовал прямоугольник. „Моя комната“, — пояснил он, стараясь не глядеть на Люси. Комната была угловая, на первом этаже и с четырьмя окнами — по два на каждой стене. Все они выходили на широкую веранду, окруженную кустами, и были совсем как четыре отдельных входа: когда стемнеет, можно спокойно входить и выходить, словно в двери… Ну, что она скажет? Есть у нее на этот счет мнение или она действительно решила никогда больше с ним не разговаривать?

— Я уже высказала свое мнение, — ответила Люси. — Но оно для тебя совсем ничего не значит.