Течение времени - Эдгар Вулгаков

Еще ниже опустились звезды, чтобы услышать каждое слово обнявшейся парочки, еще тише стал шептать о чем-то Псел. Она обняла и крепко поцеловала в губы растерянного Алешу, не ответившего ей на этот поцелуй.

– Ну что ты так пал духом? С тобой же ровным счетом ничего не произойдет: ты как был, так и останешься вольным стрелком, дурачок. Это со мной произойдут некоторые изменения, я рожу ребенка, и только от тебя.

– А это обязательно? Разве сейчас нам плохо? Или я не просыпаюсь утром с первым желанием увидеть твои полные задора глазки, открытые миру так, как будто они видят его впервые, а твои бледно-розовые ланиты? Я люблю целовать все пальчики твоих ножек и сами ножки – и слева, и справа, и снаружи, и внутри.

– Как это понять?

– Вот эту часть прелестных ножек, когда ты лежишь на животике. Но ты всегда брыкаешься, и однажды так взбрыкнула, что сломала правую внутреннюю перегородку моего бедного носа.

– Положим, это не моя заслуга, и произошло это эпохальное событие лет десять тому назад с помощью Димыча. Между прочим, эти события изменили мою судьбу, и я познакомилась сначала с твоим носом, а много позднее с тобой. Вот так, мой дорогой! За маской ерничанья я чувствую нарастающую бурю в твоей душе – трудно расстаться со свободой вольного стрелка, надевать на себя семейный хомут. Я понимаю, что появление ребенка в силу твоего характера и моральных принципов в любом случае тебя ко многому обяжет. Это только первое время ты будешь разрываться между ребенком и своими делами, а потом все вернется на круги своя, все завершится твоим приходом ко мне. Вот так, мой милый. И может быть, не так скоро, а может быть, и сразу.

– А ребенок нужен обязательно? Оглядись по сторонам, вслушайся в тишину, а будет «уа-уа! уа-уа!». И божественная тишина на фоне таинственных ночных шорохов ночной жизни таинственных существ и сонного бормотания Псела будет перекрываться «уа-уа!». А ты подумала, кто будет ухаживать за ребенком, готовить обед, делать тысячу домашних дел? Ты же не уйдешь из больницы? К тому же, у тебя ординатура, и, думаю, ты на этом не остановишься.

– Я поговорю с тетей Грушей, больничной нянечкой, я ее давно знаю. У нее все погибли на войне. Она аккуратная, добрая, за меня переживает, что я одинокая. Все женихов мне предлагает. На днях одного нашего больного сватала, генерала.

– Вот еще! Тетю Грушу я уволю. Тоже мне сваха нашлась!

– Алеша, ты кого-нибудь в жизни увольнял?

– Не приходилось.

– Дай я тебя поцелую!

– Целуй! А может быть, обойдемся без «уа-уа?»

Глава II. Мама

В Москве с вокзала поехали к Алеше, по дороге купив шампанского. Родители, увидев их, все поняли без слов. Мама обняла их обоих, сразу.

– Какое счастье, наконец-то! Леночка, только вас он и любил, и любит, но боялся, что сближение с вами приведет к потере пресловутой мужской свободы.

Папа тут же присоединился, и все вместе обнявшись, образовали тесный кружок. И говорили, и говорили одновременно, и смеялись, и плакали, а если и не плакали, то у всех в глазах были счастливые слезы, у всех. Потом выпили по бокалу шампанского, и по желанию молодых это радостное для всех событие решили отметить после ЗАГСа дома в узком кругу. Папа сразу принялся составлять список приглашенных, потом Алеша добавил еще человек десять, Леночка – троих, мама – троих, и получилось сорок человек.

– Где размещать народ? – воскликнул Алеша. – Леночкин деревянный «особняк» на капремонте. Там все перевернуто – меняют стропила, балки, перестилают крышу и полы. В общем, прогнившее деревянное старье превращают в деревянный двухэтажный дом со всеми удобствами в Кривом переулке, в десяти минутах ходьбы от Пушкинской, от центра. В ресторане отмечать свадьбу нам с Леночкой не хочется, и ждать тоже не хочется…

– Алешенька, – сказала Леночка, – может быть, отметим позднее? Где нам разместить сорок человек узкого круга? Я считала только Наташеньку, ее маму и бабушку, думая пригласить подруг и сослуживцев позднее, но так нельзя. Они из эвакогоспиталя или из больницы. Если подумать, узкий круг превращается в широкий. Может быть, в два этапа – самые близкие родственники и друзья – после ЗАГСа, а второй – позднее?

На том и порешили: после ЗАГСа устроить свадьбу у Алешиных родителей, где смогут разместиться двадцать или даже больше приглашенных, если вынести тахту и попросить у соседей два стола и стулья. И отправились в ЗАГС, чтобы определиться с днем свадьбы.

Алеша хорошо запомнил лишь начало свадьбы, целование с невестой под традиционное «Горько!» и свое сообщение о том, что Леночка Лаврентьева стала Леночкой Лариной. Еще он помнил, как читал стихи, как потом целовался с мамой и почувствовал ее слезу на своей щеке.

– Почему, мамочка?

– Все хорошо, сынуля, все хорошо. Только пей осторожно. Ты же не привык.

Потом он целовался с папой, с Димычем и его отцом, с Наташей, с ребятами, ни на шаг не отпуская от себя Леночку. Пьян был впервые за свои двадцать пять лет, переходил от гостя к гостю, нарушив традицию свадьбы, когда молодожены сидят во главе стола, принимая поздравления. Утром отнесли столы и стулья и приволокли тахту, которую загородили шкафом и ковром. В этом отгороженном закутке Алеша с Леночкой провели свой медовый месяц и еще месяц до окончания ремонта в Кривом переулке при корректном, ненавязчивом патронаже мамы и папы, старающихся уменьшить неудобства жизни счастливых молодоженов в одной комнате с родителями.

Выросший в этой квартире, Алеша воспринимал окружавших его людей почти как родственников с разной степенью родства в зависимости от его симпатий. Во все времена его окружали тетя Катя, тетя Таня и другие соседи, на глазах которых он вырос и жил вместе в одной квартире, окончил школу, институт, женился, познавал мир во всем его великолепии и мерзости. А население квартиры не знало ни музеев, ни симфонических концертов, ни оперы, ни балета, ни драматических театров. Драмой была их жизнь в борьбе за существование, за утверждение своих позиций в очередях за продуктами или за ширпотребом, на кухне или в семье.

Рядом с Алешей были родители, в первую очередь мама, которая могла провести его без потерь веры в человека через антигуманную жизнь обычной коммунальной московской квартиры. Высокая, стройная, сероглазая, со свободно ниспадающими пепельными волосами, красивая и умная, его мама держала себя с достоинством и простотой, присущей интеллигенции, была спокойной и сдержанной, заинтересованным слушателем. Мама могла найти общий язык и с малограмотным, и с образованным, содержательным человеком, много читала и хорошо знала русскую и зарубежную литературу. Это она открыла Алеше бездонную красоту поэзии и помогла попасть в закрома хорошей районной библиотеки, где не на полках, а в шкафах хранились книги, не рекомендованные широкому кругу читателей, поскольку облеченные властью сами решали за народ, что ему можно читать, а что – нельзя. Мама привила Алеше любовь к настоящей литературе – великой русской и мировой.

Запомнилось Алеше, как примерно спустя год после окончания войны они вместе с мамой ездили на ее родину. Билеты на поезд Алеша купил с большим трудом, отмечаясь в списке очереди несколько дней. Поезд шел очень медленно, останавливаясь буквально у каждого столба. Для Алеши особенно был интересен переезд через вчерашнюю границу. И вот они уже в бывшей «загранице», куда уже просачивались, пока еще не очень широким потоком, в основном москвичи и ленинградцы.

Поразила непривычная архитектура, уличная реклама на чужом языке. Они приехали в незнакомый город, затем перешли на платформу пригородного сообщения, к которой только-только подошел поезд. Тотчас весь перрон и, казалось, весь вокзал, стал наполняться стойким запахом клубники. Огромные ягоды лежали на дне плоских корзиночек, высота бортиков которых несколько превышала размеры ягод, а сами корзиночки, по десять-пятнадцать штук уложенные друг на друга, перевязывались крест-накрест лентой. Это чудо привезли на рынок местные жители. Мама сказала:

– Все как прежде, когда я уезжала отсюда во время революции.

Было жарко. Поезд тронулся. Пересекли по временному мосту сначала одну очень широкую реку, вскоре другую – поуже:

– Сынуля, приехали.

Почти всю дорогу мама была сосредоточенна и молчалива.

Спать Алешу положили в кабинете тети, учительницы гимназии, а теперь школы, на черном кожаном диване. В кабинете стоял большой письменный стол, за зеркальными стеклами книжных шкафов размещалось много толстых книг, на корешках которых золотом тускло поблескивали латинские буквы. Пришла мама, подсела к Алеше, уже лежавшему под одеялом.

– Как, мальчуган, тебе хорошо?

– Да, конечно! Ты знаешь, я впервые буду спать в отдельной комнате.

– Да, дорогой, это замечательно. Знаешь, я всю жизнь мечтала об отдельной квартире, и непременно с ванной, но, по-видимому, такая роскошь не для нашего поколения. В конечном счете, не в этом счастье.