Не исчезай - Каролина Эрикссон

Наконец объявили, что поезда в нужном нам южном направлении не будут ходить до конца дня из-за повреждения электрических кабелей. Нам вернули деньги и предложили забронировать билет на какой-нибудь из утренних поездов. На обратном пути мы были еще молчаливее, если такое вообще возможно. До самой нашей двери, когда мама вставила ключ в замок, она не проронила ни слова. Я заподозрила, что она вообще не хотела брать меня с собой к бабушке. Возможно, она предпочла бы поехать одна. Об этом я думала, когда мы вошли в квартиру. Но там мысли сразу же приняли другое направление.

В квартире было темно, и сперва мне показалось, что папы нет дома. Но потом послышался какой-то шум, возбужденный шепот и хихиканье. Я посмотрела на маму, увидела, как она замерла рядом со мной. Она тоже это слышала.

– Эй, – крикнула она в глубину квартиры. – Есть кто-нибудь дома?

Потом мама сделала вещь, столь нехарактерную для нее, что у меня встал ком в горле. Мама, которая так всегда боролась за чистоту и порядок, прошла в квартиру в обуви. Уже тогда я осознала, что случилось что-то плохое, очень плохое. Мамины ботинки стучали по паркету, приближаясь к гостиной. Через секунду что-то белое промелькнуло в другом конце квартиры. Обнаженная женщина пронеслась из гостиной в ванную. Я успела увидеть большой зад, круглый, как полная луна, прежде чем он исчез вместе со своей обладательницей. Дверь за ней захлопнулась, и я услышала, как она заперлась изнутри.

Мамина спина напряженно замерла. Сделав короткую паузу, мама снова двинулась в сторону гостиной и заглянула внутрь. Я по-прежнему стояла на коврике у двери и не могла видеть то, что она там увидела, но я ясно и отчетливо услышала слова, которые она произнесла:

– Ах ты сволочь.

Она забрала меня с собой к Рут. Чемоданы у нас уже были упакованы, и мама схватила их с собой, когда мы вылетели из квартиры. Никто не гнался за нами, никто не умолял вернуться обратно. Несмотря на то что идти было тяжело, мама шла не останавливаясь. Поездки на автобусе и долгое ожидание на станции утомили меня, и было трудно поспевать за ней. Кроме того, я хотела есть. Но хотя я просила маму несколько раз, она не замедлила шаг.

Как только Рут открыла дверь, мама разрыдалась. Привычным жестом хозяйка дома пригласила нас войти, мамино поведение ничуть не заставило ее потерять самообладание. Может быть, такое уже случалось раньше, просто я при этом не присутствовала. Рут провела нас в свое жилище, усадила маму за кухонный стол, а сама села рядом. Я осторожно оглядывалась, пытаясь найти себе какое-нибудь занятие, но вокруг были только книги, вязаные салфеточки и засохшие цветы. Вскоре я поняла, что Рут живет одна. Тут не было ни мужчин, ни детей, только Рут и две кошки.

Какое-то время я играла с ее питомцами, пока они не дали мне со всей очевидностью понять, что пресытились игрой. Тогда я вернулась на кухню к маме и Рут; они совместными усилиями разгружали посудомоечную машину.

– Но я все-таки не могу понять, – жалобно говорила мама. – Как он может? Как, черт возьми, он может?

Она протянула своей подруге несколько тарелок, которые та убрала в шкаф. Я заметила, что Рут выглядит немного скованной и в то же время решительной. Очевидно, она считала, что нам с мамой пора оставить ее в покое. Внезапно я ощутила огромную усталость. Уставшим было не только тело, а все мое существо. Я утомилась, и мне страшно надоело, что меня таскают туда-сюда.

– Мама, я хочу домой.

Она не ответила, даже не повернулась. Просто отмахнулась не глядя. Как будто пыталась отогнать назойливую муху. Обычно этого хватало, чтобы я замолчала и перестала приставать, но в этот раз что-то изменилось. Изменилось мое мышление, оно пошло какими-то новыми путями. Я посмотрела на маму, стоящую ко мне спиной. Я была ее дочерью, я устала и хотела есть, но ее, казалось, это нисколько не заботило. Ни в малейшей степени.

– Я хочу домой прямо сейчас! – повторила я громче и уверенней.

Она снова не обернулась, просто бросила что-то через плечо, давая понять, что мы останемся здесь еще на какое-то время. Потом она продолжила говорить, обращаясь к Рут. Я не знаю, что в этот момент произошло, но меня будто пронзило что-то, как острым копьем. Прежде чем я поняла, что делаю, я оказалось рядом с мамой и с силой дернула ее за свитер.

– Сейчас! – завопила я.

Рут сделала гримасу, которая, по всей видимости, должна была обозначать улыбку: слегка сочувственно изогнула уголки рта. Я снова закричала.

– Сейчас, сейчас, сейчас!

Когда мама наконец-то посмотрела на меня, ее лицо было суровым и решительным. Она хладнокровно высвободилась из моих рук.

– Слушай меня, Грета. Мы останемся здесь, пока я не скажу, что пора ехать, поняла?

И она снова повернулась ко мне спиной. Так случалось уже не раз, но теперь я не собиралась просто молча терпеть. Я заставлю маму слушать меня, добьюсь не меньшего, чем ее полное и безраздельное внимание. В первый раз, когда роковые слова выскользнули из меня, они прозвучали так тихо, что я сама едва их слышала. Тогда я набрала побольше воздуха и отчеканила их буква за буквой, чувствуя, как они с силой вылетают из груди:

– Сучья мандавошка!

Все замерло; казалось, даже время остановилось. Слова как будто еще звучали, они витали над нами под потолком. Только потом они стали реальностью. Мама и Рут замолчали так резко, будто кто-то нажал на выключатель. Потом я увидела, словно в замедленной съемке, как мама разворачивается ко мне. Увидела, как она замахивается, как ее рука рассекает воздух. И еще до того, как она достигла щеки, лицо словно обожгло яростное пламя.

Мы смотрели друг на друга, все трое, никто ничего не говорил. Рут закрыла рот рукой. Наконец мама охнула, опустилась передо мной на колени и крепко обняла. Должно быть, объятие длилось не больше пары секунд, но мне казалось, что прошла вечность, прежде чем мама отступила и восстановила расстояние между нами. Слова налетали одно на другое, они так торопливо сыпались из ее рта, что было трудно их разобрать.

– Милая Грета, я не хотела. Я просто обернулась, и вот… Ты ведь понимаешь, что я не хотела!

Она продолжала говорить, не давая мне возможности ответить. Она, естественно, не собиралась меня ударить, она просто была возмущена и резко повернулась, и так вышло, что я стояла как раз возле ее руки. Просто несчастное недоразумение. Спустя некоторое время ей удалось успокоить саму себя. Но тут в ее глазах появилось новое выражение, в голосе зазвучала новая нота:

– Но я думаю, будет лучше, если мы никому об этом не расскажем.

Никому. Я сразу же поняла, о ком шла речь. Об отце. Даже ему нельзя было рассказать. Особенно ему. Теперь она была очень озабочена тем, чтобы я что-нибудь ответила, продемонстрировала, что все поняла. И я пообещала. Не рассказывать о том, что случилось в тот день у Рут на кухне. Никому. Мама поняла, что напряжение спало. Тогда она поднялась. Посмотрела на Рут. И снова повернулась ко мне спиной.

В этот момент судьба отца была решена. Ему оставалось жить два месяца.

30

Девочка замерла. Она вытаращенными глазами разглядывала меня и топор. Но это продолжалось всего несколько секунд. Потом она отвела глаза и стала что-то высматривать вокруг себя. Как будто что-то искала или, точнее, хотела убедиться, что что-то осталось на месте. Я проследила за ее взглядом; он шарил по земле передо мной и за моей спиной.

Только тогда я обнаружила, что маленький крест у моих ног был не единственным. На краю поляны торчало еще несколько крестов, сделанных из палок, и около каждого из них земля и мох были, очевидно, недавно разрыхлены, а потом выровнены обратно. Я находилась на лесном кладбище.

Судя по всему, девочка была удовлетворена своей ревизией, потому что ее лицо выразило облегчение.

– Ты их не испортила.

– Могилы? – спросила я. – Зачем мне их портить?

Она разглядывала меня какое-то время, не отвечая на вопрос. Я заметила, что она выглядит пристыженной. Но потом выражение ее лица снова поменялось.

– О’кей, но что ты тогда тут делаешь?

Она задала этот вопрос тоном землевладельца, в чьи угодья я будто бы незаконно вторглась.

– Я ищу, – ответила я. – Ищу кота. А ты что тут делаешь?

Девочка опустила глаза и пожала плечами. Ее длинные тусклые волосы трепетали на ветру, часть из них упала на лицо, как черная вуаль. С обеих сторон пробора виднелись светлые корни волос, и в слабом свете начинающегося утра можно было различить секущиеся кончики. Я не могла не заметить про себя, что ей не помешала бы хорошая стрижка. И новая одежда. И почему бы не капелька туши и блеска для губ? И тут я вспомнила о собственной потрепанной одежде, нечесаных волосах и немытом лице. Без своего обычного снаряжения я чувствовала себя голой, беззащитной и оставленной. Откуда-то снаружи пришли слова: «Нападение – лучшая защита».

– Так это твоя работа? Кого ты здесь похоронила?