Мой друг – предатель - Сергей Скрипаль

Шли мы быстро, но аккуратно. Кулаков возглавлял колонну. Теперь мы ушли с тропы, переметнулись через дорогу, скрывались за нагромождениями камней, тянули к другой, противоположной зеленке. Наконец, углубились в нее. Торопились мы сильно, поскольку нужно было наверстать упущенное время, потерянное при стычке с духами, да и опасались того, что на звуки боя к доту могли подтянуться вражины, дабы оказать помощь защитникам дота. Отмахали мы достаточно, прежде чем где-то там, за спиной, довольно далеко уже, бумкнули разрывы.

– Вперед, мужики! Вперед, – еще сильнее заторопился капитан. – Уходим. Не хватало нам на пятках бородатых!

«Ха, а Дизель-то – наш человек! – размеренно, в такт шагам, думал я. – Гляди-ка, сам харч метал, а все же успел растяжек наставить. Молоток, Сержик!»

Словно в подтверждение моих мыслей, где-то далеко жахнул еще один разрыв, за ним – следующий.

– Товарищ капитан! – радостно завопил Дизель. – Сработало… вай, сработало! Я же после первой растяжки протянул еще одну на тропе, рядом слева. А они… ы-ы-ы-ы… купились!

– Да заткнись ты, чудило! – пнул носком ботинка под зад радостного сапера Лиса. – Дойдем до места – порадуемся…

Узбек где-то позади промурлыкал:

– Парень песню поет о девчонке одной, а о ком он поет, отгадай, вместо имени милой он хочет сказать: долалай, долалай, долалай…

Хе-хе, тоже распелся, инопланетянин. Но все равно как-то веселее на душе стало, и, думается, не только мне одному.

Я шел словно во сне. Как-то не верилось, что все произошедшее совсем недавно случилось со мной. Тело было уставшим, но очень отзывчивым на жизнь. Теперь хотелось двигаться быстро, целеустремленно, дышать полной грудью, ощущать покалывание камней, щепок, каких-то осколков сквозь подошву духовских сапог; даже хлесткий удар ветки по лицу в зеленке не вызвал раздражения, ожог на ладони радовал полнотой ощущения. Я – жив!

Наверное, нам, тем, кто вернулся среди первых с войны, повезло больше, чем другим ребятам, попавшим в Афган позже. Мы вернулись тогда, когда сила СССР была еще крепка, хоть и, как оказалось, на излете. Мы успели поступить в институты, найти после их окончания работу, получили жилье, гарантированное участникам войны. Конечно, не в том объеме, что обещалось, но хоть что-то попало нам в руки. Правда, если приходилось чего-то требовать – положенное, ничего лишнего, – в ответ встречали взгляды ответственных людей, в которых читался мягкий укор – мол, надо же, такие молодые, а чего-то требуют. Не привыкли мы тогда именно требовать, просительные нотки предательски сквозили в наших голосах. А что, вдруг многого хотим, вдруг нам не положено. Даже боялись чего-то, вернее, опасались переступить через грань дозволенного, что ли. Тогда ведь особо не афишировалось, что мы делали в Афганистане, как там было. Скорее замалчивалось, даже запрещалось на памятниках парням, погибшим на той войне, писать хоть что-то, намекавшее на реальные события.

На свой страх и риск нас приглашали в рабочие коллективы в День армии и флота, робко задавали вопросы; мы стеснялись, краснели, потели, не умели рассказать, объяснить, заставить поверить в то, что испытанное и пройденное нами очень уж похоже на то, что было с нашими дедами на фронтах Великой Отечественной. Только редкие высверки медалей и орденов на пиджаках подтверждали сказанное нами.

Помню, как-то раз возвращался домой после парада в честь Дня Победы; шел чуть хмельной, на пиджаке позвякивали медали, никого не трогал, улыбался теплому дню, курил. Ко мне подошел мужичок лет пятидесяти.

– Слышь, герой! – обратился он ко мне. – Ты в Афгане, что ли, был?

– Ну, – сразу напрягся я.

– Гляжу вот, – указал пальцем на мою грудь. – Неплохо воевал, а? – Улыбнулся, сразу снимая мое настороженное ожидание.

– Да, – смущенно отмахнулся я. – Было…

Потом мы сидели с ним в беседке какого-то двора, пили теплую водку, курили «Беломор», закусывали плавленым сырком «Дружба», о чем-то говорили. Я все никак не мог понять, чего хочет от меня мой новый знакомый. Потом напрямую спросил. Мужик даже удивился:

– Так, елы-палы, не каждый же день с фронтовиком посидеть-поговорить удается! – Даже распалился как-то. – Мы же – не воевавшее поколение! Это вам досталось. Хм… детям детей войны, – выговорил он новые для меня слова, налил еще по чуть в граненые стаканы, чокнулся со мной, но не выпил сразу, трезво посмотрел на меня. – У тебя деды-то воевали?

Я глотнул из своего стакана, кивнул в знак согласия, отдышался и ответил:

– Конечно. Дед Максим в январе сорок второго под Тверью лег. Дед Иван, по маме, тяжелораненым домой вернулся из-под Ржева. А что?

– Да нет, ничего, – вздохнул мужик. – А ты вот какой Ростов освобождал?

Я прямо опешил; уж и не знал, то ли обидеться, то ли удивиться, то ли… в общем, не знаю. Передо мной не впервые встал вопрос:

КАКОГО, СОБСТВЕННО, ХРЕНА МЫ ТАМ ДЕЛАЛИ?!

– Видишь ли, герой, – продолжал захмелевший мужичок. – Мы ведь тут никак не могли взять в толк, зачем наша армия там находится. Это когда первые гробы стали приходить, задумались, зачесали в затылках. Как же так, мать твою, по телевизору показывают да в газетах пишут, что наши военные там хлеб раздают, лекарствами пичкают местное население, строить коммунизм помогают…

Мужик разлил остатки водки по стаканам:

– Вот скажи честно, очень тебя прошу, много ты хлеба там раздал? Тебе за это медали навешали?

Я и не знал, что ему ответить, как рассказать о войне. Разве он поймет, как было тяжело терять Шохрата, Мальца и других парней из нашего взвода, роты, полка? Еще когда не был лично знаком – тогда как-то легче было, хотя и тревожило ощущение потери. Вот видел часто лицо, а теперь нет его, и никогда уже не будет. Ну, как рассказать о засадах, когда гнали сон таблетками, «Тедакам», по-моему, назывались? После них состояние неописуемое – все плывет, никак не сосредоточишься, как в тумане. Зато после окончания действия таблетки спишь как сурок, ничто не может разбудить: ни обстрел, ни тряска БТРа, хоть привязывайся к нему веревками, чтобы не стряхнуло с брони. Как рассказать о том, что чувствовал, ощущал, перебегая не очень большое расстояние от укрытия до дувала, чтобы сунуть внутрь него гранату; как чувствовал, что пулеметные струи вот-вот настигнут тебя, пробьют к чертям собачьим бронежилет, прошьют твое тело, разорвут внутренности? Да что там говорить, все и так понятно. Выпиваю водку молча. Мужичок тоже глотает свою порцию, больше ни о чем не спрашивает; может быть, понял, что не могу и не хочу я ничего объяснять.

– Ты как? – все же спрашивает он.

– А? – не понимаю я его. – Да ничего, порядок! Есть еще водка?

Мужичок разводит руками, мол, закончилась:

– Были бы деньги, водку найдем.

Я чувствую неловкость. Блин, на халяву угощался. Во внутреннем кармане пиджака нахожу трешку, в брюках звякает мелочь, достаю все, что есть. Получилось почти четыре с половиной рубля. Подвигаю деньги мужику. Он пересчитывает, кивает довольно – нормально, поднимается со скамейки:

– Подожди минут десять-пятнадцать. Возьму еще закуски какой-никакой, ну и курева.

Я машинально смотрю на часы. На руке у меня «Сейко», ребята подарили на дембель, поскольку те, трофейные «Омакс», пришли в негодность; при переправе через речушку намочил я их, а уж поскольку циферблат был треснувший, то механизм часов просто не выдержал пытки водой, застопорился. Пришлось часы выбросить.

Я сидел и курил остатки «Беломора», ждал нового приятеля. В беседку заглянули двое парней. Такие спортивные ребята, крепкие, подтянутые, но явно, как и я, под мухой. Все в спортивных костюмах «Адидас», с короткими, почти под ноль, прическами. Замечаю у одного из них на ногах кроссовки «Ромика», от этого становится тепло в груди. Сколько же афганской земли я поотталкивал от себя, как в песне Высоцкого, близнецами этих кроссовок?

Парни сели без приглашения за столик, один рядом со мной, другой плюхнулся на скамейку напротив.

– Выпить есть? – спрашивает тот, в «Ромике».

Отрицательно качаю головой:

– Пока нет. Но скоро будет. Приятель пошел за бутылкой, вот-вот вернется.

Парни перемигнулись – это мы удачно подошли. Я понимаю, что ребята нарываются, ищут приключений, но добродушие никак не покидает меня. Опять смотрю на часы, что-то задерживается мужичок, прошло уже почти двадцать минут.

Один из спортсменов заметил мои японские часы.

– Слышь, военный, не хочешь поменяться? – Задрал рукав спортивной куртки, показал дешевую электронную безделушку с семью мелодиями, нажал на кнопочки, заиграла музыка. – Крутые часики. Фирма! – сделал ударение на «а». Расстегнул пластиковый браслет, положил китайское барахло передо мной.

Беру черные часы «Монтана», усмехаюсь:

– Нет, обмен не состоится. Продажа тоже.

– А отъем имущества? – ухмыльнулся тот, что напротив.

– Да не нужны мне ваши часы. Не собираюсь я их отнимать.