Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза - Андрей Шляхов

Надо сказать, что Любимову-Ланскому так и не удалось «раскрутить» свой театр. Звезда театра имени Моссовета (так театр называется с 1938 года по наши дни) взошла после прихода в 1940 году талантливого режиссера Юрия Александровича Завадского, ученика Станиславского и Вахтангова, того самого, кому Марина Цветаева посвятила свой цикл стихотворений «Комедьянт».

Труппа, в которой уже почти не было знакомых лиц, встретила Татьяну настороженно. Отчетливо пахнуло нахичеванским театром образца 1920 года. Только актер Михаил Розен-Санин, пришедший в театр МГСПС незадолго до ухода оттуда Татьяны, обрадовался ей, схватил за руку и повел знакомить с другими актерами. Попутно Розен-Санин разъяснил Татьяне текущую обстановку в театре.

Любимов-Ланской – руководитель скорее номинальный, нежели реальный, потому что большую часть времени проводит на заседаниях и совещаниях. Правит в театре прима – актриса Нина Княгининская, которую Любимов-Ланской очень ценит и к мнению которой всегда прислушивается.

– Нина Вячеславовна – наша eminence grise[65], – рассказывал Розен-Санин. – Боже вас упаси, Танечка, вступать с ней в контры и вообще хоть в чем-то ей перечить. Сожрет и глазом не моргнет, такая уж натура. Она, при желании, может и Евсея Осипыча сожрать, потому что дружит с самой Марией Андреевой. Они соседки, в одном доме живут, в доме артистов во Втором Колобовском. Евсей Осипыч тоже там живет, но он, в отличие от Нины Вячеславовны, с Андреевой не дружит…

На правах человека, годившегося Татьяне в отцы (он был всего на пять с половиной лет младше Ивана Романовича), Розен-Санин называл ее Танечкой и вообще относился к ней с отеческой заботой, несмотря на то, что знакомство у них было шапочное.

Про актрису Марию Андрееву, прославившуюся не на сцене, а в качестве невенчанной жены «Буревестника революции» Максима Горького, Татьяна была наслышана. С 1926 по 1928 год Андреева заведовала художественно-промышленным отделом советского торгпредства в Берлине. В торгпредстве часто вспоминали «Марью-Посадницу» (так там прозвали Андрееву), но доброго слова о ней никто ни разу не сказал.

– И с Сережей Годзи будьте осторожны, – продолжал Розен-Санин. – Он из тех, о ком говорят – из молодых, да ранний. Пришел в театр из самодеятельности, но мнит себя вторым Щепкиным…

С Сергеем Годзи, несмотря на предупреждение Розена-Санина, у Татьяны установились хорошие дружеские отношения. Осторожничать с ним не было необходимости. Пожилые актеры настороженно (и предвзято) относились к Годзи, потому что не могли простить ему скачка из клубной самодеятельности в труппу столичного (пускай и не самого лучшего, но все же столичного) театра, и за глаза называли Сережу «грузчиком». Он действительно начинал трудовую биографию грузчиком на стройке, но был начисто лишен революционных пролеткультовских взглядов на искусство.

«Серая кардинальша» Нина Княгининская невзлюбила Татьяну, что называется, с первого взгляда. Без всякой причины и без малейшего повода. Невзлюбила, и все тут, несмотря на то, что Татьяна не могла считаться ее конкуренткой. Между двумя актрисами установились отношения, для характеристики которых лучше всего подходит определение «холодная война» (в то время этот термин еще не придумали, он появился после Второй мировой). Княгининская старалась не замечать Татьяну, а если и замечала, то только для того, чтобы подпустить шпильку – укорить в профессиональной несостоятельности, в отсутствии таланта. Делала она это очень тонко и хитро. Выступала не просто так, а искала повод и облекала свой упрек в форму дружеского совета опытной актрисы.

– Вот здесь, Татьяна Ивановна, я бы сыграла так… Так, наверное, лучше, да? Я рада, что вы меня понимаете. Шесть лет вне сцены – это большой перерыв, но я всегда готова вам помочь…

«Шесть лет вне сцены» звучало как оскорбление. На самом деле вне сцены Татьяна провела всего один год. Но у Княгининской руководство фабричным драмкружком работой на сцене не считалось. Татьяну частенько подмывало «срезать» Нину Вячеславовну по-простецки. Чему-чему, а «срезать» она на карандашной фабрике научилась превосходно. Могла даже не «срезать», а «отбрить». Но приходилось помалкивать. Татьяна понимала, что тот день, когда она вступит в открытую конфронтацию с Княгининской, станет последним днем ее пребывания в театре.

А уходить, в сущности, было некуда. Татьяна держала ухо востро, то есть интересовалась вакансиями в других театрах, но к началу тридцатых театральная Москва пришла в состояние относительного равновесия. Новые театры перестали открываться в режиме «каждый месяц – новый театр». В тех, которые работали, труппы были заполнены. Кроме того, в Москву валом устремились актеры из провинции… В такой ситуации надо было радоваться тому, что у тебя есть хоть какое-то место.

Татьяна радовалась. Точнее – она пыталась радоваться, но не очень-то выходило. Роли ей доставались самые маленькие, часто – без слов, перспектив она не видела никаких, в театре к ней относились плохо. Расклад был таков: два приятеля, Розен-Санин и Годзи, холодно-приветливый Любимов-Ланской, иногда снисходивший до того, чтобы передать привет Ивану Романовичу, и откровенное недружелюбие остальных актеров во главе с Княгининской.

Плюнуть бы на все да вернуться к Коршу! Однако Московский драматический театр (таково было последнее название бывшего театра Корша) закрыли в начале 1933 года. Николай Радин писал Синельникову в Харьков 5 февраля того же года: «31 января был последний спектакль в театре Корша. Бесславно кончил он свое 55-летнее существование: люди, ликвидировавшие его, не посчитались ни с чем… ни с прошлым, в котором было много значительного, ни с самолюбием работавших там актеров, ни даже с почтенной юбилейной датой. Приказом Наркомпроса художественный состав распределен между московскими театрами, здание передано со всем инвентарем МХАТу…»

Иван Романович Пельтцер после ухода из Третьего театра РСФСР тоже все никак не мог найти себе места по душе. То работал в Москве, то уезжал в Луганск играть в передвижном театре под названием «Шахтёрка Донбасса», то служил в Ивановской областной драме. Возле Ивана Романовича всегда были женщины, всегда – красивые и много моложе его. Иван Романович умел очаровывать. Ольга Супротивная ревновала его так же сильно, как когда-то ревновала Евгения Сергеевна…

К 1933 году здоровье старого актера расстроилось, и в декабре он принял решение покинуть сцену. Татьяне был жаль своего отца, которого она безмерно любила и уважала, несмотря на то, что фамильярно называла его «папашей». «Папашей», однако всегда на «вы». Она понимала, что без дела папаша скоро захиреет или сопьется, поэтому была несказанно рада, когда режиссер Юрий Райзман пригласил Ивана Романовича сниматься в своей картине «Последняя ночь», историко-революционной драме, рассказывающей о вооруженном восстании московских рабочих в октябре 1917 года. Райзман дал Ивану Романовичу не эпизодическую, а одну из главных ролей и тем самым вдохнул в приунывшего было от безделья старика жажду жизни. Иван Пельтцер обрел второе дыхание. Он начал активно сниматься в кино – по три-четыре картины за год, а в 1940 году вернулся на сцену. И куда бы вы думали? В театр имени Моссовета, который в то время уже возглавлял Юрий Завадский! (Самое время закатить глаза кверху и воскликнуть: «Ах, как тесен этот мир!»)

Многие из читателей, наверное видели фильм «Белеет парус одинокий», снятый режиссером Владимиром Легошиным в 1937 году на киностудии «Союздетфильм» по одноименной повести Валентина Катаева. Так вот, дедушку Гаврика в этом фильме играет Иван Романович Пельтцер. И как играет! Можно подумать, что он вырос в Одессе в потомственной рыбацкой семье.

В театре МГСПС Татьяна прослужила до весны 1934 года. Дольше не вытерпела, ушла «в никуда», не имея на примете никакого места. Причиной ухода послужило собрание, на котором ее прорабатывали за якобы плохую игру. Недоброжелатели собрали в одну кучу все, начиная с отсутствия у Татьяны актерского образования (для того времени это «обвинение» звучало смехотворно, поскольку добрая половина труппы не оканчивала драматических школ и курсов) и заканчивая увольнением «за профнепригодность» в 1924 году. Травлей руководила «серая кардинальша», а Любимов-Ланской притворялся, будто сам он против актрисы Пельтцер ничего не имеет, но вынужден прислушиваться к мнению коллектива. Татьяна поняла, что или она уйдет из театра по собственному желанию, или же ее уволят с очередной оскорбительной формулировкой.

Жизненный опыт Татьяны Пельтцер обогатился одним очень ценным знанием. Нельзя вести себя тише воды и ниже травы, надеясь на то, что, не имея поводов для нападок, недоброжелатели рано или поздно оставят тебя в покое. Не оставят, ни за что не оставят! Наоборот, вдохновятся твоей беззащитностью и сожрут с потрохами! Непротивление злу насилием, о котором так вкусно рассуждал Лев Николаевич Толстой, есть не что иное, как химера, утопия, абсурд. Недоброжелателям надо давать отпор. Сокрушительный, яростный. И чем раньше, тем лучше – скорее оставят в покое. А то и уважать начнут, ведь многие убеждены, что в основе уважения лежит страх. Отныне и впредь, в любых коллективах и при любых обстоятельствах Татьяна Пельтцер всегда и сразу давала отпор тем, кто пробовал на нее нападать. Корни ее резкости, порой граничившей с неуживчивостью, но всегда справедливой и обоснованной, тянутся из театра МГСПС. Можно сказать, что характер великой актрисы окончательно закалился там.