Поющая в репейнике - Анастасия Машкова

– Ох, дело не терпит, – сокрушенно опускает голову Павел Иванович.

– Что, даже из больницы выйти не дадут?! Осатанели, что ли?!

Голос Бойченко наливается недюжинной силой.

– В пятницу от них приедет сюда человек с документами. Буду я и наш юрист. Выбора нет. Не-ту. Подготовь врачей, – жестко произносит Супин, вставая.

– Ладно, иди. Устал, – машет рукой генеральный и отворачивается от Полкана, которому верит, похоже, не больше, чем «главным бандитам»-законникам.

Глава седьмая

– Манечка, а что там Кашина, все мигренью мается? – спрашивает Блинова, натягивая сапоги.

Рабочий день подходит к концу. Через пять минут контора будет напоминать мертвую пустыню.

– Да она приболела, – отзывается Голубцова, которая только сейчас понимает, что не разговаривала с подругой больше суток, – небывалое дело!

– Я, наверное, тоже завтра не приду. Врача вызову, – лепечет Утинская, сидя за столом и глядя в пространство. Она ждет, когда ее бывшая товарка Наталья Петровна покинет бух-столовку.

Но Блинова неожиданно спрашивает:

– А ты что, Стефанна, из-за Бобочки домой не собираешься? Как Супин, на стульях ночевать будешь?

Елена Стефановна в негодовании фыркает:

– Я просто не хочу устраивать столпотворение вокруг вешалки. Жду, когда некоторые оденутся.

– Да ладно тебе, Ленушка. Я ведь не обижаюсь. Стенку Люсечка в выходные заберет. Все заботы-расходы на ней. И с машиной уже договорилась.

– Поздравляю, – поджимает губки Утка.

– Ну все уже, подруга, пошли. До метро пожужжим еще, – примиренчески улыбается Блинова.

Утинская смотрит на нее из-под бровок домиком сначала удивленно, потом – прочувствованно. Нос ее краснеет, и, кажется, она готова всхлипнуть.

– Хорошо, Ната. Пошли вместе.

– Как всегда. Куда мы друг без друга? Вселенная ты моя вибрирующая. Только к Люсечке на секунду зайдем.

Утка вспархивает и начинает собираться. Ей так хочется помыть косточки ветреному Бобочке! Уж они с Натой придумают, как проучить престарелого ходока.

Попрощавшись с бабульками, Маня берет мобильный телефон. Смотрит на него в нерешительности.

«Звонить? Ждать? А если он передумал? Если это просто мне приснилось? Или у Полкана, в смысле… у Паши помутилось в голове от стресса?»

Маня вздрагивает и чуть не роняет аппаратик. Супин звонит сам!

На часах 18:00 – окончание рабочего дня. Кто бы сомневался? Аккуратист и маньяк пунктуальности должен появляться минута в минуту, по расписанию.

– Я жду тебя внизу. Ты еще не успела сбежать? – слышит Маня самый лучший, самый нужный голос на свете.

– Нет, я бегу к тебе! Я бегу!

Она выпархивает из конторы, видит его машину, припаркованную у самого входа, и сердце ее заходится от счастья и ликования.

«Он ничуть не боится, что нас увидят вместе! Он не скрывает, не стыдится. Конечно, ведь все это всерьез».

Маня запрыгивает на переднее сиденье и кидается к напряженному, смущенному, душистому и такому смешному Супину с поцелуями и объятиями.

– Как же я уже соскучилась! Как же…

Он выдерживает ее натиск и вдруг, хмыкнув совершенно неромантично, отстраняется.

– Поверни голову вправо. Медленно, осторожно.

Маня поворачивается и видит в метре от машины, под фонарем, бабулек: замерших, онемевших и поглупевших (видимо, открытые рты создают такой эффект).

– Говорю же, кондрашка может их хватить ненароком, – Супин, обретя привычную непроницаемость, включает зажигание.

Маня же, одарив бухгалтерш ослепительной улыбкой, поворачивается к Павлу и просит трогать уже поскорее.

Машина мчится сквозь темный двор-трубу. Снег летит наперерез, бьет в стекло штормовой волной.

– Думаю, Утинская мне ползарплаты теперь не досчитает за декабрь.

– Не настолько уж она кровожадна, Мань, – хмыкает Супин.

– У нее Бобочка к аспирантке под юбку залез.

Супин, кинув ошарашенный взгляд на Маню, качает головой.

– Ну уж если Бобочка?! Тогда я просто и не знаю, как земля еще с орбиты не сдвинулась.

– Паша, мне кажется, что как раз сдвинулась. Ну разве могла я еще два дня назад представить, что полюблю? Начальника, сурового главбуха, которого боялась больше смерти?! Это же уму непостижимо.

– А ты… любишь?

Он не смотрит на Маню – внимательно следит за опасной дорогой: неровной, извилистой, скользкой.

– Да. Я люблю, – спокойно и тихо отвечает Голубцова.

Он ждет ее вопроса. Неудобного, дурацкого, на который невозможно найти обтекаемого приличненького ответа. Туманные фразы, кивки, вздохи и сложносочиненные конструкции тут не проходят. Потому что выдают фальшь. На главный и простой вопрос: «Любишь?» может быть только простой и короткий ответ. А его Павел Иванович Супин дать не может.

Но Маня ничего не спрашивает. Умница. И они спокойно и весело, болтая на пустячные темы, доезжают до Алиного дома.

Павел остается в машине.

– Я думаю, Альбина Спиридоновна захочет тебе сказать что-нибудь, что не предназначено для моих ушей. Так что, я тут жду тебя.

Маня соглашается со своим рассудительным и тактичным мужчиной.

Она взбегает на третий этаж, не дожидаясь лифта, открывает дверь и кричит привычное:

– Алюшка, я дома!

Тишина. Просто похоронное молчание.

– Аля?!

Маня мчится на кухню – пусто. Раковина полна немытой посуды. На столе – банка маринованного перца, кусок черствого «бородинского», стопка… Холодильник вздрагивает и заходится в очередном припадке.

– Аля?! – кричит Маня, чувствуя, как спина покрывается отвратительной липкой испариной, и кидается в спальню.

Тетка лежит на своей высоченной кровати, отвернувшись к стене, и мирно сопит. Маня с облегчением выпускает из рук сумку.

«Напилась и дрыхнет. Ох, непутевая бабка моя».

Она трясет и тормошит Алю.

– Я собираюсь и ухожу! Ты слышишь меня?! Аля, я пришла и ухожу!

Тетка, разлепив мутные глаза, оторопело смотрит на Маню.

Пожевав губами, она начинает расслабленно бормотать:

– Супчик в холодильнике, доча. Я уж там… это… посуду никак. Сил нету…

– Аля, я ухожу! С Павлом Ивановичем ухожу. Ты забыла, что ли?

Тетка с недоумением смотрит на нее, пытаясь сфокусировать взгляд, и вдруг, будто что-то вспомнив или поняв, взмахивает руками и шепчет с отчаянием, моля:

– Нет, доча. Не надо… Н-нет.

– Аля, да что же это такое! Ты, в конце концов, не рви мне сердце. Это же бесчеловечно, гадко сделать из меня няньку. Я жить хочу, Аль! Понимаешь, я хочу любви, мужа, ребенка. И дом я свой хочу!