Тайна предсказания - Филипп Ванденберг

Избегали монахи и трапезной, где брат Мельхиор нашел свою смерть. И хотя брат Фридеманн с промежутком в три дня совершил троекратный обход помещения с ладаном, никто из монахов не решился переступить порог трапезной. Вместо этого брат повар и его молодой послушник ежедневно разносили пищу и оставляли ее у дверей келий. По сравнению с частными домами города монахи в монастыре не страдали от голода. Аббатство располагало запасами, хранившимися в подвалах и погребах, на многие годы.

Об упорядоченной монастырской жизни теперь не могло быть и речи. Никто не знал, где и как проводят монахи свое время. Бывало, что проходило несколько дней, прежде чем Леберехт встречал кого-нибудь из братьев, но и тогда вряд ли можно было говорить о встрече, поскольку монахи, словно зловещие тени, скользили по коридорам и бесшумно скрывались за одной из многочисленных дверей, не сказав ни слова.

В один из этих бесконечных дней, где-то между Днем обращения Павла[36] и Праздником очищения Марии[37] (точное представление о календаре Леберехт давно уже потерял), в библиотеку неожиданно зашел монах. Это был отец Эммерам, белобородый старец со зрительным камнем, которого он увидел в день своего прибытия, но с которым еще ни разу не вступал в разговор.

Опасаясь, что слабовидящий старец не заметит его, Леберехт откашлялся, чтобы предупредить монаха.

— Laudetur, — пробормотал брат Эммерам, заметив Леберехта. Среди братии обыкновением было проглатывать следующую часть приветствия, а именно "Jesus Christus", поскольку и без того все знали, о ком речь.

— In aeternum, — ответил Леберехт, так же естественно.

Лишь теперь, казалось, Эммерам узнал юношу, так как он с удивлением воскликнул:

— Ах, это ты, пришелец!

Леберехт смущенно пожал плечами и улыбнулся.

— За четыре недели вы — первый, кто сюда заглянул. Я проводил здесь все время и изучал самые захватывающие книги.

Старый Эммерам взялся обеими руками за свою белую бороду и разгладил ее по черной сутане. Он улыбался, словно это действие доставляло ему телесное удовольствие.

— Тебе, без сомнения, выпал лучший жребий, сын мой, — мягко произнес он. — Ты — умная голова. Брат Лютгер рассказывал, что ты овладел древними языками и геометрией так же хорошо, как и твой отец Адам. Его очень любили. — Старец перекрестился.

— А где брат Лютгер? — поинтересовался Леберехт. — Я уже несколько недель не видел его.

— Одному Богу известно, — ответил Эммерам. — Ты не первый, кто задает этот вопрос.

— Может, он…

— Я не верю в это, — прервал его старец. — Уже на следующий день после смерти Мельхиора миска Лютгера осталась нетронутой. Но одно из окон, выходящих на север, было открыто, хотя незадолго до этого его забили.

— Он покончил с жизнью?

— Лютгер? С чего бы? Это трудно себе представить, мой юный друг! Брат Лютгер не тот человек, чтобы согрешить, лишив себя жизни. Для него земная жизнь имеет слишком большое значение. Нет, Лютгер всегда вел две жизни: одну — в монастыре, причем чрезвычайно образцовую, а другую — за его пределами. Ну, да не мне тебе это объяснять.

— Как? Вы знали?

Тут старец рассмеялся, и это означало, что на сей раз брат Эммерам улыбался не только губами, но и глазами — при этом его древнее морщинистое лицо разом обрело что-то молодое.

— Я вдвое старше Лютгера, а потому вдвое мудрее. В этом мы отличаемся друг от друга. Пойми меня правильно, Лютгер относится к тем собратьям, к которым я питаю склонность. Он намного умнее, чем большинство других, а его вера не лицемерна. Но это не исключает того, что есть еще более умные, чем он.

Старый, белый как лунь брат произнес это без укора в голосе, как бы между прочим, а затем удалился, чтобы исследовать стеллажи по левую руку от входа. В поисках одного из фолиантов, что хранились под рубрикой "Herbarum", т. е. "Травы", Эммерам вооружился зрительным камнем, и Леберехт, наблюдавший за старцем, спросил, не нужно ли ему помочь найти определенный труд, ведь он за это время научился немного ориентироваться здесь.

— В точности, как твой отец Адам! — рассмеялся брат Эммерам. — Он держал в голове больше книг, чем наш благочестивый брат Андреас, годами несущий службу библиотекаря! — При этом он подошел совсем близко к корешкам книг и стал водить своим зрительным камнем во все стороны, словно желая призвать таинственные силы. Надо признать, что загадочный прибор, который он выкупил у бродячего студента из Гессена в обмен на крестьянский двор в двадцати милях вниз по Майну (свое наследство со стороны матушки), так улучшил слабость его зрения, что Эммерам вновь смог читать и писать, несмотря на то, что недавно, казалось, совершенно утратил эту способность. Довольно скоро старый брат нашел то, что искал, без помощи Леберехта и достал с полки растрепанную рукопись под заглавием "Materia medica", копию, сделанную монахами в скриптории.

Леберехт вопросительно взглянул на Эммерама.

Тот поднял палец подобно школьному учителю и с серьезным видом сказал:

— Если и есть трава, которая справится с этой ужасной болезнью, то она описана здесь. Нет лучшего учебника о целительном действии растений, чем вот этот, Диоскорида.[38] Диоскорид жил полторы тысячи лет назад, спустя немного лет post passionem, в Киликии, но его учение о целебных средствах является непревзойденным и по сей день. Рассказывают, что он своими микстурами не только исцелял больных, но и воскрешал мертвых — естественно, мнимо умерших, ведь Диоскорид не был шарлатаном.

— Это вызывает у меня вопрос: почему же вы не изучили книгу Диоскорида раньше?

Брат Эммерам махнул рукой.

— Во времена нужды и эпидемий люди скорее поверят какой-нибудь пустой болтовне, чем опыту науки. И в монастыре так же. Нет еще травы против суеверия.

— Что вы намерены делать?

— Я раздумываю над тем, как бы выманить моих собратьев из их нор. Месяцами уже они, словно крысы, прячутся по отдаленным углам нашего аббатства. Каждый избегает остальных. Выманить братьев благочестивым словом не удалось, вот я и подумал, что перехитрю их.

— С помощью волшебного напитка?

— Не насмехайся над мудростью старого человека!

— Простите, об этом и речи не шло!

— Я сварю микстуру, какую Диоскорид изобрел против чумы, одно из тех огненных, острых, обволакивающих чувства средств, которые имеют немедленное действие. Причем совершенно не важно, действительно ли оно побеждает заразу. Важнее добрый пример и вера в его целительную силу. Едва лишь один отважится выйти из своего укрытия, как другие последуют за ним.

— Вы воистину очень умны, брат Эммерам!

— Это лишь опыт долгой жизни. — С этими словами старик начал царапать рецепт на клочке пергамента.

— Могу я сделать это для вас? — вызвался Леберехт.

— Ты хочешь сделать это для меня?

— Ну конечно! — Леберехт сел за пюпитр около монаха и начал записывать ингредиенты микстуры.

Старик, наблюдая за его работой, вскользь заметил:

— Ты ведь занят в соборном цехе каменщиков, как я слышал?

— Да, я каменотес. Моим наставником был Карвакки, а точнее, он и сейчас им является. Он славится по всей стране.

— Как выпивоха, должник и бабник!

Леберехт рассмеялся.

— И это тоже. Но он — гений в работе с камнем и равен великим итальянцам. И если вы меня спросите, я скажу, что он продает свое умение ниже стоимости. Я довольно часто задавался вопросом, отчего он работает здесь, в цехе при соборе, как какой-то сапожник, когда он способен своей рукой творить великие произведения искусства.

Эммерам положил ладонь на руку Леберехта.

— Сын мой, тот же вопрос я мог бы задать и тебе. В тебе скрыт талант ученого. Ты по собственному почину овладеваешь знаниями, что необычно для юнца. Таким образом, перед тобой стоит вопрос, а не мечешь ли ты бисер перед свиньями, заменяя треснутые блоки песчаника на новые, и не призван ли твой талант к чему-то большему?

Леберехт ужаснулся. Монах только что высказал мысль, которая еще ни разу не приходила ему на ум.

— Но я люблю искусство, и мои устремления направлены на его сохранение!

— Я вовсе не хочу оспаривать этого твоего стремления. Но ты уже когда-нибудь задумывался над тем, что мы живем во время великих перемен? — Монах поднялся, подошел к окну и, глядя, как над городом опускается молочно-белая дымка, продолжил: — Знаю, все постоянно меняется, об этом было известно еще древним грекам, но теперь человечество впервые достигло конечного пункта.

— Конечного пункта? Я не понимаю вас, почтенный отец!

— Итак, за сотню лет человечество сохранялось в своих архитектурных сооружениях. Не было другой возможности сохранить человеческую мысль надолго. Пирамиды древних египтян были не только гробницами их царей, но и, в первую очередь, эти люди хотели передать себя и свою культуру, свое знание о философии и религии, геометрии и астрономии. Это было еще до того, как они вообще могли писать. Ничего иного не имели в виду и древние греки со своими классическими храмами, и наши предки с их устремленными в небеса соборами.