Между двумя морями - Юрий Поляков

Я развернул вчетверо сложенный лист бумаги и прочел подаренные мне стихи:

Еще утрами черный дым клубитсяНад развороченным твоим жильем.И падает обугленная птица,Настигнутая бешеным огнем.

Еще ночами белыми нам снятся,Как вестники потерянной любви,Живые горы голубых акацийИ в них восторженные соловьи.

Еще война. Но мы упрямо верим,Что будет день — мы выпьем боль до дна.Широкий мир нам вновь раскроет двери,С рассветом новым встанет тишина.

Последний враг. Последний меткий выстрел.И первый проблеск утра как стекло,Мой милый друг, а все-таки как быстро,Как быстро наше время протекло.

В воспоминаньях мы тужить не будем.Зачем туманить грустью ясность дней.Свой добрый век мы прожили как людиИ для людей.

В полевой сумке Суворова я нашел три тетради. Четыре раза выходила потом его книга „Слово солдата“, из которой сам Гоша не видел ни одного своего стихотворения в напечатанном виде. Он не заботился об этом, он торопился сказать. И то, что он сказал, звучит как реквием всем погибшим и как напутствие всем живым. Слова:

Свой добрый век мы прожили как людиИ для людей —

можно написать на судьбе всего нашего поколения».

Прекрасные строки! Ни к ним, ни к самим строкам Георгия Суворова на первый взгляд добавить нечего. И все-таки есть что добавить, так как у самого знаменитого суворовского стихотворения оказалась непростая, я бы даже сказал, запутанная судьба. Начнем хотя бы со времени написания стихов.

Всегда считалось, что они написаны буквально за несколько дней до смерти. Но это неверно. 14 января 1944 года началась Красносельско-Ропшинская операция, в которой активное участие принимало и вверенное Г. Суворову подразделение бронебойщиков, — время было горячее, советские войска стремительно наступали. «Стихов пока я не пишу. Но какие я буду писать стихи, когда кончатся бои!..» — восклицает поэт в письме А. Смердову, помеченном днями наступления.

Есть и более убедительное доказательство. Стихотворение «Еще утрами черный дым клубится…» автор включил в рукопись «Стихи в дополнение к сборнику „Слово солдата“», анализ этого стихотворения мы находим во внутренней рецензии Лениздата, написанной Т. Хмельницкой еще в 1943 году. Таким образом, версия о создании этого произведения за несколько дней до смерти, то есть в феврале 1944 года (именно так, как правило, датируется это стихотворение), в принципе отпадает. Вероятнее всего, эти стихи поэт написал в ожидании готовящегося наступления в конце 1943 года.

Кроме вопроса о датировании возникает и текстологическая проблема: дело в том, что вошедший в сборники поэта и антологии текст не является полным. В Нарвском городском музее я обнаружил авторский автограф этого стихотворения, существенно отличающийся от общеизвестной приведенной мной редакции. Причем эти различия играют важную роль. В самом деле, в канонической редакции это стихотворение воспринимается как образец философской лирики, написанный в элегическом ключе, — обращение «мой милый друг» воспринимается во многом подобно есенинскому «До свиданья, друг мой…».

«Нарвский» же вариант на восемь строф длиннее пятистрофного канонического текста и представляет собой по жанру посвящение М. Дудину. Причем это не просто посвящение, это как бы ответ на поэтическое высказывание товарища по перу. Г. Суворов имеет в виду известное стихотворение «Соловьи», написанное М. Дудиным в 1943 году и обращенное к будущей Победе, славящее жизнь наперекор всем смертям:

Я славлю смерть во имя нашей жизни,О мертвецах поговорим потом.

М. Дудин пишет о возможности своей смерти как о необходимой жертве во имя весны-победы, о которой поют соловьи, — традиционный для всей фронтовой поэзии символ грядущего торжества:

И, может быть, в песке, в размытой глине,Захлебываясь в собственной крови,Скажу: «Ребята, дайте знать Ирине:У нас сегодня пели соловьи».

Пускай со временем высохнут слезы, и подруга, говоря словами Б. Богаткова, отдаст свое сердце «честному парню, вернувшемуся с войны». Главное, по мысли автора, это торжество жизни:

Пусть даже так. Потом родятся детиДля подвигов, для песен, для любви.Пусть их разбудят рано на рассветеТомительные наши соловьи.

Перекличку двух поэтов заметила во внутренней рецензии еще Т. Хмельницкая: «Это уже не только дружеский разговор с боевым товарищем, но беседа поэта с поэтом. Интересно, что, вдохновившись образами своего поэтического друга, Суворов подпадает под влияние его стиха, начинает употреблять специфические дудинские выражения, детали…» С последним утверждением едва ли можно согласиться, правильнее, на мой взгляд, вести речь о близком романтическом мировосприятии двух поэтов, об изобразительной силе их дара. Образы Г. Суворова и М. Дудина близки по своей живописности, зримости:

Еще минута.Задымит сиреньКлубами фиолетового дыма…

Живые горы голубых акацийИ в них восторженные соловьи…

Но главное, что сближает два произведения, — это их жизнеутверждающий пафос, разлитая в них вера в торжество света над тьмой, столь характерная в целом для поэзии Г. Суворова.

Теперь, после предварительных замечаний, восстановим по «нарвскому» автографу полный текст стихотворения. Открывается оно выразительной картиной военной разрухи, пепелища:

Еще утрами черный дым клубитсяНад развороченным твоим жильем.И падает обугленная птица,Настигнутая бешеным огнем.

Поэт пишет о том, чего лишила людей война, что приходит в снах и мечтах к измученным «чернорабочим войны»:

Еще ночами белыми нам снятся,Как вестники потерянной любви,Живые горы голубых акацийИ в них восторженные соловьи.

Развивая эту тему, Г. Суворов обращается мысленным взглядом к грядущей Победе:

Еще война. Но мы безумно верим,Что будет день — мы выпьем боль до дна.Широкий мир нам вновь раскроет двери,С рассветом новым встанет тишина.

В канонической редакции поэт снова возвращается к теме войны — «Последний враг. Последний меткий выстрел…». Но в авторском варианте продолжается развитие темы мира. Причем оно идет в двух планах: что будет делать после Победы сам автор, а что — его друг М. Дудин. Именно в этой части стихотворения наиболее ярко выступает его жанровая природа: