На луче света - Джин Брюэр

— Нет, я не об этом. Как долго еще прот собирается пробыть здесь? Можешь ли ты сказать мне что-нибудь про дату его отбытия?

— Если ты планируешь поездку на КА-ПЭКС, не стоит пока паковать чемоданы.

— Ты имеешь в виду, что пройдет какое-то время перед его отправлением?

— Когда он закончит то, ради чего вернулся, он покинет нас. На это потребуется некоторое время.

— Могу ли я узнать, ты получила эту информацию от прота?

Она выглядела раздосадованной, но честно призналась, что разговаривала с ним.

— О чем еще ты говорила с протом?

— Я спросила, возьмет ли он меня с собой, — ответила она с радостью в голосе.

— И что он ответил?

— Ответил, что я одна из тех, кого он рассматривает.

— В самом деле? Ты знаешь, кто еще находится в его списке?

Она постучала указательным пальцем по голове.

— Он говорил, что ты спросишь меня об этом.

— И ты знаешь ответ?

— Да.

— Так кто же?

— Все, кто захотят отправиться с ним.

Но не все из списка будут выбраны, подумал я мрачно. Многие из них будут очень разочарованы.

— Хорошо. Спасибо, Кэсси.

— Разве ты не хочешь узнать, кто станет победителем Мировой серии?[27]

— Кто же?

— Брэйвз[28].

Я чуть было не выпалил: «Да ты чокнулась!»

БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Всякий раз, пытаясь вернуть свой оптимизм после встречи с новым трудным пациентом с четвертого этажа, я всегда наведываюсь в первое отделение, что я и сделал на следующее утро после встречи с Шарлоттой. В тренажерном зале я неожиданно столкнулся с Рудольфом, который, как оказалось, разучивал новые балетные позиции и движения. Это напомнило мне акробатов, которые выступали на шоу Эдда Салливана[29]. Я поинтересовался у него, как ему это удается. К моему удивлению он признался, что долго к этому шел. Я не был уверен, имеет ли он в виду свою программу лечения или свою безупречную балетную технику, но понял, что в ближайшее время мы с ним не встретимся.

В комнате отдыха я нашел Майка за книгой поэзии. Я спросил его, что он читает.

— О, всего лишь Китса, Шелли, Вордсворта и других[30]. Антологию. Я столько всего упустил в своей жизни. Во время учебы в старших классах я хотел стать учителем английского языка.

— Ты все еще можешь им стать.

— Возможно. Сейчас же я просто хочу привести в порядок гроссбух.

— Ты уже присмотрел какую-нибудь учебную программу в EMS[31]?

— Даже зарегистрировался в одной. Начинается третьего октября.

Он с надеждой посмотрел на меня.

— Думаю, ты справишься. Я посмотрю в своем расписании, узнать, сможем ли мы побеседовать в ближайшее время.

Возвращаясь в свой кабинет, я ненадолго заглянул во второе отделение, где мой воздушный шар оптимизма начал сдуваться с резким свистом. Берт носился по комнате отдыха, поднимая подушки, топая по ковру, заглядывая за шторы и кресла. Как отчаянно он выглядел, сосредоточившись на воображаемых поисках, подобно новоявленному Дон Кихоту!

Но был ли случай Берта более трагичным, чем у Джеки, навсегда оставшейся ребенком? Или у Рассела, настолько сосредоточенного на Библии и так и не научившегося жить? Или, может быть, у Лу, Мануэля или Дастина? И, если уж на то пошло, чем у некоторых наших преподавателей и сотрудников? Или у миллионов других людей, спотыкающихся об окружающий мир в поисках чего-то несуществующего? Или у тех, кто устанавливают для себя невозможные цели и никогда не достигают их?

Милтон, быть может заметивший мой внезапный приступ меланхолии, обратился ко мне со словами:

— Человек пришел к врачу. Он жаловался на боли в груди и хотел сделать электрокардиограмму. Врач сделал ему одну и сообщил, что никаких нарушений в работе его сердца не обнаружено. Он приходил каждые несколько месяцев. Результат оставался неизменным. Так он пережил трех врачей. Наконец, когда ему исполнилось девяносто два года, в результатах его ЭКГ-диаграммы таки произошли изменения. Он посмотрел врачу прямо в глаза и сказал: «Ха! Я же вам говорил!»

Теперь, в свои пятьдесят, Милтон в полной мере понимает всю печаль жизни и тщетно пытается поднять настроение каждому, кто встречается ему на пути. К сожалению, ему никогда не удавалось облегчить свои собственные страдания. Всю семью — отца, мать, братьев, сестру, бабушку, несколько теть, дядь и кузенов он потерял в Холокосте. Спасся только он, защищенный от смерти абсолютно незнакомым человеком нееврейской национальности, который взял ребенка под опеку у его матери и выдал за своего собственного.

Но печальнее ли его история, чем у Фрэнки, женщины, абсолютно не способной построить человеческие взаимоотношения? Не являясь социопаткой, как Шарлотта, или аутистом, как Джерри и подобные ему, а будучи безразличной к привязанностям пациенткой, патологически неспособной любить и быть любимой — что может быть печальнее этого?

Виллерс выходил из столовой, когда я вошел. Я помахал ему, когда он проходил мимо, но он меня не заметил. Он казался рассеянным и очень задумчивым, придумывая, как я полагал, очередную новую схему зарабатывания денег.

Вместо него ко мне присоединился Меннингер и я спросил его о его новой пациентке.

— От нее веет таким холодом, — ответил он мне. — Женский вариант Ганнибала Лектера. Ты должен изучить ее историю во всех подробностях.

— Мне кажется, я не хочу этого знать.

Но Рон наслаждался. Он любитель поиграть с огнем.

— Когда ей было пять лет, она убила щенка. Знаешь, как она это сделала?

— Нет.

— Она испекла его в духовке.

— Ее как-то лечили?

— Неа. Она утверждала, что не знала, что там был щенок.

— И после этого ее состояние начало ухудшаться.

— Да. Все больше.

Я медленно прожевал последний крекер:

— Не уверен, что хочу услышать продолжение.

— Я дам тебе небольшую подсказку. Немного попрактиковавшись с соседскими домашними животными, включая лошадь, которых она зарезала насмерть, в шестнадцать лет она уже убила соседского мальчишку.

— Как это сошло ей с рук?

— А ей и не сошло. Некоторое время она провела в исправительной школе, а затем, после нападения на одного из охранников, была переведена в психиатрическую лечебницу. Ты не захочешь знать, что она с ним сделала. Ей удалось оттуда сбежать, и больше о ней никогда не слышали.

— Сколько же ей тогда было?

— Двадцать. Она был арестована год спустя.

— Ты хочешь сказать, что она убила этих семь или восемь парней за год?

— И это еще не самое худшее. Знаешь, что было после того, как она убила соседнего ребенка?

— Ну?…

— Она оставила его валяться на заднем дворе и пошла в кино.