Побеждённые (Часть 1) - Ирина Головкина

- Я тоже люблю Царское Село и особенно Знаменскую церковь, - сказала Марина и покосилась на Олега своими черными глазами, но не встретила его ответного взгляда - Олег увлеченно смотрел на Асю.

- Знаменская церковь особенная, - подхватила Ася. - Мы всегда туда заходим из парка, я приношу ветки и листья и ставлю свечки.

- И молитесь о спасении России. Мне Сергей Петрович рассказывал, добавила Нина.

Щеки Аси вспыхнули, будто ее уличили в чем-то постыдном.

- Зачем он! Нельзя рассказывать о таких вещах!

Марина вновь взглянула на Олега и с досадой отметила, что он так и не может оторваться от Аси.

- Разве это предосудительно - молиться о России? - сказал Олег очень мягким голосом. Таким мягким он давно уже не говорил.

- Дядя Сережа любит говорить о таких вещах шутливо. Мне это не нравится, - сказала Ася. - У меня душа, кажется, живет не внутри, а где-то снаружи, очень близко. Ей бывает больно оттого, отчего, может быть, не должно быть больно... Я, кажется, опять что-то не то говорю...

- Ах вы, девочка моя милая! Душа живет снаружи, какой в самом деле тяжелый случай! - засмеялась Нина, привлекая к себе Асю и целуя ее.

Олег тоже улыбался. Марина вдруг ревниво подумала, что впервые видит его улыбку. Нина попросила Асю что-нибудь сыграть. Та не стала ломаться и послушно пошла вслед, за всеми к роялю в соседнюю комнату. Олег нарочно слегка отстал, чтобы успеть увидеть ее походку и фигуру, легкую, летучую. В комнате он сел совсем близко к роялю, но когда Ася стала играть, Олег так разволновался, что пересел в темный угол комнаты на диван. Он узнал мелодию "Warum?"* Шумана. Потом Ася играла отрывок из "Крейслерианы", а потом "Арабески", но для Олега все эти звуки сплетались по-прежнему в грустно повторяющийся вопрос: Warum? Warum? Warum?

* "Зачем?" (нем.)

Зачем? Зачем все так сложилось? Зачем была вся его жизнь, по которой словно бы проехало слепое колесо. Боже, что "они" сделали с его жизнью! Он не знал, что в душе его еще есть уголок, в котором все еще так живо родители, люди, дети, кошка, собаки, дамы, военные... Музыка достигла этого потаенного уголка и отворила его. И все они, оказавшиеся еще живыми, выскочили и закружили вереницами по развалинам его души. И ожила в нем та мечта, та затаенная мечта, не связанная еще ни с чьим образом, неясная, но уже смутно предчувствуемая - та, которая реяла над ним незримо, покуда кровавый туман не застлал собой всю его жизнь. О, зачем все это так сложилось!

Он слушал и не сводил глаз с чистого профиля Аси. Несколько раз он пробовал отвести глаза. И он не замечал, что Марина в свою очередь не спускала с него взгляда, в котором он мог бы прочесть многое, если б хотел. Когда Ася кончила на каком-то обрывистом прекрасном аккорде и встала, его охватило отчаяние, что сейчас она уйдет и он снова останется в той же холодной пустоте, из которой не было выхода.

Ася подошла к Нине и подставила ей для поцелуя свой лоб. Он слышал, как Нина говорила:

- Тот же лиризм, что у Сергея и редкое туше.

Когда он подавал ей пальто и надевал ботики, он чувствовал, что руки его дрожали почему-то, и не мог совладать с непонятным ему самому волнением. Уже у самой двери Ася повернулась к Нине и, внезапно краснея, сказала:

- Бабушка просила вам передать, чтобы вы непременно навестили ее и что горе легче переносить вместе.

По-видимому, она только теперь собралась с духом сказать то, зачем ее прислали.

- Передайте Наталье Павловне, что я приду и что я очень тронута и благодарна за пригла-шение и за то, что она отпустила вас ко мне, - сказала Нина, целуя Асю, а Олегу осталось только сказать: "Честь имею кланяться" и закрыть за ней дверь. И ему тотчас показалось, что в комнате сделалось темнее, как только не стало светлого лба и глаз, похожих на фиалки.

- Не помните ли вы, в каком это романе Вертинский поет о ресницах, в которых "спит печаль"? - спросил он Нину.

Она отфыркнулась:

- Ох, уж эти мне гвардейские вкусы! Романсы писали гении - Глинка, Чайковский, Римский-Корсаков, а вы мне будете припоминать Вертинского! - и ушла к себе с Мариной.

- Ну вот! Я так и знала! - воскликнула Марина, как только они оказались вдвоем. - Я так и знала, что он не придет сюда; ему уже не интересно с нами, когда она ушла!

Нина с удивлением взглянула на подругу.

- Да, да - она понравилась ему! Неужели ты не заметила? Ненаблюдательна же ты! Он, всегда такой мрачный, сдержанный, был так разговорчив, так оживлен! Его глаза поворачива-лись за ней и только из приличия он обращался иногда к тебе и ко мне. А как он смотрел на нее, когда она играла, как подавал ей пальто, как надевал ботики... Павлин, который распускает свой хвост!

- Да, в самом деле... Пожалуй, что-то было...

- Вот видишь! А Вертинский? Эти ресницы... Господи! Неужели еще это досталось на мою долю!

- Марина, будь же благоразумна! Чего ты хватаешься за голову? Ничего серьезного еще нет. И потом... для меня это новость, что ты мечтаешь о взаимности... А муж? Разве ты решишься на все?

- Нина, тебе тридцать два года, а рассуждаешь ты как в восемнадцать. Конечно, если я замечу в нем хоть искру чувства, я... пойду на все! Не говори мне о необходимости сохранять верность моему Моисею. Я не рождена развратницей и могла бы быть верной женой не хуже других, но теперь, когда жизнь так надругалась надо мной, когда я волею судеб оказалась за стариком - я не хочу думать ни о долге, ни о грехе. Пропадай все, - она махнула рукой. - Все, за минуту счастья! И вот только что я стала надеяться, только начало возникать что-то задушевное, как вдруг эта Ася! А ты, словно нарочно, еще удерживаешь ее, усаживаешь играть... Обещай мне, клянись на образ, что ты сделаешь все, чтобы он не увидел ее больше, что ты не будешь приглашать ее и ни в каком случае не представишь его старухе Белоговской. Обещай!

- Успокойся, Марина, все будет, как ты хочешь, он будет твоим, я уверена.

- Полюбит меня, ты думаешь?

- Чувства его предсказывать не берусь, а покорить его, я думаю, труда не составит... Это верно, что нам с тобой не восемнадцать лет и мы отлично понимаем, что молодой мужчина после заточения, где его морили без женщин шесть лет, вряд ли устоит против искушения... А привязать его потом к себе всегда в твоей власти.

- Господи, это все так поворачивается, точно я какая-то Виолетта, которая соблазняет неиспорченного юношу. Но разве я такая? Нина, скажи, ведь я же не такая?

- Ты не Виолетта, да и он не мальчик, - сказала Нина.

Когда Марина ушла, Нина быстро прошмыгнула к роялю, в знаменитую проходную; эта комната, давно не ремонтированная, с грязными обоями и грязным потолком, холодная и мрачная, эта разнородная, тяжелая мебель из числа той, которая не уместилась к Надежде Спиридоновне, пыльные бархатные портьеры и китайские вазы с сухими желтыми травами, которым, наверное, было лет двадцать, но которые старая тетка запрещала выбрасывать, - все это было какое-то затхлое, ветхое, угрюмое. Но не это заставило сжаться сердце Нины - здесь все слишком напоминало Сергея Петровича, с которым она проводила около рояля так много времени по вечерам, когда пела ему вновь разученные романсы и пыталась аккомпанировать, если он брался за скрипку. Сколько здесь было переговорено о деталях исполнения и о музыке вообще! Казалось бы, комната не располагала к вдохновению, но они приучили себя не замечать обстановки. Это он подарил ей маленькую лампочку, которая стоит на рояле, и сам подвел к ней электричество. Часы за роялем были самыми лучшими в ее безотрадном настоящем, теперь и они отняты. Он теперь без музыки - как он по ней тоскует! Наверное, больше, чем по любимой женщине.

Посидев некоторое время за роялем с опущенной головой и руками на коленях, она вздохнула и заставила себя взяться за ноты - нельзя было предаваться унынию! Ее с утра тянул к себе один роман, слышанный накануне; весь день он заполнял ее воображение. Она положила руки на клавиши и стала напевать. Спела раз, спела еще... Голос звучал лучше и лучше, но почему-то она никак не могла сосредоточиться и войти в эту вещь. Из-за текста и музыки упорно поднимались другие звуки и другие слова. Она не могла больше противиться их обаянию, она вскочила и, порывшись на пыльной этажерке, вытащила старые, пожелтевшие листки, поставила на пюпитр, расправила и запела. И даже голос ее задрожал от прорвавшегося откуда-то из глубин чувства, и слезы зазвенели в нем:

Я помню чудное мгновенье

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты!

Она пела и скоро почувствовала, что вся находится под впечатлением светлого образа. Углы в этой комнате были всегда темные, там водились пауки; бывало, даже жутко иногда, когда она оставалась одна, портьеры как будто шевелились, и темнота выползала из-за них. Кроме того, здесь всегда было холодно, вот и сейчас Нина вся слегка вздрагивала, но, может быть, это не от холода, а просто от увлечения - это тоже бывает: слишком хороша эта тонкая, нежная романтика слов и музыки...